Каждый раз, видя его на сцене и в репетиционном зале, я с восторгом отмечала развитие его как танцовщика и актера. На “Лебединое озеро” с ним в главной мужской партии я шла в предвкушении хорошего впечатления от его работы, я уже видела его репетиции в зале и предугадывала успех. Но то, каким я его увидела в тот вечер на сцене, превзошло все мои ожидания. Сколько “лебединых озер” я видела за свою жизнь, сосчитать невозможно, среди исполнителей были величайшие балерины и танцовщики, но Лёшино исполнение меня потрясло. Я не сдерживала слез. Меня это пронзило персональным высказыванием, музыкальной отточенностью каждой хореографической фразы, глубиной страдания и любви. Таких откровений сценических воплощений у Лёши я видела много, и каждый раз это были вновь прожитые чувства в идеальной гармонии с музыкальным и хореографическим материалом.

В 2002 году меня пригласил Серёжа Вихарев в возглавляемый им в те годы Новосибирский театр оперы и балета на постановку спектакля. Я знала, что обязательно возьму туда Лёшу и буду ставить на него и для него.

Начались поиски музыкальной основы балета. Я придумала историю, заложенную в партитуре Стравинского “Поцелуй Феи”, развернуть и дополнить партитурой его же “Свадебки”, затея странная и небезопасная стилистически и технически, так как должен был меняться состав инструментов в оркестровой яме, понятно, что на такую авантюру надо было приглашать особого дирижера, такого же сумасшедшего, как мой замысел. Перебирая мысленно всех известных мне дирижеров, я остановилась на имени молодого, неоднозначного, яркого Теодора Курентзиса, который был еще в самом начале своего профессионального пути, нашла его телефон и договорилась о встрече.

Вечер моего визита к Теодору был нашпигован мистикой, как в безвкусном фильме: шел нескончаемый ливень; у дома напротив Новодевичьего кладбища, где жил Теодор, на мою машину напала стая бездомных собак; пробегая к подъезду, я промокла, словно андерсеновская принцесса, и в застревающем на каждом этаже лифте с меня сползали ледяные ручьи. В комнате, куда меня ввел молодой дирижер, горели десятки расставленных всюду свечей, я поняла, что меня тут ждали и все мистические приключения до входа в заветную дверь были не случайны. Мы сидели в креслах, Теодор много говорил, манерно манипулируя руками, я половину из сказанного не понимала, он тогда хуже говорил по-русски, чем сейчас, но то, что я искала – нашла. Теперь мне радостно сознавать, что эта встреча дала важнейший толчок талантливому музыканту в его карьере: после нашего спектакля он был приглашен на должность главного дирижера Новосибирского театра и дальше его путь непрерывно шел и идет только вверх.

Художником-постановщиком я пригласила Валерия Яковлевича Левенталя, с которым была знакома благодаря Роме, они сотрудничали, дружили, делали спектакли; на Садовом, в мастерской Валерия Яковлевича, мы вместе проводили незабываемые вечера.

Легендарный художник, остроумный, колкий, обаятельнейший человек, он был взволнован приездом в Новосибирск, в театр, в котором некогда, в молодые годы, успешно работал. Декорации он придумал грандиозные, ввергнув театр в пучину производственных бедствий. Будучи человеком темпераментным и суперпрофессиональным, он придирчиво отслеживал изготовление мельчайших деталей декораций, собственноручно расписывал огромные панно, требовал, ругался, негодовал… чуть не доведя себя до инфаркта. Левенталь – автор многих легендарных спектаклей, но для меня он прежде всего мастер, придумавший с Якобсоном гениальный балет “Свадебный кортеж”; я смотрела на него с обожанием.

В “Поцелуе Феи” была задействована вся балетная труппа театра. Спектакль получился мощным и очень красивым. Партия Юноши, которая сочинялась на Лёшу, была выматывающе сложной, он практически весь спектакль был на сцене, хореографическая составляющая была нагружена сложнейшими комбинациями, требующими идеальной координации и выносливости. Мне думается, эта была его лучшая роль, сделанная филигранно и актерски, и технически. Репетировал он, как всегда, трудно: злился, погружался в себя, от усталости, тяжело дыша, падал на пол, превозмогал себя, снова подымался… Но я видела, как он был счастлив, работая над этим спектаклем, как тепло он сотрудничал с партнершами и партнерами, как распахнуто помогал второму составу, более молодому и менее опытному. В Новосибирске он действительно был счастлив.

