Другого врача в округе не было.
Таков был этот доктор Мисак Асриян. С председателем Арташесом он был знаком давно (еще после войны Арташес долечивал у него свою раненую ногу), тем не менее Арташес не мог с уверенностью сказать, рад он встрече с врачом или нет: оказывалось волнение, пережитое в кабинете Габриеляна, которое он тщательно скрывал.
— Не очень-то приятно, должно быть, умирать в такую погоду. Как вы думаете, доктор?
— В любую погоду умирать одинаково, — буркнул доктор Мисак. — У вас какая-то неприятность?
О неприятностях не хотелось говорить.
— За долгие годы практики вы так и не привыкли к смерти настолько, чтобы позволить себе шутить по ее адресу? — сказал Арташес.
Асриян чуть заметно улыбнулся, давая понять, что согласен говорить на любую тему, но только не о неприятностях.
— Смерть слишком серьезная особа, чтобы по ее адресу отпускать вольные шуточки… безнаказанно.
— Как это безнаказанно?
Машина теперь неслась по краю ущелья, врезаясь в лужи и раскидывая в стороны белые крылья воды; металлическую крышу кабины скребли мокрые ветки деревьев, внутри кабины стоял теплый гул от барабанившего дождя; на переднем стекле метались «дворники».
— Так у кого же вы были в Карашене, доктор?
— Есть там девочка одна, десяти лет от роду, у нее на почве механической травмы развился паралич нижних конечностей.
— Знаю, доктор, ее зовут Соник, славная девочка, умница. С ее отцом Вазгеном Манукяном мы были однополчанами на фронте. Ну и как сейчас девочка? Вазген мне рассказывал, что его пугает не столько сам паралич, сколько моральное состояние девочки — целыми днями слова не окажет, лежит, отвернувшись к стенке, и молчит.
Доктор не сразу ответил.
— Вам не кажется, что мы чересчур быстро едем? — сказал он, напряженно вглядываясь в дымящуюся впереди дорогу.
Арташес посмотрел на спидометр.
— Всего сорок километров в час.
— Да, но по такой дороге, в такую ночь…
— Просто дорога узкая, все быстро мелькает.
— Вам просто не терпится свернуть себе шею, хотя я и не знаю, что у вас там произошло, — недовольно проворчал доктор.