Папа ел молча. Мама ела молча. Норбер ел молча. Не знаю, подумалось ли им, как мне, что это молчание в конце концов набьет нам полные рты невысказанных слов. Молчание отбивает у меня аппетит, и я почти не притронулся к еде. И не из-за этой фишки с эластичностью кожи. Папа иногда злится и спрашивает, не сижу ли я на диете. Я вру, что не голоден, это неправда, я не говорю, что не могу больше терпеть, что в этой семье умеют только молчать и препираться. Не говорю, что мне надоело каждый вечер садиться за стол, где вместо нас разговаривает телевизор. Я вспоминаю Тома, как его родители за столом рассказывают друг другу, что произошло за день, как его мама расспрашивала меня, чем я увлекаюсь, свои робкие ответы: я не привык, чтобы взрослые мной интересовались.

Скоро я поставил свою тарелку в посудомойку. И по ежевечерней традиции поправил тарелку брата, который сует ее в машину абы как. Если я этого не делаю, мама громко ахает, папа идет за нами и кричит, чтобы один из нас пошел и поставил свою тарелку и прибор нормально, Норбер не признается, и в итоге я уступаю. Пусть лучше на меня наорут вместо него, чем дать ситуации накалиться настолько, что наказаны окажутся все.

Сегодня вечером я стучусь к брату, жду немного и, поскольку он не отвечает, вхожу. Он валяется на кровати и смотрит видео. Поднимает на меня глаза, ставит фильм на паузу и ничего не говорит.

Человек, который толкнул его утром, рассказываю я, вернулся в подвал. Он прячется. Скорее всего, это нелегал, мигрант, беженец. Я дал ему поесть. Пусть Норбер завтра не пугается, когда захочет уйти.

Брат слушает меня молча. Потом говорит только, что завтра суббота и он хочет подольше поспать. Ни слова о моем признании. Точно, я единственный нормальный человек в семье.

«Всё?» — спрашивает Норбер и нажимает play. Скажи я брату, что завтра явится папа римский благословить наш дом или что я собираюсь прыгнуть с парашютом с балкона, он отреагировал бы так же.

Я делаю два шажка вперед и смотрю на экран через его плечо. В амбаре посреди широкой равнины укрылись вампиры. Разгар дня. Мужчины стреляют по амбару, при каждом выстреле пуля пробивает дыру в листе металла и впускает лучик солнечного света. Оказавшись в траектории лучей, вампиры ревут от боли.

«Фильм про вампиров?» — спрашиваю я. Норбер что-то бормочет сквозь зубы. «Никогда не понимал одну вещь, — продолжаю я. — Вампиры выходят ночью, потому что не светит солнце. И спокойно гуляют под луной».

Норбер вздыхает и ставит видео на паузу.

«Потому что их ранит только солнечный свет, — отвечает он. — А лунный им никакого вреда не причиняет». — «Вот к этому я и веду. Луна не светит сама, она всего лишь отражает в ночи солнечный свет, как огромное зеркало. Вот что непонятно в фильмах про вампиров: они должны бояться луны так же, как солнца».

Норбер молча смотрит на меня. Открывает рот. Закрывает. Секунду колеблется. Говорит мне, какой я придурок со своими вопросами. Так во всех фильмах про вампиров, так, и всё. Он снова включает видео и делает громче звук. Разговор окончен. Теперь уже поздно спрашивать, куда он ездит каждый день, кроме выходных. Я выхожу. Однажды я сказал Тому, что солнечное излучение должно было дать Фантастической четверке[6] не суперспособности, а рак, и у него сделалось такое же лицо, как у Норбера только что.

Может, он прав. Может, я задаю слишком много вопросов. И Питер Паркер, убитый наповал укусом радиоактивного паука, совсем не так интересен, как Человек-паук и его приключения.

Я растянулся на кровати. Слушаю Курта Кобейна, Smells like teen spirit[7]. Тремя этажами ниже — холл. Под ним кладовки. В нашей — беглец; наверное, спит. Если только он не остался стоять не шевелясь, готовый к прыжку, случись так, что охотники выйдут на его след. Мне больше хочется думать, что он наелся досыта, потом постелил на пол старые пальто и уснул. Видимо, он так и провел весь день в нашем здании, прятался где-то на других этажах, после того как толкнул Норбера, не рискнул выйти на парковку. Узнаю ли я когда-нибудь, кто этот человек и те, кто его преследует, — неизвестно.

Я закрываю глаза. Я выбрал плейлист на онлайн-радио: металл, старые и новые названия вперемешку. Run to the hills[8], слышу я. Смотрю, кто это поет. Iron Maiden. Ищу в телефоне слова. White man came across the sea. He brought us pain and misery.

Даже со своим уровнем английского я могу перевести это. Белый человек пришел из-за моря. Он принес нам боль и горе. Меня пробирает дрожь. Не знаю, правильно ли я поступил, что разрешил такому белокожему человеку обустроиться в нашей кладовке. Не знаю, с кем поговорить об этом. Я думаю, что у меня ни за что не получится заснуть, но тут же засыпаю.