Даже такая обычная вещь, как карта-путеводитель, — тоже проблема, хотя, очевидно, по более серьезным причинам. Русские, кажется, и не ощущают необходимости в путеводителях. Поскольку большинство населения не имеет машин, люди обычно пользуются автобусами и метро, спрашивая друг друга, как проехать в то или иное место. Но мы с Энн привыкли совершать прогулки по городу с картой в руках. В Москве в некоторых газетных киосках еще можно найти план улиц и маршрутов метро, но в большинстве других городов невозможно было достать даже самую примитивную карту. Гиды Интуриста, к которым мы обращались, забрасывали нас проспектами, приглашавшими в Ялту или на какой-нибудь другой даже самый отдаленный курорт, либо брошюрами с фотографиями местных достопримечательностей: фонтанов, университета и памятника Ленину на главной улице. Но карты в этот комплект не входили. Мы рыскали по книжным магазинам. Карт не было. Продавцы смотрели на нас так, как будто мы задавали им какой-то дурацкий вопрос. «Военная тайна», — таинственно сказал один советский журналист. Другой знакомый, сочувственно посмеиваясь над нашими переживаниями, заявил, что и на тех немногих картах Москвы, которые есть в продаже, углы улиц умышленно смещены, «чтобы сбить с толку западную разведку». Я ничего подобного не обнаружил, но он утверждал, что не шутит.
Еще одно средство информации, само собой разумеющееся для людей на Западе, — телефонная книга — предмет в России столь редкий, что ей буквально нет цены. Одним из важных событий в период нашего трехлетнего пребывания в Москве было издание новой телефонной книги. До этого момента, да и, пожалуй, после него, Москва могла считаться самой большой столицей в мире, не имеющей широко доступной телефонной книги. Министерство связи СССР не обеспечивает ею своих абонентов автоматически, как это делают телефонные компании на Западе. Невозможно получить телефонную книгу и на платных переговорных пунктах, и в других общественных местах. Правда, не считая частных разговоров, русские, по-видимому, пользуются телефоном значительно меньше, чем люди на Западе. Телефонная книга, поступившая в продажу в 1973 г., была первым изданием за последние 15 лет, содержавшим список частных абонентов (хотя отдельные телефонные справочники с номерами учреждений, магазинов, больниц и других общественных организаций издаются несколько чаще). Причем в отношении этой книги, как впрочем и в отношении многих других дефицитных товаров в Советском Союзе, предложение даже и не претендовало на то, чтобы удовлетворить спрос. Для города с населением в 8 млн. человек было отпечатано 50 тыс. телефонных книг. Они продавались в газетных киосках и разошлись за несколько дней, несмотря на то, что полный четырехтомный комплект стоил порядочно — 12 рублей (16 долларов). Те, кому удалось стать счастливыми обладателями полного комплекта, в котором приводились номера как частных абонентов, так и учреждений, могли заметить в нем некоторые странности. Так, номера учреждений, находящихся в ведении Московских областных властей и Моссовета, заняли в телефонной книге 32 страницы, в то время, как Центральный Комитет Партии, самая могущественная и важная организация, являющаяся по сути дела теневым правительством страны и дублирующая всю структуру министерств, скромно дает всего один номер (206-25–11). Большинство министерств дают 15 и более номеров телефонов, а Министерство обороны — только два. Телефоны учреждений, занимающихся проблемами изучения космоса, в книгу вообще не включены. КГБ дает один номер (221-07-62) — справочного бюро, работающего круглосуточно. А номера телефонов тысяч иностранных дипломатов, бизнесменов и корреспондентов, живущих в Советском Союзе, разумеется, не приводятся совсем, вероятно, чтобы облегчить попытки советских властей насколько возможно изолировать иностранцев от рядовых советских граждан.
