Книги
Санкт-Петербург. Полная история города
Император наказал только Феликса Юсупова и Дмитрия Павловича, взявших всю вину на себя. Наказание было очень мягким: великого князя отправили в Персию, где русский экспедиционный корпус воевал с прогерманскими силами, а князю Юсупову было велено выехать в свое имение в Курской губернии.
Петроград – город военный
К 1914 году великие державы Европы разделились на два военно-политических блока – Антанту, в которую входили Франция, Россия и Великобритания, и Тройственный союз Германии, Австро-Венгрии и Италии. 28 июня 1914 года боснийский серб Гаврило Принцип убил наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда. Австро-Венгрия обвинила в этом Сербию. Избежать конфликта дипломатическим путём не удалось. 28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии, на защиту которой встала Россия. 30 июля в России вышел указ о всеобщей мобилизации. Германия потребовала его отменить, а получив отказ, объявила войну России. В конечном итоге Германия, Австро-Венгрия и Османская империя сражались против России, Великобритании, Франции и Сербии (у обеих сторон были и другие союзники, здесь названы только основные). Италия, первое время сохранявшая нейтралитет, в апреле 1915 года присоединилась к России и её союзникам.
В преддверии войны и в самом её начале в российском обществе преобладали патриотически-победительные настроения. Казалось, что победа близка… Внутренние противоречия были забыты, вчерашние политические соперники стали соратниками, объединенными единой целью – дать отпор вероломному врагу. «Подъём был необычайный, – вспоминал Председатель Государственной думы Михаил Родзянко. – Великий князь Николай Николаевич [убеждённый противник правых либералов, к которым относился Родзянко] подошел ко мне, обнял меня и сказал: «Ну, Родзянко, теперь я тебе друг по гроб. Всё для Думы сделаю. Скажи, что надо».
Разумеется, не обошлось и без погромов, которые в Петербурге начались 4 августа. Патриоты сбивали вывески, на которых значились немецкие фамилии, срывали германские и австрийские флаги, которые иностранные подданные имели обыкновение вывешивать в своих предприятиях, а на пике ярости разгромили здание германского посольства на Исаакиевской площади. «Это было антропоморфизмом в квадрате. Ибо то, что в июле четырнадцатого года почти все принимали за стихию человеческих чувств, разлагалось на составные элементы, обнажая за собою систему целенаправленных действий. Разлагалось и обнажалось для немногих – для того меньшинства, которое, не удалившись в сторону от схватки, сумело, однако, сохранить непомраченной всегдашнюю ясность взора», – писал поэт-футурист Бенедикт Лившиц. «Под раздачу» вместе с германцами и австрийцами попали русские люди, которым от далеких предков достались немецкие фамилии. Очень скоро многие «непатриотические» фамилии были сменены на русские. Шмидты становились Кузнецовыми, Коли – Капустиными, Шварцы – Черновыми, а Вайссманы – Беловыми… Или же просто брали фамилию матери, если та звучала нужным образом. Санкт-Петербург не мог оставаться в стороне – императорским указом от 31 августа 1914 года город был переименован в Петроград. Изменилось не только имя, но и его содержание – город Святого Петра превратился в город, названный в честь своего основателя Петра I. Некоторые удивляются, почему в 1991 году Ленинград переименовали в Санкт-Петербург, а не в более привычный русскому уху Петроград? Да потому что так было правильно. «Петербург – это вам не Петроград» – говорят петербуржцы, и они тысячу раз правы.
Большинству петербуржцев переименование пришлось не по душе. Патриотизм патриотизмом, но при чём тут святой Петр? А мать Николая, вдовствующая императрица Мария Федоровна, отпустила колкость, которая вошла в историю: «Скоро Петергоф назовут «Петрушкин двор». К счастью, до этого не дошло.
Бастующие рабочие у ворот Путиловского завода. Январь. 1905 год
С началом мобилизации в империи ввели временное ограничение на продажу алкоголя, а в начале сентября 1914 года продажу спирта и спиртосодержащих напитков запретили до окончания войны. Так хотел Николай II. Решение было глупым, будем уж говорить начистоту. Производство спиртного и торговля им не прекратились, больно уж велик был спрос, а просто ушли в тень, в подполье. Подданные пили по-прежнему, если не больше, только теперь казна не получала от этого никакой выгоды. Широко распространившиеся суррогаты вроде разбавленного водой метилового спирта приводили к отравлениям, которые нередко заканчивались смертью… В трактирах и ресторанах чай спрашивали по-разному – если просьба сопровождалась подмигиванием или щелканьем пальцами, то официант приносил в чайнике водку. «Морсом» называли вино, которое теперь подавалось только в графинах. Пиво, как наименее слабый алкогольный напиток, повсеместно исчезло, потому что его подпольное производство или же контрабанда были невыгодны – водки и вина приносили несравнимо больше прибыли. Помогали решать проблему врачи и аптекари – первые выписывали пациентам рецепты на спирт, якобы нужный для инъекций, а вторые торговали спиртом из-под полы.
