Это сразило меня наповал. Никто так со мной не разговаривал, по крайней мере, в последнее время. Эта женщина совсем потеряла страх, ей всё равно было, кем я себя считал, кем меня считали все вокруг. Свинья есть свинья, не важно во скольких фильмах я снялся. Кровь прилила к лицу. Но это была не злость, а что-то другое, чего я раньше не испытывал. Я не был взбешён, а скорее поражён.

Я извинился. Она приняла извинения. Мы продолжили работу, и никогда больше не вспоминали «Инцидент скампи».

Алекс был сильно влюблён в Эллен, но узнал, что она помолвлена и собирается бросить учёбу ради брака. Опустошённый, он следует за ней на железнодорожную станцию, где она собирается сесть на поезд и навсегда уйти из его жизни. Эта сцена, написанная Майклом Вейторном, была трогательной и эмоциональной. В лице другой актрисы, не такой способной, как Трейси, её персонаж выглядел бы безжизненным. Во время записи я в мгновение ока потерял ощущение происходящего — просто любовался ею, как и все остальные зрители. Но некогда было витать в облаках, работа с Трейси требовала сосредоточенности, чтобы Алекс выглядел достоверно, как в предыдущих трёх сезонах, и не возникало ощущения, будто я выдавливаю его из себя. Эта сцена, как и все последующие с Трейси, побудила меня стать лучше, чем я когда-либо был.

Ей предложили контракт на следующий сезон, но она не хотела бросать Нью-Йорк, семью, театр из-за опаски быть привязанной к телевиденью на долгосрочный период. В это тяжело поверить — она появилась только в семи эпизодах «Уз», но кардинально повлияла не только на шоу, но и на меня. Отныне я стал задумываться о своём ремесле.

Она дала мне нечто большее, чем только размышления об актёрстве. Когда мы не репетировали, не записывались и не занимались обсуждением сценария, дабы максимально красочно передать отношения Алекса и Эллен, — мы подолгу зависали на съёмочной площадке. Болтали за кулисами или в зрительном зале во время перерывов, развивая нашу дружбу. Мне нравилось её чувство юмора, ум и полное отсутствие цинизма.

Семь эпизодов с Трейси были разбросаны по всему сезону, что дало ей возможность из первого ряда увидеть мою закружившуюся вихрем жизнь после выхода «Назад в будущее». В то время как большинство видело только одну сторону этого грандиозного успеха, считая, что у меня нет и не может быть поводов для печали (большую часть времени я был счастлив и доволен), только Трейси понимала, чем я жертвую ради этого успеха. Проведя детство в манхэттенском Верхнем Ист-Сайде, а точнее говоря, на Парк-авеню, посещая частную школу вместе с детьми хорошо известных людей, она не очень-то была ослеплена сопутствующими успеху атрибутами. Она была довольно проницательной, чтобы за ширмой громкого имени разглядеть истинного человека, при этом не изводя его назойливостью или напористостью. Она как бы невзначай намекала, что я мог бы обратить внимание и на другие мои одержимости.

Особенно её беспокоило количество выпиваемого мной алкоголя, она одна из первых заговорила на эту тему: не пора ли задуматься о том, что алкоголизм может стать серьезной проблемой. Ещё мы говорили о том, какому давлению я подвергаюсь, стараясь никого не подвести, доказать, что стою всех тех возможностей, представившихся на моём пути, что приходится выбирать один за другим гарантированно прибыльные проекты в ущерб росту актёрского мастерства. Перед тем как отправиться на восток Трейси сделала мне подарок в знак дружбы и надежды на то, что я успешно преодолею минное поле Голливуда. Несмотря на то, что она отлично провела с нами время, она собиралась расстаться с шоу и насовсем вернуться в Нью-Йорк. Мы договорились оставаться на связи, но понимая, что на самом деле, это был конец нашего общения. Она попросила послушать одну песню.

Случилось это так: я собирался вывести свой «300 Зет-Икс» c парковки «Парамаунт», когда Трейси проходила мимо к своему кабриолету «фольксваген». Это был один из наших последних совместных рабочих дней. Она наклонилась ко мне и вручила кассету с той самой песней. Я позвал её в машину, и предложил послушать её прямо там же на парковке. Она вставила кассету и из динамиков и гигантского сабвуфера, встроенного в заднее сиденье загрохотала музыка. Смутившись, я быстро убавил громкость и совсем отключил те динамики, из-за которых вибрировали сиденья. По салону разлетелся голос Джеймса Тейлора, как раз той громкости, которая наилучшим образом подходит к его стилю.

Я больше предпочитал «Клэш» или Элвиса Костелло (когда было грустно). Поэтому совсем не представлял, чем конкретно меня могла бы зацепить «Свит Бэйби Джеймс», чтобы стать лично значимой. Но когда услышал первые строки, посвящённые Джону Белуши[47], сразу же уловил посыл, который она хотела донести до меня. Как и многие другие комедийные актёры моего поколения, я восхищался им: в моей гардеробной комнате висела его литография работы Рона Вуда[48]. Трейси говорила, что, работая официанткой на Мартас-Винъярд в начале 80-х, несколько раз видела Белуши. Она не хотела, чтобы алкоголь сделал со мной то же, что наркотики с ним. Включая эту песню, она хотела сказать, что для меня было фатально потерять себя посреди вечеринки, в которую теперь превратилась моя жизнь. Будучи постоянно кем-то для других, я мог бы оказаться ничем для себя.