Ну, а те неудачники, которые не сумели стать обладателями этой драгоценной книги, могут набрать номер справочного бюро (09) или обратиться в один из маленьких восьмигранных киосков Мосгорсправки, разбросанных по городу. Но это не всегда так просто, как кажется. Я узнал следующее: чтобы получить номер телефона надо сообщить диспетчеру справочного бюро имя, отчество, фамилию и очень точный адрес абонента. Однажды у меня даже спросили год рождения человека, которого я разыскивал. Я был так поражен этим вопросом, что в смущении извинился и положил трубку. Я боялся, что мой иностранный акцент будет замечен и приведет к тщательной проверке разыскиваемой мной женщины, а мне не хотелось причинять людям неприятностей. Но советские друзья позже объяснили, что это — обычные вопросы диспетчера. Поскольку люди живут в огромных многоквартирных домах (под одним номером дома часто объединено несколько блоков), а кроме того, в связи с тем, что у многих русских одинаковые фамилии и существует много телефонов общего пользования в коммунальных квартирах, диспетчеру нужны очень подробные данные, чтобы выбрать именно того Ивана Ивановича Иванова, который вас интересует. Получить чей-либо адрес так же, если не более, сложно. Я заметил это, проходя однажды мимо киоска Мосгорсправки № 57 на углу Петровки и Бульварного кольца. Над окошком этого киоска было вывешено объявление: «Для получения справки о местожительстве москвича необходимо знать: имя, отчество, фамилию, возраст, место рождения (город, область, район или деревня). Я с трудом мог поверить своим глазам. Один мой молодой приятель сострил: «Если бы я разыскивал свою мать, я мог бы найти ее через справочное, но больше никого». По его словам, москвичи мало пользуются услугами Мосгорсправки; эта служба существует, главным образом, для иногородних. И, действительно, у киоска Мосгорсправки, что по соседству с Красной площадью, всегда часами стоят в очереди приезжие из провинции, только что сошедшие с поездов или самолетов.
Зная о многих недостатках советской жизни, я хотел проверить, действительно ли справочное бюро № 57 работает согласно установленным правилам. Поэтому я задержался у киоска, делая вид, что изучаю прейскурант, пока седовласая особа за окошком киоска занималась с клиентом. К киоску подошел человек в плоской кепке и толстом коричневом пальто. Он выудил из кармана какую-то мелочь, просунул монету в окошко и попросил адрес своего товарища, переехавшего на другую квартиру. Я ясно расслышал, как он отчеканил его имя, фамилию, возраст и место рождения. Последовала пауза. Затем женщина просунула в окошко клочок бумаги. Человек сунул эту бумажку, стоившую ему 5 копеек (столько же, сколько билет на метро), в карман и отошел. Из прейскуранта я узнал, какие еще сведения можно получить у этой особы: расписание пригородных поездов (2 копейки), поездов дальнего следования и самолетов (5 копеек), адреса загородных домов отдыха и санаториев (8 копеек), информацию о комбинированных путешествиях на различных видах транспорта — поезде, пароходе или катере — (10 копеек), неоговоренную в прейскуранте информацию легального характера (5 копеек), сведения о потерянных документах (10 копеек), справки, ответ на который требует длительного времени (30 копеек).
Получение информации, как и многие другие стороны советской жизни, — дело не денег, а связей. Чем больше связей у советского человека, тем лучше он осведомлен, потому что информация, как и потребительские товары, распределяется по рангам. Например, партийные и правительственные боссы, ответственные работники министерств и отделов пропаганды основных центральных газет ежедневно получают от ТАСС как специальные инструкции, так и сводку новостей. Сообщения, публикуемые для широкого читателя, так называемый «голубой» или «зеленый» ТАСС, представляют собой не что иное, как стерилизованную, прошедшую цензуру версию сообщений по стране и из заграницы, скроенных и подогнанных так, чтобы они соответствовали линии партии; из этой информации изъяты все неугодные власти факты, нелестные для Советского Союза. Через главную редакцию ТАСС на Бульварном кольце в Москве фильтруются газеты и журналы со всего мира. Один сотрудник ТАСС рассказал мне по секрету, что в американском отделе ТАСС в Москве работают 12 редакторов, не считая полного штата корреспондентов в Вашингтоне и Нью-Йорке.
— Чем же, бога ради, они все заняты? — поинтересовался я. — Ведь в советской прессе ежедневно появляется не более нескольких сот слов об Америке. Один человек вполне справился бы с этим.
— Большинство из них, — признался он, — работает на служебной информации ТАСС.
