В те периоды, когда не нужно было иметь дело с людьми, поддерживая тот или иной проект, занимаясь политической или другой деятельностью, я применял третий компонент выживания в Голливуде: веселье на всю катушку.

Почему бы и не отпраздновать, если всё шло хорошо, и я был счастлив? Чаша переполнилась, и я пытался выпить столько, сколько было в моих силах. Вспоминая ту часть своей жизни — то, что могу вспомнить, — вижу один кутёж, идущий за другим. Выпивка была бесплатной, а я обычно был почётным гостем. Для некоторых людей чрезмерное употребление алкоголя — это средство ухода от реальности, но на том этапе жизни мне это было не нужно. Я уже жил в фантастическом мире и никуда не хотел из него сбегать. Алкоголь ведь является консервантом, а что может быть лучше для сохранения этой счастливой иллюзии? Поэтому я очень много времени провёл «замаринованным».

Не пил, когда работал или занимался другими делами. Но сознательность была не единственным мотивом соблюдения дисциплины. Находясь на съёмочной площадке или выполняя другие около-актёрские обязанности, сама обстановка рождала фантазию, а работа её поддерживала.

Во благо или нет — гаечный ключ оставался в работе. Моё кредо в тот период: много работай, много пей, говори (и слышь) только «да». Я постоянно был чем-то занят, поэтому каждую свободную минутку старался использовать для размышлений. Возможно, из-за того, что успех пришёл ко мне внезапно и нестандартно, — было ощущение, что я что-то упускаю. Иногда чудилось — я опять подросток, который пытается добыть ключи от машины, не разбудив отца, задремавшего на диване в гостиной. Ключи лежат на кофейном столике в паре дюймов от него, и мне нужно изловчиться так, чтобы он не проснулся и не рассердился. Тактика была проста: продолжать двигаться, прошмыгнуть туда и обратно как можно быстрее.

На ум приходит фраза: «как ни в чём ни бывало». Нужно вести себя, как ни в чём не бывало. Но, конечно же, это не просто. По крайней мере — для меня. Я не мог отделаться от чувства некой недостоверности происходящего — не в окружающей обстановке, а своего положения в ней. Пожалуй, существовала своя плата за всё это — богатство, внимание, снисхождение — но как узнать её размер? Потихоньку я стал чувствовать себя самозванцем на этом балу. Это то же самое, если бы в любой момент кто-то ворвался в мою дверь и сказал, что вся эта шарада зашла слишком далеко. Песенка спета. Пришло время вернуться в Канаду, даже не помышляя о том, чтобы всю эту ерунду прихватить с собой. Не знаю, кто именно захотел бы прийти ко мне наводить шум по поводу этого заявления, но к его приходу я, вполне возможно, был бы уже пьян.

Помню как-то раз подошёл к тому самому газетному киоску на Ван-Найс. Среди всех этих подростковых журналов, бульварных газетёнок и остальной периодики, пестрящей передо мной своими обложками, был один, который буквально парализовал меня, нагнал жути. Чего ещё ради было помещать мою фотографию на обложку «Сайколоджи Тудей»? Я схватил журнал и принялся лихорадочно листать страницы, пока не добрался до титульной истории.

Оказалось, она не имеет никакого ко мне отношения — просто обычный очерк о вездесущности знаменитостей в американской культуре. Не сомневался, что моё имя там даже не упомянуто. Они просто использовали моё лицо, чтобы продать побольше копий (если не можешь победить — эксплуатируй). Стоя там, на секунду я почувствовал себя абсолютно морально уничтоженным.

Моя жена Трейси, всю жизнь прожившая в Нью-Йорке, порой сводит с ума своими меткими замечаниями о Лос-Анджелесе. Особенно о том, как город прогибается под своих знаменитостей.

— Удивлена, что они до сих пор не понастроили специальных парковок для знаменитостей, — рассуждала она. — Ну, наподобие парковок для инвалидов, только более удобных.