«Жизнь в нынешнем году ни у кого не течёт в обычном русле, – писала в ноябре 1914 года начальница Института благородных девиц Мария Казем-Бек. – Общественной жизни нет никакой, если не считать дежурств в лазаретах и сборищ в разных дворцах для работы на раненых. На эти занятия накинулись все наши дамы и барышни. Театры функционируют, но кто в них бывает, уж право не знаю. Из моих знакомых – никто. Приёмных дней, кажется, ни у кого нет. Бывают друг у друга запросто, вот и всё! Портнихи жалуются на полный застой в работе. Никому никаких туалетов не нужно. Многие уехали из Петрограда и живут по деревням и в окрестностях… Патронные заводы работают беспрерывно и днем, и ночью, и в будни, и в праздники. Недавно… в начале первого ночи, меня поразило затишье на Петроградских улицах, непривычное в эту пору года. Город уже спал. Даже на таких улицах, как Сергиевская и Набережные, почти не виделось освещённых окон и экипажей у подъездов. Одно только здание, как знамение времени, горело огнями – это был патронный завод на углу Литейного и Сергиевской, и видно было, как там вертятся колёса машин и кипит жизнь».
Баррикады на Васильевском острове. 1905 год
В этом отрывке из дневника – вся жизнь Петрограда военной поры. Промышленность переориентирована на выполнение военных заказов, общественной жизни действительно нет никакой, многие дамы из общества становились сестрами милосердия (в лазаретах катастрофически не хватало персонала, особенно среднего и младшего). Однако продолжали работать театры и рестораны, устраивались концерты… Последний директор Императорских театров Владимир Теляковский писал примерно в то же самое время в своем дневнике о том, что «количество просьб об участии наших артистов в различных концертах и спектаклях на нужды войны столь велико, что иногда в день приходит до десяти прошений».
Впрочем, у поэтессы Зинаиды Гиппиус сложилось другое впечатление: «Итак – война. Фронт далеко, и внешне в Петербурге она почти так же мало чувствуется, как прежде японская. Петербург не изменил своей физиономии, переполнены театры и рестораны, такое же движение на улицах, только на фонарях зачем-то налепили синенькие колпачки, да под нашими окнами новобранцы посреди улицы прокалывают штыками соломенные чучела. Писатели пописывают о войне… Сологуб сразу объявил: «Громки будут великие дела!» Куприн решил, что немцы – «гидра», которую нужно «доконать». Во всяких «обществах» доклады тоже всё о войне и о «доконанье» неприятеля».
Женщины заменяли ушедших на фронт мужчин, осваивая несвойственные им профессии извозчиков, дворников, подсобных рабочих и т. д. В декабре 1914 года (только в декабре!) в Петрограде были закрыты все немецкие учреждения и предприятия, перестали выходить газеты на немецком языке, а в феврале следующего года подданным Германии и Австро-Венгрии было запрещено с оговоркой «и притом навсегда» приобретать права на недвижимость в Российской империи. После начала войны появился ряд обществ, целью которых являлась борьба со всем немецким. В Петербурге самой известной организацией подобного рода было «Общество 1914 года», созданное в декабре месяце для «содействия самостоятельному развитию производительных и творческих сил России, её познанию, просвещению и освобождению русской духовной и общественной жизни, промышленности и торговли от немецкого засилья». Благодаря тому, что в члены Общества принимались лица «без различия политических убеждений», ряды его быстро росли и в конце 1916 года доросли до шести тысяч человек. Правда, к тому времени бороться уже было не с чем, поскольку «немецкое засилье» давно искоренили… По горькой иронии судьбы (а скорее всего, по обычному своему недомыслию) Николай II в январе 1916 года назначил председателем Совета министров Бориса Штюрмера, добавив ему в марте того же года должность министра внутренних дел, которая в июле была заменена на должность министра иностранных дел. Штюрмер всячески демонстрировал свой патриотизм и вообще считал себя русским, но его немецкая фамилия вызывала в народе недовольство – царица-немка поставила на важнейшие посты немца, чтобы он привел Россию к поражению.