Это означает составление ежедневных специальных секретных сообщений, занимающих сто или более страниц, которые поступают в министерства, высшие партийные органы и редакции центральных газет. Часто, посещая главных комментаторов таких газет, как «Правда» или «Известия», я видел у них на столах целые пачки этих специальных сообщений — так называемый «Белый ТАСС». Это — куда более богатая и полная подборка сообщений из-за рубежа и комментариев (включая краткие обзоры материалов, посылаемых из Москвы западными корреспондентами), чем обычные сообщения ТАСС. Мне также рассказывали, что в «Белый ТАСС» входит правдивая информация о положении и событиях внутри страны, такая, как сообщения о железнодорожных и авиационных катастрофах и эпидемиях; приводится статистика преступлений, даются сведения о серьезных недостатках в производстве, об урожаях и другие материалы, которые власти считают слишком щекотливыми, чтобы публиковать открыто. И, наконец, я узнал, что есть еще одно, предназначенное совсем уж для узкого круга, издание — «Красный ТАСС», названный так потому, что приводимая в нем информация печатается на бланках с красной полосой. Эта информация, по-видимому, поступает только к главным редакторам центральных газет, ответственным работникам самого высокого ранга и партийным боссам. Предназначенные для такого ограниченного круга людей, эти сообщения, по словам советских корреспондентов, вовсе не основаны, например, на донесениях секретных агентов или на данных специальной разведки. Для западной печати большинство из этих сообщений были бы обычными.
Такая градация, информации в системе ТАСС — лишь часть обширной иерархии специальных изданий для советских граждан, облеченных разными степенями доверия и ответственности. Для пропагандистов-агитаторов партийная печать издает еженедельник «Атлас», более подробно освещающий текущие события, чем большинство советских газет. Такая же система принята и в других организациях, хотя они неохотно признают существование специальных изданий. Джон Шоу, корреспондент журнала «Тайм», рассказывал мне, что перед приездом Никсона в Москву в июне 1974 г. он однажды присутствовал на какой-то публичной лекции и заметил, что одна молодая женщина, сидящая рядом с ним, по-видимому, профсоюзный работник, читала статью под заглавием «Что такое импичмент?» Это поразило Шоу, потому что до сих пор в советской прессе столь прямо этот вопрос не рассматривался. Шоу попросил разрешение взглянуть на журнал. Статья оказалась переводом из какого-то восточно-германского издания и там просто объяснялось, что такое импичмент и его механика. Тем не менее в оценке слабости позиции Никсона эта статья превзошла все другие обычные советские публикации. Записывая название статьи и телефон редакции профсоюзного журнала — внутреннего профсоюзного печатного органа, — Шоу заметил, что тираж этого издания очень мал — всего 2 тыс. экземпляров: по-видимому, он предназначался лишь для руководящих работников и активистов. На следующий день Шоу попросил своего переводчика позвонить в редакцию и попросить один экземпляр этого издания. Но редактор не только отказался дать журнал, но и категорически заявил, что такого издания вообще не существует, несмотря на заявления Шоу о том, что он сам читал его.
Аналогичное явление, жизненно необходимое для функционирования советской системы, — иерархия закрытых лекций. Они устраиваются для партгрупп министерств, редакций, научно-исследовательских институтов и для всякого рода специальных групп. Один бывший партийный лектор, эмоциональный молодой человек, разочаровавшийся в своей вере из-за привилегий и цинизма партийной верхушки, рассказал мне, что целью подобных лекций было более откровенное разъяснение политики партии, провоцирование кампаний против таких диссидентов, как Солженицын и Сахаров, в случаях, когда власти хотят избежать публичных выступлений, вызывающих резкую ответную реакцию западного мира. Обсуждаются и интерпретируются также такие неблагоприятные явления, как плохой урожай, катастрофы на промышленных предприятиях, должностные перемещения в руководящих органах партии и правительства, либо высказываются предостережения, вроде вызванных появлением осенью 1974 г. на улицах Москвы убийцы — этого русского Джека Потрошителя. Откровенность и количество информации, по словам молодого человека, строго регулировались в зависимости от ранга и политической благонадежности аудитории. Выступая с лекциями на закрытых партийных собраниях, рассказывал он, «мы, пропагандисты, обязаны были отвечать только на «правильные» вопросы аудитории. Информация, которую нам разрешалось оглашать, касалась того, что у нас с урожаем, сколько зерна закуплено за границей, сколько заплатили за него золотом или сколько стоит наша помощь Вьетнаму, кстати, она стоила нам 2 млн. рублей (2,67 млн. долларов) в день. Но были вопросы, которые мы оставляли без ответа, независимо от того, кто их задавал. На вопрос, что стало с человеком, который стрелял в Брежнева, мы не отвечали, так же, как не отвечали и на вопрос, когда правительство отменит то временное повышение цен, которое было введено при Хрущеве в 1962 г.» Перед тем, как отправиться с выездными лекциями, этот пропагандист проходил инструктаж о том, какую информацию и каким категориям населения он вправе сообщать: наиболее подробную — областным и районным партийным руководителям, наименее подробную — рядовым служащим. Но на всех уровнях ему удалось заметить одну общую особенность: каждый присутствовавший на таких закрытых лекциях чувствовал себя приобщенным к секретам, облеченным доверием и поэтому преисполненным чувством долга.
