«Для вас, наш климат — ой-ой-ой», — улыбнулась госпожа Александра Овчинникова, поводя своими темно-карими глазами эскимоски, когда я, несколько минут спустя, испытывая чувство благодарности, оттаивал в ее кабинете. С 1963 г. эта женщина занимает весьма высокий пост — она президент Якутской автономной области (почти равной по площади всей Западной Европе), где в настоящее время советским государством ведется разработка несметных богатств этой земли — алмазов, золота, природного газа, нефти и других бесчисленных минералов. «Но это очень сухой климат, полезный для здоровья, — настаивала Овчинникова. — Обратите внимание на то, что люди у нас не толстеют и долго живут. Нужно только тепло одеваться. Женщины носят шерстяные рейтузы, по крайней мере три пары, а то и шесть».
Вообще в Якутии все укрыто несколькими утепляющими слоями, даже дома и автомобили, как мы обнаружили, когда проезжали поселки с беспорядочно разбросанными бревенчатыми домиками в сосульках, свисающих с карнизов до самой земли. В Москве мы с Энн привыкли к двойным рамам, но окна в домах Якутии, рассчитанные на здешние ураганные ветры, имеют тройное остекление, причем в каждой раме в правом верхнем углу есть своя маленькая форточка. В отеле «Лена», где мы остановились, запущенной гостинице, переполненной рабочими, которые спали даже в коридорах, форточки были тщательно законопачены. В нашей комнате единственной связью с внешним миром была печная труба, пропущенная через все три рамы, и то кто-то забил ее старыми тряпками. Автомобили и автобусы также были оборудованы двойными ветровыми стеклами во избежание обледенения. Машины, если нет возможности поставить их на ночь в гараж, просто оставляют на круглые сутки с включенным двигателем. «Если заглушить двигатель, — объяснил нам наш шофер-заика, — его придется гггреть специальными обогревателями; часа три-четыре уйдет прежде чем вам удастся ссснова запустить двигатель. Удобнее и дешевле просто не глушить его». Выходит, человек выносливее машины. В декабре и январе, когда рабочие не в состоянии провести на открытом воздухе более получаса, не заглянув в обогревалку, работы на алмазных приисках или на строительных площадках сильно замедляются. А при 58° ниже нуля приходится полностью прекращать работу, потому что при таком морозе машины выходят из строя, а стальная арматура ломается, как палочки.
Меня поразило, что, несмотря на столь тяжелые условия, население Якутска выросло почти до 120 тыс. человек, что в городе имеется университет, несколько научно-исследовательских учреждений, телевизионная ретрансляционная станция, большой порт на реке Лене — этой «дороге жизни», ведущей на юг, — и несколько дюжин мелких промышленных предприятий. Однако водопровод и канализация в домах — редкая роскошь. Даже в самую лютую погоду людям приходится пользоваться уборными во дворах (про сибирские туалеты есть даже анекдот). Однажды вечером в рабочем районе я заглянул в одно-два таких «заведения» и увидел замерзшие кучи экскрементов высотой по колено; я вздрогнул при мысли о том, каково прибегать сюда в студеную полночь. «Хуже всего приходится женщинам», — поделился со мной один рабочий.
С обыкновенной водой для домашних нужд тоже трудно. Тут и там на углах улиц попадаются водопроводные колонки с электрообогревом, обслуживающие определенный квартал, но две трети населения города живет в кварталах, где и таких удобств нет. Здесь жители получают воду в виде огромных брусков льда, выпиленных из ледяного покрова Лены и доставляемых грузовиками и на санях, в которые впряжены лошади. Лед хранится прямо на улице или в погребах, вырубленных в вечной мерзлоте, под домами. Речной лед стоит 50 копеек квадратный метр; одна женщина утверждала, что это вода лучшего качества, и она особенно полезна для желудка.
