Книги
Санкт-Петербург. Полная история города
Самуил Маршак написал в стихотворении «Рожденья год сороковой», созданном к сорокалетнему юбилею Октябрьской революции:
Петроград стал Ленинградом 26 января 1924 года по постановлению II Всесоюзного съезда Советов.
Новая жизнь
Главной проблемой, с которой столкнулась Советская власть в Петрограде, стало обеспечение населения продовольствием. Горожане могли надеяться только на власть, поскольку не имели огородов и не держали скотины. С продовольствием тогда вообще было туго, но положение осложнялось ещё и тем, что в период гражданской войны между большевиками и их противниками, богатые продовольствием регионы, а также все морские порты, кроме Петрограда, оказались в руках враждебных большевикам сил.
В мае 1918 года в Петрограде начали выдавать населению хлеб по утвержденным нормам, то есть по карточкам. Также по картам выдавали крупы, сахар и подсолнечное масло. Карточная система просуществовала до 1921 года. Смысл её был в том, что продукты отпускались по талонам-карточкам, выдававшимся каждому горожанину в начале месяца. Продавцы отрезали от листа одну карточку, на которой стояла сегодняшняя дата, и выдавали покупателю столько продукта, сколько было в ней указано. Но не надо думать, что продукты можно было купить в любом магазине – найди, куда сегодня завезли, ну, хотя бы – выстой длинную очередь. Далеко не всегда карточки отоваривались полностью. Голод толкал горожан на отчаянные поступки, например – группы людей нападали на извозчиков, отбирали у них лошадей и разделывали туши прямо на улицах. Также поступали и с павшими лошадьми.
Очереди за продуктами в Петрограде. Журнал «Искра». Вып. 8 октября, № 39. 1917 год
Карточки делились на четыре категории. К первой, наиболее «щедрой», относились лица, занятые тяжелым физическим трудом, ко второй – занятые лёгким трудом, а к третьей – умственным трудом. По четвертой категории обеспечивались все «нетрудовые элементы», то есть – иждивенцы. Иждивенческая норма была мизерной, что соответствовало одному из главных большевистских принципов «кто не работает, тот не ест». Но и рабочий, занятый физическим трудом, не наедался досыта – в 1918 году по первой категории на день выдавали полфунта хлеба (около 200 грамм) и на фунт сахара, полфунта жиров (масло или сало) и четыре фунта селёдки. Нормы соблюдались в зависимости от наличия товаров. Придя в магазин, можно было увидеть объявление вроде «В сентябре сахара не будет» или «Хлеба выдаём по трети фунта».
С весны 1919 года начали вводить «бронированный трудовой паёк» – твёрдо гарантированную норму выдачи хлеба рабочим особо важных, преимущественно военных, предприятий. Это пришлось сделать для того, чтобы обеспечить предприятия рабочей силой. Нормы на предприятиях были выше карточных. Постепенно подобная практика распространилась повсеместно. Газета «Труд» писала в феврале 1921 года: «В теперешней жизни паёк занимает чуть ли не первое место. Всё чаще идут работать в то или иное учреждение, на тот или иной завод по пайковым соображениям. Почти все, прежде чем куда-нибудь поступить, ставят перед собой вопрос: “Что там дают?”» Поощрения также производились в натуральной форме – премировали мукой, сахаром, а в особых случаях могли выдать сапоги или отрез материи (невероятная ценность по тем временам). Постепенно, по мере распространения Советской власти на «хлебные» территории, нормы выдачи продуктов повышались, и во второй половине 1920 года работающие категории граждан получали не менее одного фунта хлеба в сутки. Качество выдаваемого хлеба тоже улучшилось, в нём уже не было такого количества примесей. В 1921 году с введением новой экономической политики, ограниченно разрешившей частное предпринимательство, карточки начали отмирать. «Нынче нам, братцы мои, великолепное житьё. Все-таки еда хорошая: щи там или что другое… – радовался в 1923 году Михаил Зощенко. – Мясо опять же. А которым по праздникам бабы, может, и пироги с капустой пекут… На таких харчах мы, братишки, и позабывать стали, что это за голод такой… Хлеб был в диковинку… А впрочем, не все, скажем, голодовали. Которые мужички, крестьяне то есть, не плохо те жили. Всё им из города везли: инструмент и драгоценные изделия и ценности всякие».[86] Однако после того, как в 1929 году экономический курс изменился (предпринимательство снова запретили), карточки снова стали реальностью.
Сжигание царских символов. 1917 год
«С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою историею железный занавес. – Представление окончилось. Публика встала. – Пора одевать шубы и возвращаться домой. Оглянулись. Но ни шуб, ни домов не оказалось», – писал Василий Розанов в «Апокалипсисе нашего времени».
Если в канун Февральской революции в Петрограде проживало около двух с половиной миллионов человек, то к 1920 году число жителей снизилось более чем втрое – до семисот двадцати тысяч.