Помимо этих закрытых лекций, общество «Знание» проводит бесчисленное количество публичных лекций, менее откровенных, чем закрытые, но более информативных, чем вся советская пресса, потому что в них предусматривается время на вопросы и ответы. На таких лекциях я слышал, как рядовые русские люди спрашивали о закупках зерна в Америке, об отношении к Сахарову, о высылке советских военных советников из Египта или о конфронтации с Америкой по вопросам торговли и еврейской эмиграции. После того, как в сентябре 1973 г. в СССР перестали глушить передачи «Голоса Америки» и некоторых других западных радиостанций, вопросы стали более острыми и из них явствовало, что в больших городах, таких, как Москва и Ленинград, люди не только слушают западные радиостанции, но и пытаются использовать западную информацию да» того, чтобы выведать как можно больше подробностей у собственных властей. Однако такая практика ответов на вопросы переживала то подъем, то спад — в зависимости от характера информации, интересовавшей русских слушателей. Но по мере того, как западные радиостанции стали больше заниматься сложными экономическими проблемами Запада, такая тенденция усилилась.
Отличительная особенность советской системы — издание так называемых «специальных» выпусков важных, политически острых книг западных писателей. Цель этих специальных выпусков — снабжать информацией привилегированную верхушку, одновременно «не засоряя мозги» рядовых граждан. Много тщательно отобранных художественных произведений западных авторов — от Хемингуэя, Драйзера и Голсуорси до Артура Хейли и Курта Воннегута — переводится на русский язык и поступает в открытую продажу, особенно если в них отражены непривлекательные стороны жизни и нравов Запада. Однако что касается серьезной литературы (не художественной), представляющей интерес для политической верхушки, но слишком взрывоопасной для широкой публики, то она переводится и публикуется очень ограниченным тиражом специального назначения.
Михаил Агурский, специалист по системам автоматического управления, еврей, диссидент, эмигрировавший из Советского Союза, рассказал мне, что в те годы, когда он занимал соответствующее положение, ему доводилось видеть специальные издания таких книг, как «Современное промышленное государство» Джона Кеннета Голбрайта или «История западной философии» Бертрана Рассела. От других я узнал о том, что высококвалифицированные переводчики с немецкого языка переводили «Мою борьбу» Гитлера специально для Сталина (у которого эта книга стала настольной) или «Третий рейх» Уильяма Л. Ширера для теперешних руководителей, не говоря уже о переводчиках с английского, которые перевели множество различных книг по американской стратегии. Эти специальные издания, по словам Агурского, имели особую пометку: «Только для служебного пользования» (для служебных библиотек); это означало, что только партийные работники высокого ранга и ученые, близкие к высшим партийным кругам, имеют доступ к этим книгам, которые легко отличить от обычных — на задней стороне обложки таких изданий нет установленной продажной цены. Более того, по словам Агурского, каждая из них пронумерована, как это делается с особо секретными документами на Западе, так что пользоваться таким изданием, не зарегистрировав, где оно находится и кто несет за него ответственность, просто невозможно.