Вечная мерзлота многократно увеличивает труды и расходы, связанные с любым делом, как будто недостаточно борьбы с трудностями, возникающими из-за отдаленности этих мест и сурового климата. Якутск расположен недалеко от центра зоны вечной мерзлоты, занимающей почти половину территории Советского Союза и расположенной главным образом в Сибири. Как и следует из ее названия, вечная мерзлота — это земля, круглый год находящаяся в замерзшем состоянии на глубину 300 м или более. И если эту, стальной твердости, землю хотя бы временно не размягчить, невозможно сеять сельскохозяйственные культуры, бурить шахтные стволы для добычи таящихся в недрах богатств и даже строить большие современные здания. Последнее меня озадачило. Казалось бы, навечно промерзшая эта земля должна была служить максимально устойчивым основанием для зданий. Но, как объяснил мне Ростислав Каменский, молодой бородатый ученый из якутского Института вечной мерзлоты, сложность в том, что верхний слой (1,5–2 м) вечной мерзлоты в летнее время оттаивает, превращаясь в топкие болота. Это хорошо для крестьян, которые ухитряются выращивать пшеницу, овес, капусту и даже тепличные томаты на расчищенных от леса участках, но для строителей это сущее бедствие. Действительно, я уже обратил внимание на перекосившиеся дома, иногда нелепо уходящие в землю до самых подоконников. Любое нормальное здание, стоящее прямо на земле, как объяснил Каменский, выделяет достаточно тепла, чтобы растопить вечную мерзлоту, находящуюся под ним, а затем оно начинает погружаться в им же самим созданное болото. Причуды вечной мерзлоты приводят к тому, что дороги вспучиваются, а железнодорожные рельсы выгибаются, как миниатюрные «американские горы».
Якуты давно уже приняли как неизбежное зло необходимость жить в нелепых домиках. Но когда советские инженеры вознамерились построить здесь здания высотой более двух этажей, они столкнулись с явной опасностью. В связи с этим было решено строить дома на бетонных сваях, чтобы ледяные сибирские ветры могли свободно циркулировать под зданием и поддерживать неизменное состояние вечной мерзлоты. Но это решение было связано с необходимостью достаточно глубоко проникать в замерзший слой, чтобы прочно вбивать сваи в упрямый грунт. Одним из методов, применяемых с этой целью, является бурение скважин, но более широко распространен другой, правда, более сложный способ, заключающийся в подаче пара под высоким давлением по особо длинному шлангу, чтобы на некоторое время размягчить замерзшую землю. Затем с невероятным лязганьем и стонами огромный кран многократно опускает и поднимает 10-метровую сваю, которая постепенно, под действием собственной тяжести, погружается в образованную паром скважину, пока не достигнет нужной глубины. А потом вечная мерзлота сжимает вокруг сваи свои ледяные тиски. Этот метод вызвал бурный рост издержек на строительные работы, но позволил, по словам Каменского, построить новую семиэтажную гостиницу в Якутске и девятиэтажное административное здание в городе алмазов Мирном (хотя я никогда не мог понять, для чего вообще нужны такие высокие здания).
Я мечтал посетить алмазные рудники Мирного или Алданские золотые прииски, но в разрешении мне отказали. В утешение Юрий Семенов пригласил меня и Энн (в Якутске мы были его гостями) поехать на рыбную ловлю; это позволило нам познакомиться и с другими сторонами сибирского быта.
В прочном старом такси «Волга» мы отправились на Лену, служащую в летние месяцы транспортной артерией, по которой в Якутск доставляются всякие запасы почти на весь год. Когда мы подъехали к реке, собираясь перебраться на другой берег, я вдруг понял, что моста нет. Но шофер рванул машину вперед, и мы понеслись по ледяной, хорошо подготовленной дороге, правда, с глубокими колеями. «Это безопасно, — успокоил нас Юрий. — Лед достаточно толст — около 5,5 м, так что спокойно выдерживает даже грузовики». Это была обычная зимняя дорога, с декабря по конец апреля обеспечивающая связь Якутска с поселками, расположенными к северу и к востоку от него. Мы проехали, трясясь, километров 25, обгоняя то случайный грузовик, то легковушку и даже одного мотоциклиста. Обочина, если можно так выразиться, была обозначена не только снежными сугробами, но и воткнутыми в них через равные промежутки маленькими сосенками, чтобы ослепленные метелью водители не съехали с дороги и не провалились где-нибудь в нетронутый девственный снег. Мы свернули с главной дороги, продвигаясь все дальше в глубь пустынной, безлюдной местности, и несколько раз чуть не застряли в глубоком — по оси колес — снегу, пока не добрались до группы людей (это были 15 якутов) на большом открытом пространстве, оказавшемся озером, занесенным снегом. Якуты — искусные охотники, рыболовы и скотоводы, разводящие северного оленя — так же хорошо сумели приспособиться к условиям севера, как и американские эскимосы, с которыми они находятся, по мнению некоторых советских ученых, в этническом родстве. С раннего утра якуты успели построить здесь сложное приспособление для подледного лова рыбы. На огромном овальном участке величиной с футбольное поле они проделали во льду 20 прорубей размером примерно с большую корзину и с невероятным мастерством забросили под лед большие сети, протаскивая их от одной проруби до другой. Затем они стали стучать по льду, чтобы загнать рыбу в сети. К нашему приезду рыболовы вытаскивали свой третий улов, и у них уже было около 300 кг рыбы. По их просьбе мы тоже стали помогать им протягивать и вытаскивать большими баграми из ледяной воды сети с трепещущей рыбой. Не прошло и нескольких минут, как возле соснового шалаша затрещало два костра и вскоре запах свежей ухи, приправленной солью, зеленым луком и травами, начал дразнить наш аппетит. Появилась неизбежная водка, но прежде, чем кто-нибудь из нас успел поднести свой стакан к губам, улыбающийся плотник-якут с русским именем Василий Андросов торжественно плеснул немного водки в ярко вспыхнувшее на мгновенье пламя костра. Это была дань древнему языческому культу солнца и огня, распространенному среди якутского населения. «В нашем народе существует обычай, — сказал нам Василий доверительно, — выливать первый глоток на огонь для Байонайи — бога охотников и рыболовов, бога веселья, вроде вашего Диониса. Это приносит счастье».
