Я вернулся в самолёт. Бортпроводник разносил напитки, я попросил «Джек Дэниелс» и «Бакарди». Получив, залпом выпил виски, а ром понёс с собой по проходу. Поставил на столик перед Джеки, сел рядом с ней и рассказал новость о том, что наш отец умер.

Следующие четыре года после смерти отца отличались от четырёх предыдущих, когда он был жив, всем, чем только могли. Но в то же время они были словно зеркальным отражением. Его смерь в некотором роде была центральной линией в тесте Роршаха или, если выражаться более доступно, центральной опорой между двумя балансирующими на ней мирами. Я не ценил эту опору, пока не стало слишком поздно. Четыре года, что я провёл борясь с трудностями успеха, славы, магического мышления на пути через «Дом веселья», были детской игрой по сравнению со следующими четырьмя: годами борьбы с ощущением смертности, достижением пика формы и болезнью Паркинсона — ответами реальной жизни на магическое мышление. В тот день я не мог всего этого знать, но порог — переступил.

Бернаби, Британская Колумбия, 10 января 1990.

На утро после поминальной службы мы со Стивом отправились в похоронное бюро забрать прах отца. По дороге домой (теперь только мамин дом) я был за рулём папиного (маминого) «крайслера», а Стив сидел рядом. Когда мы начали улыбаться, поняв, что это был единственный способ поместиться на передних сиденьях одновременно с отцом, тут же этому ужаснулись. Точно так же мы поразились себе, начав улыбаться через пару часов, когда мама попросила собрать некоторые отцовские вещи, и мы наткнулись на запас таблеток для сердца.

— И что, по-твоему, мы должны с ними сделать? — спросил я.

— Выбросить, наверно, — ответил Стив и чуть погодя добавил. — В смысле, не очень-то они помогли.

Любой, кто пережил утрату, поймёт такие моменты. Мы любили отца и уважали, но были потрясены его внезапным уходом. То была наша естественная реакция и этого хотел бы сам отец: как бы плохо нам не было, мы должны найти хоть какой-то повод для смеха. Это обычное дело, как и то, когда семьи объединяются в трауре, они обязательно найдут как причину для распри, так и возможность излить горе и облегчить страдания.

Было поздно, почти полночь. Мама пошла спать, Трейси и Сэм спали внизу в гостевой комнате. Мы с братом и сёстрами сидели за кухонным столом, кто-то просто сидел, кто-то, как я, разглядывал холодильник или водил глазами по линолеуму. Кроме прочего мы обсуждали, как наилучшим образом выполнить последнюю волю отца.

Он не хотел, чтобы мы были привязаны к ритуалам посещения могилы или памятника. У него самого было похоронено несколько дорогих людей на близлежащих кладбищах, и ему было не по себе от того, что он уделяет им недостаточно внимания, навещая не так часто, как хотелось бы. Поэтому попросил кремировать его после смерти, и развеяли прах над теми могилами. Это должно было произойти утром и должны были участвовать только мы и мама.

Пока мы разрабатывали план действий, Келли и моя старшая сестра Карен вырезали копии папиного некролога из стопки газет. Карен спросила, не нужна ли мне копия. Вообще-то, я уже вырезал себе одну и положи в чемодан. Я был уставшим и без задней мысли с некоторой резкостью в голосе ответил:

— Не переживай, уверен моя служба газетных вырезок приберегла для меня копию.

— Майкл, сиди и не вякай, — грубо приказала Джеки.

С «Инцидента скампи» прошло четыре года, и я почти отвык от подобных выговоров. Это меня взбесило, я решил, пора идти спать, но перед этим сделал ответный выпад.

— Эй, Джек, — сказал я повернувшись в направлении подвальной двери, собираясь присоединиться к Сэму и Трейси. — Иди в жопу.

Признаю, фраза была не дипломатическая, да и смешного в ней было мало, но я никак не мог ожидать того, что последует: за спиной раздался внезапный грохот. Я обернулся, Стив вскочил на ноги, почти перевернув стол, и стремительно направился в мою сторону.

На размышления была только секунда: как только он приблизился, я оттолкнул его чтобы выгадать время добраться до двери. Я любил брата и вовсе не хотел с ним драться — ни тогда, ни вообще. Это было последнее, что хотел бы видеть отец. К тому же, нужно признать, он был на три дюйма выше и на шестьдесят фунтов тяжелее. Как только я сделал вторую попытку дойти до двери, он схватил меня за футболку (я одолжил её у Трейси). Я дернулся назад, и она разорвалась спереди от ворота до живота. Так он шёл за мной до коридора, а сёстры следовали позади него.

Мы сошлись в нелёгком противостоянии, они вчетвером окружили меня — живописная картина, напомнившая мне другую, бывшую тут же в двух шагах от нас, но несколькими годами ранее. Я думал о столе в родительской прихожей с коллекцией трофеев брата и сестёр, окруживших мою новенькую «Эмми» и превосходивших её численностью. Получилась драма в драме: как неуклюже мой «Дом веселья» пытался противостоять реальному миру. Когда вспоминаю события тех дней и начинаю смотреть на них глазами брата, то вздрагиваю — могу легко понять, как до этого дошло.

Стив был рядом, когда отцу резко стало плохо. Он вызвал скорую. Держал испуганного отца за руку, когда работники скорой ставили капельницу и клали его на каталку перед тем, как рвануть в отделение. В больнице он общался с врачами, передавая маме мрачные прогнозы и пытаясь успокоить. Затем он всех обзвонил, объяснив, что отец не просто болен, а борется за жизнь.

К тому времени как Стив дозвонился до меня, его душевные и физические силы были на исходе. Моя реакция, учитывая его понимание тяжести ситуации, должно быть была абсурдной. Но ведь я опирался на то, что, как мне казалось, могло помочь: влияние и деньги — две единственные доступные мне вещи.

— Стив, у него должны быть лучшие врачи. Если его нужно перевезти, бери вертолёт и лети хоть в сам Сиэтл, если в том есть необходимость. Мы с Джеки будем там. Сделаю пару звонков, может удастся достать частный самолёт.