Иностранная периодика, — как и книги, тоже распределяется по рангам. Высокопоставленные редакторы, административные работники, ученые и другие важные лица иногда пользуются специальной привилегией подписки на западные издания (включая журнал «Америка» — пропагандистское издание Американского отдела информации). Один ученый рассказал мне, что Петр Капица, директор Института физических проблем в Москве, получал для личного пользования как экземпляры специальных изданий в своей области, так и «Сайенс», «Сайентифик Америкэн» или популярный журнал «Ньюсуик», хотя во времена политической напряженности Капицу лишили подписки на эти издания. Такого рода издания должны, конечно, пройти международную почтовую цензуру или через цензурное управление для иностранной научно-технической литературы. Я видел в советских технических библиотеках западные журналы, прошедшие через такой контроль. Например, экземпляры журнала «Сайентифик Америкэн», которые я увидел в одном московском институте, содержали странные пробелы в оглавлении, а также пустоты вместо статей, изъятых, очевидно, потому, что в них затрагивались такие щекотливые темы, как военная технология, или содержались критические оценки советской науки или политики. Один мой знакомый, писатель, автор научных книг, рассказывал мне о неуклюжих попытках властей скрыть цензурные купюры нежелательных политических статей в иностранных публикациях. При посещении одного советского научно-исследовательского института, получающего западные издания и копирующего их фотоспособом, писатель случайно увидел рядом с оригиналами их стерилизованные копии. Он вспоминал, что в каком-то из журналов одно объявление было напечатано на пяти страницах подряд, чтобы скрыть вырезанную статью, пришедшуюся не по вкусу цензуре.
В своей книге «Записки Медведева» биолог-диссидент Жорес Медведев с горькой иронией описал функционирование аппарата почтовой цензуры. Он приводил дотошные доказательства того, что работа советской цензуры настолько непроизводительна, что письмо из Западной Европы доходило до него за срок, вдвое больший, чем письма Ленина из Западной Европы в Сибирь при царской цензуре. Медведев рассказал мне, что в 1972 г. Солженицын отправил два письма, одно — Карлу Гирову из шведской академии в Стокгольме, а другое — своему адвокату Фрицу Хибу в Цюрих, и вложил в конверты записки, предназначавшиеся советским почтовым цензорам: «Вы можете прочесть это письмо, снять с него фотокопию, подвергнуть его химическому анализу. Но вы обязаны доставить его по назначению. В противном случае, я опубликую протест, который не сделает чести почтовой службе». Оба письма, конечно, без записок, пришли по назначению. Однако больше всего Медведева интересовала система обработки его собственной научной корреспонденции, а также научных публикаций, поступающих с Запада. Он аккуратно отметил различные пометки цензуры на материалах, присланных из-за границы. Прочитав его книгу, я стал внимательно следить за этими знаками и вскоре в редакции газеты «Правда» обнаружил экземпляр «Интернешнл Геральд Трибюн» с пометкой цензуры <185>, что, по словам Медведева, означало: строго ограниченное распространение (теоретически «Трибюн» в Советском Союзе поступает в продажу, но на деле, как я обнаружил, это издание можно иногда получить только в гостиницах для иностранных туристов, да и то старые единичные экземпляры, хранимые под прилавком и продаваемые исключительно иностранцам). Позднее в технической библиотеке Академгородка в Новосибирске директор с гордостью показал мне подшивку «Нью-Йорк таймс». Я и здесь нашел те же значки цензора, означавшие, что только лица, имеющие специальное разрешение, могут пользоваться газетой, хотя заведующий библиотекой и пытался выдать «Таймс» за издание, предназначенное для общего пользования. Однако по виду страниц казалось, что к этим экземплярам газеты никто и не притрагивался.