Я думал об этой песне и Трейси на протяжении всего следующего безумного года. Весной 1987 Трейси, свободная к тому времени, приехала на пробы фильма «Яркие огни, большой город», который должен был сниматься в Манхэттене. Ей дали небольшую роль, а к концу съёмок у нас завязался роман. Настоящие отношения, а не притворные, которые мы изображали в семи эпизодах, показанных на телеэкранах Америки. Поиски дома в Вермонте в октябре, помолвка на Рождество и последующая летняя свадьба.

Вот такая история…

Арлингтон, Вермонт, июль 1988.

Мы с Трейси поженились 16 июля 1988 — отзывы о свадьбе были ужасны. «Глоуб» на первой странице написала, что свадьба была полным фиаско. «Нэшнл Энквайрер» разместила отчёт своего «инсайдера»: «Люди задыхались и чуть ли не падали в обморок после церемонии». Людям не понравились наши свадебные наряды, их удивляло, что газеты об этом ничего не написали. «Тайная свадьба превратилась в цирк», — было сказано на первой полосе «Стар», где заголовок начинался со слов «Малыш актёр Майкл Джей Фокс…» Когда газеты или журналы начинали прохаживаться по мне, я всегда от этого заводился. В этот раз я был бессилен противостоять им.

Вообще-то странно, что наша свадьба подверглась «рецензированию», мы с Трейси никогда не связывали её с нашим творчеством. Более того, ни один из «рецензентов» не был свидетелем тех событий, что описывал и высмеивал. Как ни глянь, это были скромные интимные посиделки: не было ни дядюшек, ни тётушек, ни даже двоюродных братьев и сестер. Так на мне сказалось влияние Трейси. С самого начала совместной жизни нам важно было, чтобы у нас было побольше личного пространства за пределами суматошной работы.

Но пытаясь провести небольшую свадьбу в Вермонте, настолько далеко от Голливуда, насколько удалось забраться, мы невольно бросили прессе кость. Таблоиды по всем фронтам начали массированное наступление с целью узнать время и место проведения свадьбы. А затем сделать фотографии, не важно, чего им это будет стоить. Мы с Трейси решили неотступно придерживаться начального плана. Эта взаимная игра в кошки-мышки показала, насколько тяжело провести границу между публичной и личной жизнью.

После того, как навязчивые таблоиды — иногда комично, иногда опасно — пытались помешать нам и у них ничего не вышло, они разразились издевательскими комментариями, что стало для меня последней каплей. С тех пор многое изменилось. В первую очередь я стал меньше злиться, если вообще не перестал. Большинство попыток прессы вмешаться в свадьбу не имело долгоиграющих последствий, просто повеселило публику. В будущем общественное недовольство после трагической гибели принцессы Дианы из-за посмертных фотографий папарацци заставило прессу угомониться или вообще отказаться от их партизанских тактик 80-х и 90-х.

Последнее и самое важное: после свадьбы я нашёл в себе силы убраться ко всем чертям из «Дома веселья». Это решение не было связано с моим будущим или будущим Трейси. Дело было не в самом выборе — я собирался вести борьбу, чтобы установить и защитить границы между личной жизнью и публичной. Это означало стать трезвомыслящим и достаточно решительным, чтобы сказать «нет» некоторым людям, которые привыкли слышать от меня только «да». Мы собирались разъяснить себе, своим семьям, да и всем, кому на нас было плевать: неважно, чем мы зарабатывали на жизнь — наша новая совместная жизнь будет протекать не в выдуманном мире.

За месяц до свадьбы «Энквайрер» написал, что мы с Трейси собираемся пожениться в Вермонте 16 или 17 июля. Неизвестно где они взяли эту информацию, но она была верна. Чтобы сильнее убедить нас в их непременном появлении — по приглашению или без, — они опубликовали аэрофотоснимок нашего вермонтского дома. Вскоре моему агенту позвонили из «Энквайрер»: они знали все подробности предстоящей свадьбы и предлагали сделку. Если мы согласимся предоставить им эксклюзивные права на фотосъёмку, они заплатят нам $50.000 и обеспечат охрану от других репортёров и фотографов, которым вздумается пролезть на мероприятие. Разумеется, снимок нашего дома был задуманным ультиматумом: или вы приглашаете нас или мы всё вам испоганим.

Потом начали поступать звонки из других таблоидов и журналов. Один из глянцевых еженедельников пошёл по другому «более моральному» пути. Вместо денег они предложили нам то же, что Берту и Лори[50]: защиту (как и «Энквайрер», первым делом они заботились о своих эксклюзивах), свадебную фотографию на обложке и хвалебную статью.

Делая свои предложения, «Нэшнл Энквайрер» и остальные напирали на «мои обязательства перед фанатами». Говорили, что люди, наиболее ответственные за мой успех и счастье, должны иметь возможность поучаствовать в этом одном из важнейших дней. Звучит благородно, пока не осознаешь, сколько денег они подымут на этом. Предложение «поделиться» с публикой — просто вежливый способ поучаствовать в упаковке и продаже собственной свадьбы, дабы реализовать как можно больший тираж газет.