Дирекция театра не соглашалась на приезд Лёши, мне пришлось сделать обманный маневр: я его привезла и оформила по документам как своего ассистента, потом он плавно перекочевал в главного исполнителя, и тут уже ничего поделать было невозможно. Руководители латвийской труппы тоже без энтузиазма отпускали Лёшу. Жили мы с ним в театре, в двух квартирках, объединенных длинным коридором и кухней, каждый раз я нервничала, ожидая Лёшу из Риги: приедет, не приедет. С облегчением слышала, как под утро он тащил свой чемодан по коридору, потом за стеной что-то грохотало – приехал!

Премьера состоялась в 2003 году. Разъезжаясь после череды премьерных спектаклей, я Лёше сказала, что “Поцелуй Феи” последнее и лучшее, что я могла для него сделать, и на этом я ставлю точку… но я ошиблась.

На торжественную встречу нового тысячелетия Литовская национальная филармония мне заказала “Болеро” Равеля; конечно же, я пригласила в качестве исполнителей Эгле и Лёшу. Я придумала построить на высоте, над симфоническим оркестром, вращающийся круглый прозрачный подиум, на котором должны были находиться танцовщики. Пока репетировали в зале, было всё прекрасно, но, как только переместились на этот вертящийся “барабан”, начались проблемы: у Эгле с Лёшей кружилась голова и от высоты, и от вращения пола, было трудно держать равновесие и надо было приспособиться держать центр тяжести в перемещающемся пространстве. Преодолевали они это стоически и уже совсем скоро свыклись и приспособились. В результате картинка получилась очень эффектной: наверху вращающийся круг с двумя точеными фигурами, а под ним огромный оркестр, управляемый Гинтарасом Ринкявичюсом. Успех был оглушительный, потом эти выступления повторялись на других площадках, в других городах и странах.

На время репетиций нас с Лёшей поселили в старинный дом с садом, засыпанным мягким снегом, с большими окнами в просторных комнатах, с камином в гостиной и королевскими кроватями. Этот дом, и приближающийся Новый год, и вдохновенные репетиции, и любимые Эгле с Лёшей рядом, и тихие хлопья снега за окнами, и потрескивающие дрова в камине, и подаренное мне Лёшей бриллиантовое колечко “под елочку”, и предстоящий торжественный концерт с последующей встречей 2000 года – всё было окутано волшебным ореолом таинственности, предвкушения праздника, ожидания радостей.

Накануне премьерного выступления я возвращалась домой, это был последний день уходящего 1999 года, прямых рейсов до Москвы уже в это время не было, пришлось перемещаться через Финляндию, с посадкой в Хельсинки. Я бродила по пустому аэропорту, а со всех телевизоров на меня смотрел Борис Николаевич Ельцин, объявляющий на фоне украшенной елки о добровольной отставке с поста президента Российской Федерации: “Я хочу попросить у вас прощения. За то, что многие наши с вами мечты не сбылись. И то, что нам казалось просто, оказалось мучительно тяжело. Я прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех людей, которые верили, что мы одним рывком, одним махом сможем перепрыгнуть из серого, застойного, тоталитарного прошлого в светлое, богатое, цивилизованное будущее. Я сам в это верил. Казалось, одним рывком – и всё одолеем. Одним рывком не получилось. В чем-то я оказался слишком наивным. Где-то проблемы оказались слишком сложными. Мы продирались вперед через ошибки, через неудачи. Многие люди в это сложное время испытали потрясение. Но я хочу, чтобы вы знали. Я никогда этого не говорил, сегодня мне важно вам это сказать. Боль каждого из вас отзывалась болью во мне, в моем сердце. Бессонные ночи, мучительные переживания: что надо сделать, чтобы людям хотя бы чуточку, хотя бы немного жилось легче и лучше? Не было у меня более важной задачи. Я ухожу. Я сделал всё, что мог. И не по здоровью, а по совокупности всех проблем. Мне на смену приходит новое поколение, поколение тех, кто может сделать больше и лучше…” – голос его дрожал, впервые я слышала от руководителя нашей страны такие личностные, простые, мучительно проживаемые слова.

Я летела в другую Москву. Начиналась новая эпоха, не только связанная с новыми цифрами в летоисчислении, но и с новым политическим лицом страны.