Сибирь.
Максим Горький однажды назвал ее «краем смерти и цепей». Великий ученый XVIII века Михаил Ломоносов со всем пылом страсти предсказывал, что ее природные богатства станут со временем источником могущества и власти России. Истина в наши дни находится где-то посередине: Сибирь уже менее страшна как бескрайняя, без решеток, тюрьма, куда со времен русских царей, как и в годы сталинщины, и в настоящее время — при брежневском режиме — ссылали и ссылают преступников и инакомыслящих, но и не так романтично щедра, как мечтал Ломоносов. Земля эта до сих пор остается и тюрьмой, и сокровищницей, обещающей будущий расцвет. Даже сегодня студенты Московского и Ленинградского университетов дрожат при одной мысли о том, что их могут послать на два или три года по обязательному государственному распределению на работу в этот отдаленный глухой край, распростершийся более чем на 5 тыс. км от Уральских гор до Тихого океана. Административно весь этот район страны делится на Западную Сибирь, Восточную Сибирь и советский Дальний Восток. Как мы убедились, многие сибиряки, говоря о своей любви к родному краю, неизменно восхищаются пленительным уединением тайги — этих бескрайних сосновых лесов — и клянутся, что никогда не променяют свою суровую вольную жизнь в сибирских просторах на пресыщенную цивилизацией, скученную, пронизанную, бюрократизмом жизнь в европейской части России.
«Я не люблю Запада, — сказала мне молодая специалистка в Иркутске, имея в виду не Лондон, Париж или Нью-Йорк, а Москву. — У меня там уйма друзей, но я ее не люблю. Люди там черствые, живут в вечной спешке, в вечном напряжении. Здесь люди дружелюбнее, им свойствен широкий сибирский размах». Много раз я слыхал подобные высказывания. «Они там бюрократы, — презрительно говорил резкий на язык инженер из Братска, — а у нас здесь демократии больше: мы все чувствуем себя здесь товарищами по работе». Для патриота-сибиряка его земля — это край яркой судьбы, населенный сильными молодыми людьми, которые перегораживают плотинами электростанций гигантские реки, работают на грандиозных стройках, создают на этой богатой, еще нетронутой земле современную цивилизацию, закладывая фундамент будущего. В неистощимом потоке восторженных эпитетов, сопровождающих слово «Сибирь», звучит твердая вера в ее экономический расцвет. «Это все девственные земли, — хвастался наш друг Юрий Семенов в том пионерском духе, который порадовал бы сердце Горация Грили. — У людей здесь гораздо больше возможностей, чем там, на Западе».
Действительно, люди, поселившиеся здесь, проявив твердость духа и силу воли, достигли за последнюю четверть столетия замечательных результатов. Кроме Братской и Красноярской гидроэлектростанций, уже известных теперь во всем мире, строятся новые большие электростанции в Саянах и в Усть-Илимске; на Крайнем Севере, в Норильске, на огромном горно-обогатительном комбинате выпускают медь, никель, платину; в Братске, Красноярске, в районе Иркутска выплавляют алюминий; эти пустынные ледяные просторы пересекают высоковольтные линии электропередач и трубопроводы, по которым природный газ и нефть перекачиваются из Западной Сибири не только в европейскую часть СССР и Восточную Европу, но и страны Западной Европы.
Промышленное развитие, темпы которого в Сибири несколько выше, чем в других районах страны, идет особенно интенсивно там, где это всего легче, т. е. в уже существующих городах, стоящих на Транссибирской железнодорожной магистрали, поблизости от них, а также в южных районах, где климат менее лютый, чем в Якутии. На севере Сибири новые города вырастают там, где этого требует добыча жизненно важных минеральных ресурсов, и эти города воистину производят ошеломляющее впечатление.