К середине 1915 года, когда стало ясно, что война приобрела затяжной характер, патриотический подъем начал постепенно сменяться недовольством. Пошли разговоры о том, что царица немка, а царь у нее под каблуком и потому не видать нам победы. Распутина тоже всяко-разно склоняли, не зная о том, что он категорически не советовал Николаю вступать в войну с Германией, но император на этот раз ослушался своего Друга.
1916 год можно назвать «годом трёх Д» – дефицита, дороговизны, депрессии. «Плохо везде, – записала в дневник в январе Зинаида Гиппиус. – Истощение и неустройство. У нас особенно худо. Нынешняя зима впятеро тяжелее и дороже прошлогодней. Рядом – постыдная роскошь наживателей». А вот запись от октября: «В атмосфере глубокий и зловещий штиль. Низкие-низкие тучи – и тишина. Никто не сомневается, что будет революция. Никто не знает, какая и когда она будет, и – неужели ли? – никто не думает об этом. Оцепенели. Заботит, что нечего есть, негде жить, но тоже заботит полутупо, оцепенело. Против самых невероятных, даже не дерзких, а именно невероятных шагов правительства нет возмущения, даже нет удивления. Спокойствие… отчаянья».
Один из рукописных списков Рабочей петиции 9 января 1905 года
Но случалось и хорошее… Например, в мае 1916 года в сквере перед зданием Николаевского кавалерийского училища состоялось открытие памятника его знаменитому выпускнику Михаилу Юрьевичу Лермонтову. Церемония закладки памятника состоялась в октябре 1913 года и первоначально его предполагалось открыть 14 октября 1914 года, в канун столетия со дня рождения поэта, но этому помешала начавшаяся война. Памятник работы Бориса Микешина был принят публикой прохладно. «Сидит в пальто не пойми кто», шутили петербуржцы, несмотря на то что Лермонтов был изображен в накинутой на плечи шинели. Его и в самом деле трудновато узнать, хорошо еще, что надпись на постаменте сделана крупными буквами, которые бросаются в глаза издалека.
Письмо Великого князя Дмитрия Павловича к отцу об убийстве Распутина. 1916 год
«На исходе 1916 года все члены государственного тела России были поражены болезнью, которая уже не могла ни пройти сама, ни быть излеченной обыкновенными средствами, но требовала сложной и опасной операции, – писал Александр Блок. – Так понимали в то время положение все люди, обладавшие государственным смыслом; ни у кого не могло быть сомнения в необходимости операции; спорили только о том, какую степень потрясения, по необходимости сопряженного с нею, может вынести расслабленное тело. По мнению одних, государство должно было и во время операции продолжать исполнять то дело, которое главным образом и ускорило рост болезни: именно, вести внешнюю войну; по мнению других, от этого дела оно могло отказаться… Главный толчок к развитию болезни дала война; она уже третий год расшатывала государственный организм, обнаруживая всю его ветхость и лишая его последних творческих сил. Осенний призыв 1916 года захватил тринадцатый миллион землепашцев, ремесленников и всех прочих техников своего дела; непосредственным следствием этого был – паралич главных артерий, питающих страну; для борьбы с наступившим кризисом неразрывно связанных между собою продовольствия и транспорта требовались исключительные люди и исключительные способности; между тем, власть, раздираемая различными влияниями и лишенная воли, сама пришла к бездействию; в ней, по словам одного из ее представителей; не было уже ни одного «боевого атома», и весь «дух борьбы» выражался лишь в том, чтобы «ставить заслоны». Император Николай II, упрямый, но безвольный, нервный, но притупившийся ко всему, изверившийся в людях, задерганный и осторожный на словах, был уже «сам себе не хозяин». Он перестал понимать положение и не делал отчетливо ни одного шага, совершенно отдаваясь в руки тех, кого сам поставил у власти».[78]
В октябре 1916 года около двенадцати тысяч невооруженных солдат запасных батальонов 181 пехотного полка присоединились к бастующим рабочим Выборгской стороны. Два вооруженных батальона солдат, вызванных для разгона забастовщиков, обернули свое оружие против полиции. Навести порядок удалось лишь с помощью казаков, считавшихся самой надежной опорой престола. Однако и казаков затронуло революционное брожение – нередко они отказывались участвовать в разгонах митингов и шествий.