он вскакивает,

у него бегают глаза,

он смотрит мне за спину,

смотрит, один ли я,

ему страшно,

я уверен, ему страшно,

я так сильно чувствую его страх, что забываю о своем, забываю, что у меня дрожат руки и сердце норовит выпрыгнуть из груди,

я тихонько говорю «тсс»,

я делаю знак рукой, протягиваю ее вперед ладонью вверх,

не знаю, удается ли мне улыбнуться,

открываю рот, но говорить не получается,

я больше не двигаюсь, и человек тоже стоит неподвижно, он не такой высокий, как мне казалось, не больше метра шестидесяти, кожа у него необычайно белая, как лист офисной бумаги. Глаза расширены, он не пересекается со мной взглядом, он слушает, он натянут как тетива, он готов сделать прыжок.

Я думаю о таймере, я знаю, что свет скоро погаснет, и не испытываю ни малейшего желания остаться в темноте вместе с незнакомцем. «Белый негр», — презрительно сказал тот тип на лестнице. Я медленно зажигаю свет в кладовке, как раз в тот момент, когда коридор за спиной погружается во мрак. Человек не двигается. Я едва угадываю, что он дышит. С тем же успехом он мог быть восковой фигурой. Напоминает зверя, который замер, чтобы спастись от хищника. Или еще хуже — кролика, загипнотизированного светом фар машины, которая несется прямо на него.

«Здравствуйте, — начинаю я, — ничего плохого я вам не сделаю». Слова как будто не в горле у меня рождаются, а в животе. Проходит вечность, прежде чем они достигают губ. «Джеф», — говорю я, приложив ладонь к груди. Проходит несколько секунд. Биение сердца понемногу замедляется. Не знаю, понял ли человек мои слова. По его застывшему лицу ничего не определить. На нем старые, потертые штаны и растянутый свитер, из рукавов торчат только пальцы, такие же белые, как лицо. Волосы ежиком, бровей нет. Готов поклясться, все его тело абсолютно безволосое. Я не слышу, как он дышит. Только вижу, как движутся глаза. Проходит еще несколько секунд, а потом человек внезапно расслабляется, обмякает, руки повисают свободно, ноги не напряжены. Лицо бесстрастно.

«Я ничего не скажу, — объясняю я. — Можете спать здесь». Я спрашиваю, хочет ли он есть, и, не получив ответа, неуверенно подношу руку ко рту. Хорошо бы он понял, облегчил мне задачу. Но он по-прежнему неподвижен, не улыбается, не показывает на рот или живот. Не могу сообразить, то ли он немой, то ли мои жесты остаются для него загадкой. Во всех ли странах обозначают голод, поднося руку ко рту?

«Не уходите, — говорю я ему, — я принесу вам кое-что». Очень медленно выхожу в коридор, включаю свет там и гашу в кладовке, иду дальше. Каждый миг жду, что он оттолкнет меня и сбежит, но нет, он стоит не шевелясь. Я взлетаю наверх. На мое счастье, мама в гостиной, я слышу, как они с папой спорят, их голоса больше противостоят друг другу, чем разговаривают. До меня доносятся упреки, обычная ссора насчет того, что, пока мама на работе, папа ничего не делает по дому. В кои-то веки я рад, что родители перебрасываются колкостями и я могу спокойно открыть шкаф, взять упаковку печенья и большую бутылку минеральной воды. В холодильнике я хватаю питьевые йогурты, упаковку колбасы. Отрезаю кусок от буханки на столе и ухожу так же быстро, как пришел. На лестнице я вдруг застываю от страха: какой же я идиот, что болтаюсь с полными руками еды, нужно было взять пакет и спрятать продукты. Человека в подвале преследуют. Если я встречу тех, кто за ним гонится, они моментально поймут, для кого эта провизия. Отступать слишком поздно, я рискую привлечь внимание родителей, если вернусь в квартиру. Я спускаюсь, приоткрываю дверь на лестницу. В холле ни души. Бегу до двери в подвал, снова спускаюсь по ступенькам, включаю лампу с таймером и приближаюсь к кладовке, снова чувствуя, как колотится сердце.

Наверняка он сбежал, смылся, думаю я.

Открываю.

Он тут.

Ровно на том же месте. Как примерз. Руки болтаются, ноги чуть согнуты, глаза бегают, зубы стиснуты. Я молча кладу продукты на коробку. Показываю, что это для него, и ухожу. Не знаю, понял ли он. Помнится, в пятом классе учительница рассказывала историю про африканку (забыл, из какой страны), беженку с грудным ребенком. Ее приютили члены какого-то общества, но возникла проблема: она целый день ходила с ребенком в ванную, на полную мощность открывала краны и играла с малышом, не думая закупорить ванну. Люди, у которых она поселилась, неоднократно ей объясняли, что нужно вставлять пробку, что горячая вода стоит дорого. Женщина плохо понимала по-французски, да и по-английски, кивала, но ничего не менялось. Через неделю хозяева заявили, что больше не хотят держать ее у себя, такую тупоголовую. Общество отправило к ним переводчика, и женщина объяснила, что жила на берегу реки и привыкла купать малыша несколько раз в день, а эти мужчина и женщина, у которых она живет, грязнули: для них купаться — значит погружаться в стоячую воду, полную микробов и бактерий. Только бегущая вода полезна для здоровья.