Русские заявляют, что месторождения природного газа в Западной Сибири — самые обширные в мире и что по запасам они превосходят все, чем располагают Соединенные Штаты. Нефтяное месторождение Тюменской области в Западной Сибири было разбужено от вековой дремоты и освоено за одно десятилетие, став самым высокопроизводительным нефтедобывающим районом Советского Союза и превзойдя даже честолюбивые расчеты Москвы. В Сибири сосредоточено 60 % всех запасов древесины Советского Союза, 60 % всего угля и 80 % гидроэнергетических ресурсов, обеспечиваемых гигантскими реками, общая длина которых в 25 раз превышает окружность земного шара. В Сибири есть не только якутское золото и алмазы, приносящие огромные доходы; она изобилует месторождениями таких редких металлов, как платина, молибден и вольфрам; можно сказать, что там представлены практически все элементы периодической таблицы Менделеева. Богатства эти настолько велики, что советские экономисты и инженеры отмахиваются от мрачных предостережений западных ученых относительно того, что человечество безрассудно истощает природные ресурсы земли. Богатств Сибири хватит, по их мнению, на целое тысячелетие.
Мессианский энтузиазм патриотов Сибири игнорирует реальные трудности, в том числе и тяжелые условия жизни, настолько тяжелые, что в течение 60-х годов из Сибири уехало примерно на один миллион человек больше, чем приехало, и это — несмотря на премиальные надбавки, которые выплачиваются для того, чтобы удержать здесь людей (для каждого района установлен определенный коэффициент в зависимости от трудности условий. В Якутске зарплата на 50 % превышает стандартную в тех районах страны, которые сибиряки называют «большой землей». За каждый год работы в Сибири выплачивается еще дополнительно 10 % от общей зарплаты — и так в течение пяти лет. В некоторых районах на крайнем севере надбавки достигают 200 %). Всего несколько лет тому назад некоторые энтузиасты предсказывали, что блестящие перспективы Сибири привлекут туда население, численность которого к 2000 году достигнет 60—100 млн. Однако в начале 70-х годов в Сибири насчитывалось лишь 26 млн. человек, и шансов на то, что к концу столетия численность населения достигнет 35 млн. человек, очень мало. Дело не только в том, что в связи с острой нехваткой рабочей силы замедлились темпы строительства и общего экономического роста Сибири. Умеющие считать рубли московские плановики обнаружили, что, несмотря на изобилие минеральных ресурсов в Сибири, стоимость их разработки и обеспечения условий, необходимых для привлечения рабочих, вдвое или втрое превышает стоимость разработки более доступных, хотя и менее грандиозных ресурсов в других районах страны. Тем не менее для нации, утратившей свой революционный порыв, но не отказавшейся от своих революционных претензий, освоение Сибири имеет жизненно важное значение как политический символ. Поэтому, как только подходит к концу выполнение одного показательного грандиозного проекта, немедленно торжественно провозглашается ударным следующий.
Когда в конце 1974 г. я покидал Москву, уже началась бурная пропаганда стройки БАМ — Байкало-Амурской железнодорожной магистрали длиной 3200 км, которую намечалось проложить на пустынных просторах между озером Байкал, этим чудом природы Восточной Сибири, имеющим форму ятагана, и рекой Амур, вблизи Тихоокеанского побережья. Официально цель этого строительства — открыть для народного хозяйства минеральные богатства советского Дальнего Востока. Однако БАМ будет также представлять собой стратегически важную железнодорожную магистраль, расположенную гораздо севернее Транссибирской, а, следовательно, и менее уязвимую в случае нападения Китая. Может быть, это и является истинной причиной строительства дороги. На пропаганду стройки были брошены поэты, музыкальные ансамбли, агитаторы, чтобы пробудить боевой дух и поднять людей на строительство БАМ, которое Москва провозгласила подвигом поколения, если не столетия. «Если бы для подобных проектов не было Сибири, партии следовало бы ее выдумать, — сказал по этому поводу молодой московский экономист. — Каждое поколение имеет собственный грандиозный сибирский проект. Было поколение Братска. Пришло поколение БАМ. Я был на одном таком строительстве, и условия там были прескверные. Комары
«Все знают, что самые тяжелые работы на таких стройках выполняют заключенные, — говорил один мой знакомый ленинградец, — что на большинство комсомольцев оказывают давление, заставляя их ехать на эти стройки, что рабочие постарше отправляются туда за «длинным рублем». Тем не менее, когда люди читают: «Мы строим новую железную дорогу через всю Сибирь» или «Мы построили самую большую в мире гидроэлектростанцию», в них просыпается чувство национальной гордости. Обратите внимание на то, как описываются эти большие проекты — не столько с точки зрения конкретной экономической пользы от них, сколько с точки зрения тех пере мен, которые они принесут в эти районы. Все эти стройки имеют скорее идеологическое, чем экономическое значение. Без мероприятий такого рода не осталось бы идеализма. Без таких грандиозных проектов, откуда мы бы знали, что «строим коммунизм?»