На рынках не продавали товары за деньги, а меняли их на другие товары – высокие темпы инфляции (деньги стоили дешевле, чем бумага, на которой он были напечатаны) и тотальный дефицит воскресили натуральный обмен. Вот что писал Александр Грин в своем «Крысолове»: «Я вышел на рынок 22 марта и, повторяю, 1920 года. Это был Сенной рынок… Я не стоял на углу потому, что ходил взад-вперед по мостовой возле разрушенного корпуса рынка. Я продавал несколько книг – последнее, что у меня было… Мне не везло. Я бродил более двух часов, встретив только трёх человек, которые спросили, что я хочу получить за свои книги, но и те нашли цену пяти фунтов хлеба непомерно высокой… Я вышел на тротуар и прислонился к стене. Справа от меня стояла старуха в бурнусе и старой черной шляпе с стеклярусом. Механически тряся головой, она протягивала узловатыми пальцами пару детских чепцов, ленты и связку пожелтевших воротничков…»
Одна из комнат Зимнего дворца после штурма. Петроград. 1917 год
Дальше Грин пишет о быте своего героя (по сути о своем быте): «Варил я картофель в комнате с загнившим окном, политым сыростью. У меня была маленькая железная печка. Дрова… в те времена многие ходили на чердаки, – я тоже ходил, гуляя в косой полутьме крыш с чувством вора, слушая, как гудит по трубам ветер, и рассматривая в выбитом слуховом окне бледное пятно неба, сеющее на мусор снежинки. Я находил здесь щепки, оставшиеся от рубки стропил, старые оконные рамы, развалившиеся карнизы и нёс это ночью к себе в подвал, прислушиваясь на площадках, не загремит ли дверной крюк, выпуская запоздавшего посетителя».
20 августа 1918 года декретом ВЦИК в Советской России была национализирована вся городская недвижимость, как дома, так и отдельные квартиры. Если крестьяне делили землю, то горожане делили жилплощадь. «Буржуи» (в числе которых оказывались и служащие, и интеллигенты) могли принудительно выселяться за пределы Петрограда, могли переселяться из своих квартир в подвалы, но чаще всего производилось уплотнение, характер которого ярко описал Ульянов-Ленин в статье «Удержат ли большевики государственную власть?», опубликованной в октябре 1917 года: «Пролетарскому государству надо принудительно вселить крайне нуждающуюся семью в квартиру богатого человека. Наш отряд рабочей милиции состоит, допустим, из 15 человек: два матроса, два солдата, два сознательных рабочих (из которых пусть только один является членом нашей партии или сочувствующим ей), затем 1 интеллигент и 8 человек из трудящейся бедноты, непременно не менее 5 женщин, прислуги, чернорабочих и т. п. Отряд является в квартиру богатого, осматривает её, находит 5 комнат на двоих мужчин и двух женщин. – “Вы потеснитесь, граждане, в двух комнатах на эту зиму, а две комнаты приготовьте для поселения в них двух семей из подвала. На время, пока мы при помощи инженеров (вы, кажется, инженер?) не построим хороших квартир для всех, вам обязательно потесниться. Ваш телефон будет служить на 10 семей. Это сэкономит часов 100 работы, беготни по лавчонкам и т. п. Затем, в вашей семье двое незанятых полурабочих, способных выполнить легкий труд: гражданка 55 лет и гражданин 14 лет. Они будут дежурить ежедневно по 3 часа, чтобы наблюдать за правильным распределением продуктов для 10 семей и вести необходимые для этого записи. Гражданин студент, который находится в нашем отряде, напишет сейчас в двух экземплярах текст этого государственного приказа, а вы будете любезны выдать нам расписку, что обязуетесь в точности выполнить его”».
Уплотнению подлежали жильцы «богатых квартир». Таковыми, по ленинскому же определению, «считается… всякая квартира, в которой число комнат равняется или превышает число душ населения, постоянно живущего в этой квартире». На практике же бывшим владельцам чаще всего оставляли одну комнату (максимум – две, если семья была очень большой), а в остальные вселяли «нуждающиеся семьи», советских служащих и вообще всех, кого новая власть считала нужным наделить жилплощадью. Минимально допустимым размером жилой площади считались восемь квадратных метров на человека, но в 1919 году в среднем на одного горожанина в России приходилось около пяти квадратных метров.
Подавление корниловского выступления. 1917 год
У Петербурга много имен и одно их них – «Коммунальная столица России». До сих пор в коммунальных квартирах живет около семисот тысяч петербуржцев. Коммуналки – это результат уплотнений. Коммуналки – это новая культура, новый городской миф… Михаил Зощенко в рассказе «Нервные люди» описал массовую драку в коммунальной квартире («и не то что драка, а целый бой»), начавшуюся с того, что одна из жиличек взяла чужой ершик для чистки примусов. Казалось бы мелочь, но в коммуналках мелочей не бывает…
В 1930 году Ольга Форш написала роман «Сумасшедший Корабль», в основу которого легла жизнь петроградского Дома искусств («ДИСК»), созданного в 1919 году по инициативе Корнея Чуковского и при участии Максима Горького. В этом доме жили и работали Александр Блок, Андрей Белый и другие писатели и художники. «Комнат было много, и комнаты… казались безумными. Они были нарезаны по той не обоснованной здравым смыслом системе, по которой дети из тонко раскатанного теста, почерневшего в их руках, нарезают печенья квадратом, прямоугольником, перекошенным ромбом… а не то схватят крышку от гуталина и выдавят ею совершеннейший круг». Под Дом искусств приспособили бывший дом генерал-полицмейстера Санкт-Петербурга Hиколая Чичерина на углу набережной Мойки и Невского проспекта. Комнаты действительно «нарезались» как придется, а поскольку дом угловой, то были в нём и круглые комнаты.
С вывесок и из газет исчезли буквы Ѣ, Ѳ, І, а в конце слов, оканчивающихся на согласную, перестали ставить твердый знак. «Старорежимные» обращения канули в Лету, им на смену пришли «товарищ» и «гражданин», а то и вовсе «мужчина» или «женщина». Многие улицы, площади и даже мосты сменили названия. Новые учреждения, новые должности, новые порядки… Жизнь изменилась и никогда больше не станет прежней.