Писателю не меньше сорока, он довольно высок и коротко стрижет свои три волосины. Все время снимает и надевает очки в массивной черной оправе. Одет в застиранную толстовку. Таких писателей я не видел. Не знаю, чего я ждал. Как минимум рубашку. Может быть, с галстуком. Скоро ему становится жарко, он расстегивается. Под толстовкой — однотонная красная футболка. В середине стола лежит груда книг, которые он принес с собой. По его словам, это лучший способ представиться. Его книги — его визитная карточка, мы можем полистать их, если хотим. Никто не осмеливается брать их в руки. Там есть романы, пьесы, стихи. Он уточняет, что пишет романы для подростков и взрослых — не в смысле до восемнадцати запрещено, добавляет он, глядя на меня, потому что я, разумеется, младше всех за этим столом. Это книги на общие темы.
Пауза. Что называется, ангел пролетел.
Ни у кого нет вопросов.
Он прочищает горло, снимает очки, надевает с таким выражением лица, словно только что понял, как плохо видит без них, и сообщает, что писать мы будем о нашем квартале. Нашем, говорит он — как будто квартал и его тоже. Наверное, хочет быть с народом. Он говорит, что мы группа, что здесь рады всем и неважно, нравится нам писать или нет. Пишет ли кто-нибудь из нас? Дневник, стихи, песни, рассказы? Поднимаются две руки, один человек кашляет. «Главное — любопытство и удовольствие», — добавляет писатель. Нужно дать себе волю, нет плохих и хороших текстов; все, что мы напишем, — правда, потому что это наши истории. Его же роль состоит в том, чтобы выводить нас из тупика, помогать двигаться вперед или иначе сформулировать то, что не вполне ясно.
«Здесь не школа», — смеется он, снова взглянув на меня. Цель не в том, чтобы стать писателями, повторяет он. Полагать так было бы самообманом и дикой самоуверенностью. Постараемся встречаться каждую субботу, записывать слова на бумаге, научиться доверять своим словам и обсуждать их. Он будет приносить книги — в дальнейшем уже других писателей, — чтобы говорить с нами о литературе, знакомить нас с авторами, которые писали о своих городах, своих районах, своих квартирах.
Есть ли у нас вопросы?
Пролетает еще один ангел. Поток ангелов на воздушных путях этого зала сегодня довольно плотный. Писатель спохватывается: у всех ли есть бумага и ручка? И тут я понимаю, что пришел с пустыми руками, наобум, больше оттого, что дома делать нечего и неохота целый день бегать от папиного взгляда, маминого раздражения, молчания Норбера. По выходным, когда мы дома все четверо, квартира превращается в душную клетку. Ну конечно, я единственный не взял ни тетрадки, ни листка. Писатель улыбается и протягивает мне пару листов А4 с комментарием, что, дескать, если я начну писать роман и этого не хватит, то в моем распоряжении пачка в пятьсот листов. На стол выложены ручки, беру синюю Bic с эмблемой города — не пишет. Беру другую, черную, та пишет.
Дальше опрос по кругу: кого как зовут и как давно живете в квартале, я первый. Джеф. Тринадцать лет и тринадцать лет, говорю я, проглотив пару слогов. Рядом со мной сидит мальчик, который тоже живет в башне, я знаю его в лицо, он старшеклассник. Эллиот. Шестнадцать и шестнадцать, смеется он, немного стесняясь обращаться к публике. Девочка, которая пришла одновременно с ним, тоже из моего дома. Жюли, мне пятнадцать, я живу в нашем доме с самого рождения, с улыбкой говорит она. Когда спрашивали, пишет ли кто-нибудь для себя, она подняла руку. Говоря, она смотрит в глаза каждому по очереди, и, когда доходит до меня, я как дурак отворачиваюсь.
Так получилось, что Эллиот, Жюли и я сели рядом с одной стороны большого стола. Во главе стола — писатель. Шестеро взрослых — с другой стороны. Четыре женщины и двое мужчин. Их имена и лица не говорят мне ничего. Одна из женщин максимум полгода здесь. Взяв слово, она тут же заполняет все пространство своей персоной: ее зовут Жюлиана, она живет одна с двухлетней дочкой, она переехала недавно, потому что разошлась с мужем, найти жилье было трудно — писатель мягко прерывает ее, советуя сохранить детали для повествования, а пока мы еще только знакомимся. Напротив меня сидит старик, который живет в башне уже сорок три года, он из нас самый древний. Как только он произнес эту цифру, я вдруг сообразил, что квартал старше моих родителей. Раньше я не задумывался, когда построены дома. Старика зовут Ясир; называя свой возраст, он щурит глаза и широко улыбается — как незаметно летит время, говорит он. Сегодня ты молод, а завтра на тебя из зеркала глядит старик. Писатель советует ему записать эту фразу, пока не забылась, отличный зачин для текста.
Он заносит имя за именем в книжечку. По окончании переклички говорит, что сегодня — день знакомства. Если не возражаете, предлагаю вам записать на листке все слова, какие приходят в голову, когда вы думаете о своем квартале. Существительные, прилагательные, глаголы. Все что угодно. Трещотка Жюлиана спрашивает, можно ли писать фразы. Я бы предпочел слова, отвечает писатель, мы сформируем словарный запас, как собирают листья и вклеивают в тетрадь. Только у нас не гербарий, а вербарий. Я киваю, хотя у меня даже идеи такой никогда не возникало — собирать листья. Что за ерунда. Он дает нам пять минут и убедительно просит не цензурировать самих себя. У Жюлианы еще один вопрос. Можно ли писать имена собственные и иностранные слова? Мы же не играем в скрэббл, говорит писатель, можете писать все, что хотите. И даже с ошибками, смеется он, глядя в нашу сторону. Я вообще не делаю ошибок, парирует моя соседка Жюли, после чего на всех слетает очередной ангел.