Говорила, что места на таких парковках можно украсить не простым изображением звезды, но даже более подходящим: силуэтом бейсболки, парящей над солнцезащитными очками.

Будучи всё чаще вхожим в общества известных людей, я подметил как много из них казались друзьями. И что ещё меня поразило (ну хорошо, и польстило тоже) — как много было в курсе, кто я такой. Какая-то кинозвезда, чьи фильмы я смотрел многие годы, просто присаживался рядом со мной и начинал разговор, будто мы оба состояли в Малой лиге[40]. Я догадывался, что определённый процент этих отношений был подлинным, но большая часть — просто иллюзией, как и много чего в киноиндустрии. Говоря это, я не имею в виду, что это общество двуличных персонажей; лишь то, что во многих случаях эти люди знали друг друга по той же причине, по которой вы можете знать любого из них — то есть по факту их известности. Штука в том — все они знают, что являются знаменитостями, и учитывая это — они не просто друг другу известны, но у них есть нечто общее: все они знают, каково это — быть знаменитостью. Отсюда между ними существует связь, своеобразное поверхностное товарищество. Трейси называет это явление клубом «Я — знаменит, ты — знаменит».

Я никогда не проявлял особого ажиотажа вокруг звёзд, но порой сам любил быть в центре внимания. В марте 1986 я ездил в Лас-Вегас вместе с Шугаром Реем Леонардом. Мы никогда раньше не встречались, но оба были соинвесторами в сделке по недвижимости с богатым предпринимателем. На его-то частном реактивном самолёте мы полетели в Вегас посмотреть бой Марвина Хаглера с Джоном Мугаби. Взволнованный возможностью увидеть бой из первого ряда, я волновался ещё больше от того, что сделаю это в компании одного из своих любимых боксёров.

После боя нас доставили в казино. Внутри периметра, огороженного бархатными канатами вокруг столов с рулеткой, все зрители, от которых чуть ли не буквально исходило сияние, были членами клуба «Я — знаменит, ты знамени» на выезде. Среди них были давние друзья, а многие встретились впервые. Меня поражала простата, с которой я мог вращаться в их кругу, их принятие в свой клуб новичка. Веселье продолжилось до восхода солнца, а поскольку все барьеры были преодолены — были сделаны обещания «встретимся ещё» и «как-нибудь пообедаем» по возвращении в Эл-Эй.

Не трудно догадаться: не всем по душе было увеличение числа участников клуба. Некоторые считали, внутри канатного ограждения должно быть ещё одно канатное ограждение, и эти люди быстренько начинали подавать соответствующие знаки. В тот год на «Оскаре» я зачитывал список номинантов. После этого за кулисами я прошёл мимо Шер, ожидающей лифта.

— Привет, — сказал я, протягивая руку. — Я Майк Фокс.

Может быть это из-за моего роста, такого же, как у Сонни[41], или того факта, что она снялась в «Маске» вместе с Эриком Стольцем, которого я заменил в «Назад в будущее», она не особенно была рада встрече со мной.

— Я знаю, кто ты, — произнесла она из-за воображаемого канатного ограждения. Не обращая внимания на мою руку, вошла в лифт.

Я — знаменита, ты… не особо.

Трейси не зря дала такое название этой обособленной островной общине, отталкиваясь от «Я — О’кей, ты — О’кей»[42]. «Я — знаменит, ты — знаменит» в некотором роде является группой поддержки. От взаимодействия с другими людьми, которые во многих смыслах занимаются по жизни тем же, чем ты, обладают теми же привилегиями, усиливается представление о том, что этот эфемерный статус звезды является обыкновенной частью жизни.

Может, я не достаточно напрягался, поэтому мои жизненные мудрости не долетали до людских ушей. Потому что по прошествии времени я понял, что статус звезды перестал быть комфортным, и я знал — приближается момент, когда нужно будет сделать выбор: остаться в реальном мире или обзавестись постоянным хозяйством по ту сторону голубого экрана.