Вероятно, ни одно учреждение не отражает столь наглядно многоступенчатый, иерархический характер советской информации, как библиотека им. Ленина, советский эквивалент библиотеки Конгресса. Своим внушительным, украшенным колоннами, фасадом библиотека не отличается от других величественных общественных зданий во всем мире, но ее внутренняя жизнь протекает по законам из мира Кафки. В «
Такого рода проблемы приводят западных ученых, работающих в СССР, в бешенство. Один индийский историк как-то за завтраком с раздражением и огорчением рассказал мне, что ему все время приходится иметь дело с каким-то посредником, допущенным к секретному каталогу и секретному книгохранилищу. «Я полностью завишу от милости этой молодой особы, которая, возможно, и понимает что-то, а может быть, и совсем некомпетентна», — говорил он. Один английский ученый утешался тем, что иностранцы имеют более свободный доступ к литературе, чем большинство русских, но затем с негодованием вспомнил, что не мог получить нужные исторические материалы до тех пор, пока их не просмотрит кто-нибудь из советских ученых. Негодовал и американский профессор, когда в Ленинской библиотеке отказались снять фотокопии с некоторых статей Фрейда из секретных фондов. «Нам запрещено снимать копии с работ Фрейда из-за всех этих его сексуальных теорий», — сказал библиотекарь.
Но далеко не только произведения Фрейда и теологическая литература загнаны в секретные фонды, доступные лишь для лиц, имеющих специальные разрешения. Из высказываний Агурского и других я заключил, что в секретные фонды направляется любая, т. е. почти вся иностранная литература и периодика, идущая вразрез с линией партии; некоммунистические газеты и журналы и даже некоторые коммунистические (например, во время вторжения в Чехословакию, как мне рассказывали, вся иностранная коммунистическая печать, обычно находившаяся в открытых хранилищах, была переведена в спецхранилища); произведения маоистов, коммунистическая классика, принадлежащая перу таких запрещенных авторов, как Троцкий и Бухарин, а также менее известные советские произведения ранних лет, когда линия партии отличалась от сегодняшней (например, труды самого Сталина и литература, рабски восхвалявшая его), или, наоборот, произведения эпохи Хрущева, которые, как считается сейчас, принижают роль Сталина, и вообще русская литература до- или послереволюционного периода, если она «не служит делу коммунизма» или не импонирует теперешним правителям Кремля, за исключением, конечно, таких прославленных писателей, как Толстой или Достоевский, произведения которых невозможно скрывать от советского читателя, не опасаясь возмущения мировой общественности.
Как каждая система цензуры, эта система тоже имеет свои недостатки, совершает промахи и ляпсусы. Например, книги самого Троцкого или о нем запрещены, но коммунистические газеты 20-х годов, содержащие речи Троцкого, получить можно. Однако в общем библиотечный контроль действует достаточно эффективно, ставя преграды перед любым советским интеллектуалом, проявляющим любознательность, но не имеющим того положения, которое дает ему право доступа к интересующей его литературе.
Людям на Западе действительно трудно понять, до какой степени разграничена в Советском Союзе информация. Американские военные представители были, например, просто ошеломлены тем, что Владимир Семенов, заместитель министра иностранных дел, номинально возглавляющий советскую делегацию на переговорах о стратегическом вооружении, а также его гражданские помощники, ничего практически не знали о советском стратегическом потенциале. Другими словами, они были совершенно не подготовлены к ведению переговоров, так как Министерство обороны Советского Союза не сообщило им даже самых основных сведений о советском вооружении. Позднее американские представители заявляли, что им пришлось потратить первые месяцы на то, чтобы ввести советских гражданских представителей в курс дела по вопросам ядерного вооружения, иначе переговоры не могли сдвинуться с места. Еще одним примером такого положения с информацией, хотя и на менее высоком уровне, явился случай с одним молодым советским научным работником, с которым мне довелось встретиться. Он имел специальный допуск к газете «Нью-Йорк таймс», поскольку ознакомление с нею составляло часть той научной программы, которой он занимался в институте. Это было его первое знакомство с большой западной газетой, и он был поражен объемом содержащейся в ней информации, что, естественно, подхлестнуло любопытство молодого ученого к западной печати. Однажды, коротая время в ожидании своего заказа около стойки библиотекарши, выдававшей иностранные издания из закрытых фондов института, этот молодой человек машинально начал перелистывать номер журнала «Лайф», оставленный кем-то на библиотечной стойке. Просматривая журнал и одновременно разговаривая с библиотекаршей, он вдруг заметил, что она нервничает и неодобрительно смотрит на него. «Что случилось? — спросил он. — Я что-нибудь не так сказал?» «Нет, нет, — ответила она, — Дело в том, что вам разрешается пользоваться только газетой «Нью-Йорк таймс», а не журналом «Лайф».