Иностранцу, который не решится проехать всю Сибирь по железной дороге, трудно осознать, как огромен Советский Союз. Рассудок не может охватить географические масштабы государства, распростершегося на 11 часовых поясов; трудно, например, осознать тот факт, что Ленинград намного ближе к Нью-Йорку, чем к Владивостоку. Американцы привыкли воспринимать свою страну как целый материк, но ее размерь; сразу сжимаются, если ощутишь огромность советской территории. Соединенные Штаты и половина Канады могли бы поместиться в одной только Сибири. Поездка из Москвы в Иркутск, разделенных расстоянием в 5120 км, равносильна полету из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, но это расстояние не превышает и половины пути путешественника, пересекающего Советский Союз из конца в конец.
Еще до того, как вы сели на поезд Транссибирской магистрали, многое уже предвещает, какой огромный путь вам предстоит. Русские осваивают поезд как жилой автофургон; они являются на вокзал, нагруженные дешевыми потрепанными чемоданами, коробками, кое-как перевязанными веревками, подарками, игрушками, тяжелыми узлами и рассыпающимися тюками. Перед отъездом они запасаются буханками черного хлеба, сырами, холодной вареной рыбой или пирожками с мясом; они тащат сетки, битком набитые бутылками липкого сладкого русского ситро или водянистого пива. Люди набиваются в вагоны, превращая их в передвижные дома; немедленно переодеваются в синие пижамы, поселяясь целыми компаниями в купе на четыре или шесть спальных мест; женщины принимаются чистить огурцы или няньчиться с детьми, в то время, как мужчины, в нижних рубашках, почесываясь и позевывая, играют в шахматы или просматривают газеты.
В нашем мире, когда пассажирские поезда доживают свой век, железная дорога в России до сих пор сохранила свое поистине мистическое значение. Старые вагоны первого класса с их вылинявшими занавесками винного цвета, замысловатыми лампами, салфеточками на столиках и гнутыми медными дверными ручками еще, кажется, хранят аромат романтики начала века, так что моя жена, сидя в купе такого вагона, всякий раз чувствовала себя Анной Карениной. Борщ и солянка в вагон-ресторане подаются, правда, в казенных металлических мисках, но зато в каждом вагоне постоянно пыхтит самовар, жар в котором поддерживает кругленький разговорчивый проводник, готовый в любое время принести чай и сладкое печенье. Старые русские вагоны, рассчитанные на самую широкую в мире железнодорожную колею, были для меня особой роскошью: лежачие места в них — самые длинные из всех, какие мне когда-либо доводилось видеть в поездах. Путешествие на поезде привлекало меня и тем, что во время поездки у русских находится время и смелость поболтать с иностранцами, и мы не пренебрегали этой возможностью. Единственное, что нас беспокоило, когда мы собирались в Сибирь, — это опасение, что в поезде может быть холодно. Но тревога эта оказалась напрасной: как и все помещения в России, вагоны были так натоплены, что на каждой остановке мы выскакивали на платформу подышать свежим воздухом. Медлительность, с которой тащился поезд, помогала почувствовать, как велико было покрываемое нами расстояние. Подобно скрипучему торговому судну, терпеливо пересекающему обширное внутреннее море, наш поезд полз через огромный материк. Это был экспресс Москва — Пекин, которому предстояло пройти 8600 км за 175 часов, как гласило объявление, вывешенное в нашем вагоне. Мы проехали всего полпути — до Иркутска, и в течение этих четырех долгих дней видели в окнах одну и ту же картину: слегка холмистые снежные поля, сменяющиеся березовыми и лиственничными лесами, вновь переходящими в огромные заснеженные поля. Мы чувствовали себя словно всматривающиеся в катящиеся волны пассажиры судна, пересекающего океан. Занесенные снегом деревушки с их потрепанными непогодой избами и поднимающимся над крышами дымком проплывали мимо, подобно отдельным островкам, затерянным в этом снежном море.