Через пять минут у нас готов неслабый набор для вербария. От собачьих какашек до мопедов, от сломанного лифта до цветов на балконах, от агрессии до уюта. Приятные слова, неприятные слова, противоречивые слова. Только Жюлиана выдала нечто невразумительное, однако и ее варианты записаны на большом флипчарте, прямо серьезный вклад. Писатель спрашивает ее, почему она выбрала, например, «лайнер» и «одиночество». Просто пришло на ум, отвечает она. Я вспоминаю школьных учителей. Одни раздражаются быстро, другим наплевать, третьи обладают образцовым терпением и помогают, чего бы это ни стоило. Очевидно, писатель принадлежит к третьей категории.
Этот длинный список слов — наш запас, объясняет он. Не хватает идей — всегда можете порыться здесь. Теперь мы точно знаем, что не упустим ничего важного.
Писатель открывает папку, которая лежит у него под рукой, и она оказывается набита ксероксами газетных статей и фотографий. Все эти документы по истории нашего района он отыскал в мэрии. Он рассыпает их в центре стола — материал нам в помощь. Ко мне подлетает черно-белое фото на листе А4, я вижу участок в сельской местности, обтянутый колючей проволокой на кольях. Ровно на этом месте будет построена моя башня. Города не видно, хотя он не так далеко. Под фотографией статейка, в ней говорится, что ограждения то и дело ослабевают и падают и нужно их чинить, чтобы животные не уходили пастись на соседское поле. Фермерские земли простираются вплоть до предместий Нанта. Земли мало обработаны и используются преимущественно под разведение коров на молоко и мясо. Часть угодий спускается к реке, и животные нередко вязнут в топком месте и тонут. Смерть и жизнь идут бок о бок. На снимке низкое пасмурное небо, затянутое облаками, и я думаю, что и животные, и люди обрадуются дождю.
Ниже второе фото — бывший лагерь для военнопленных периода Первой мировой. Я уже слышал эту историю в школе, учитель географии рассказывал, что лагерь перестроили под дешевое жилье для рабочих с верфи и наемных работников с ферм. В бывших бараках жили в основном холостяки, но и семьи тоже, хотя школы в округе не было.
Участники передают листки друг другу. Эллиот протягивает мне копию, с которой смотрит крупный заголовок — Far West[9]. В статье сообщается, что в сельской местности к западу от Нанта построят новый район. В 1945 году люди решили, что войн больше не будет, и на радостях нарожали детей, которые теперь выросли и хотят жить в городе. Деревня пустеет, люди жаждут благ цивилизации — водопровода, электричества, телевидения. Кое-кто даже покупает стиральную машину. А поскольку на другом берегу Средиземного моря становится все жарче, нужно срочно заселить более миллиона человек, которые не предполагали, что однажды Алжир и Марокко перестанут быть регионами Франции и превратятся в настоящие свободные государства. В статье упоминаются «беби-бум», «деколонизация», «исход из села». Я проходил это по истории и географии, запомнил даты, но так, будто они не имеют ко мне никакого отношения, не понимая, что среда, в которой я вырос, — прямой результат тех событий. Это время рождения нового мира. Спешные стройки по всей Франции: людям требуется жилье. Здания проектируются второпях, они должны быть большими и доступными для небогатых семей. В 1957 году принято решение строить триста тысяч новых квартир в год. Автор статьи высмеивает проект района. Муниципальные депутаты предлагают отодвинуть дешевое жилье на Дальний Запад. Вот какой видят эту территорию из центра города: отдаленные сельхозугодья с неопределенными границами на западе. Я улыбаюсь: тогда никто и представить не мог, что город дотянется сюда, а тем более что через пятьдесят лет он перерастет Дальний Запад и рассеется индустриальными и торговыми зонами еще дальше. Еще нет и в помине громадного супермаркета «Волшебная долина», нет и трамвайной линии, которая соединит район с центром города.
Подняв голову, я вижу, как ужасно дрожат руки старого Ясира, держа листок.
Писатель дает нам десять минут на чтение документов, после чего просит записать любое воспоминание, связанное с кварталом, какую-нибудь историю, необязательно что-то из ряда вон выходящее. Он открывает сумку и достает книгу другого писателя, имени я не помню, которого интересовали вещи самые банальные, он даже называл их «инфраординарное» — все, что постоянно у нас перед глазами и замылило их настолько, что нами уже и не замечается.
Объяснять задание более подробно писатель не хочет. Просто воспоминание, от первого лица единственного числа. Неважно, счастливое или грустное, длинное или короткое. И снова он повторяет, что это только ради знакомства. И что если кому-то трудно сдвинуться с мертвой точки, то он поможет начать писать или организовать мысли.
Несколько человек тут же принимаются строчить, а я смотрю в окно. Честное слово, сейчас каникулы, а я опять сижу перед листом бумаги и пытаюсь написать текст. Умею же я влипнуть.
Снаружи, в безоблачном небе, радостно носятся друг за другом две птахи.