Так же, как войска и ракеты, символом русского могущества для сибиряков являются плотины, воплощающие победу человека над природой и составляющие предмет коммунистического культа. Стремясь превратить Россию в современную страну, Ленин проповедовал: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны», и его апостолы поняли это настолько буквально, что ревностно принялись сооружать то, что поэт Евгений Евтушенко назвал «храмом киловатт». «Храмом», который вдохновил Евтушенко, была Братская высотная плотина, прославленная им в стихотворении «Ночь поэзии»:

Братск, этот новый советский Иерусалим, олицетворяет собой модель будущей Сибири: гигантская гидроэлектростанция, снабжающая электроэнергией предприятия новых отраслей промышленности, новый город, выросший на пространстве, отвоеванном у тайги близ ущелья бурной Ангары, в удаленном от цивилизации районе, расположенном на 1200 км севернее Монреаля.

Там я и встретил Александра Борисовича Гуревича, украинского еврея, типичного представителя касты правоверных почитателей Сибири. Широкоплечий, с квадратной челюстью, неукротимо энергичный Саша Гуревич в молодости по призыву коммунистической партии, обращенному к передовым комсомольцам, приехал сюда, чтобы, пренебрегая лишениями, строить самую мощную в мире плотину. Это был неисправимый романтик, и его утопическая вера в чудеса индустриализации тесно сочеталась с непотускневшей верой идеалистов XVIII века в возможность совершенствования человека. Может быть, это была только поза, но в соответствии со взглядами интеллектуального слоя, к которому принадлежал Саша Гуревич, он, казалось, игнорировал вызывающие тревогу откровения Фрейда и выводы, вытекающие из сталинского террора, излагая свой катехизис оптимизма, питаемый разными культурами. За утренним завтраком Саша, который практически все два дня, что мы с Энн были в Братске, провел с нами (кроме часов сна), восторженно восхищался «Зовом предков» Джека Лондона и Уолтом Уитмэном за его «любовь к человечеству». За ужином он развлекал нас, доведя до изнеможения, декламацией стихов, в том числе безупречным чтением по-английски и по-русски киплинговского «Если вы можете сохранить голову, когда все вокруг теряют свою и обвиняют в этом вас…» Кинофильмы, подобные «Андрею Рублеву», в котором, в частности, показано завоевание России монголами, выводили его из равновесия, так как эти фильмы рассказывали о страданиях России и мрачных сторонах ее истории. Два фильма, которые он неизменно предпочитал всем другим, были эйзенштейновский «Броненосец Потемкин» и «Чапаев» — две героические эпопеи, посвященные революции 1905 г. и легендарному командиру Красной армии времен гражданской войны Василию Чапаеву. Его раздражал образ жизни русской молодежи с ее жадным увлечением западной «рок»-музыкой, с ее страстным стремлением модно одеваться, с ее безразличием к политике и равнодушием к труду. «Что они вообще сделали по-настоящему значительного?» — спрашивал он. Сам он в молодости учился на журналиста, но поехал добровольцем в Братск, где стал бурильщиком, потому что не мог, как он говорил, не включиться в 54-тысячную армию строителей, воздвигавших жизненно важную для народа стройку. «Партия сказала: «Надо», комсомол ответил: «Есть», — с бурным энтузиазмом продекламировал Саша (когда, вернувшись в Москву, я повторил этот старый комсомольский лозунг в присутствии моих русских знакомых, многих передернуло). Саша был членом партии, преподавателем марксизма-ленинизма в местном педагогическом институте, пропагандистом, пытавшимся мне внушить, что все мы — часть международного пролетариата и что я должен сбросить шоры, мешающие мне это понять и заставляющие считать себя американцем среднего класса. Саша заявлял, что он не жалеет о том, что последовал внутреннему зову патриотизма и романтики и отправился в Братск. Строительство плотины он вспоминает, как лучшее время своей жизни. «Это был наш Октябрь», — говорил он с энтузиазмом, сравнивая тринадцатилетний (с 1954 по 1967 гг.) период сооружения Братской высотной плотины с Октябрьской революцией 1917 г.

Подобно Джею Гэтсби, который будто вновь слышит рев болельщиков, снова и снова просматривая старые ленты о студенческих футбольных матчах, Саша повел нас на кинофильм о строительстве Братской высотной плотины; картину показывали в клубе, директор которого, некогда такой же комсомолец-энтузиаст, а ныне человек средних лет с брюшком, с любовью говорил о плотине как «о памятнике нашей юности». С нежностью вспоминая прошлое, Саша заново переживал все самые напряженные моменты эпопеи строительства: мучительную перевозку оборудования вверх по замерзшей Ангаре в разгар зимы, взрывание породы в ущелье, сооружение перемычек первой очереди. Он смаковал воспоминания о каждой мучительной холодной ночи, когда еще не было электричества в первые годы строительства. «Поэтому у нас был тогда такой высокий показатель рождаемости. Электричества нет, темно, и делать больше нечего», — смеясь, рассказывал он. Он помнил о каждом комарином укусе. «Но самая страшная атака комаров приходилась на июнь, точь-в-точь как нападение гитлеровских армий. Мы так и называли их — фашистами», — продолжал он, ухмыляясь.

Братская высотная плотина — действительно впечатляющее сооружение по всем стандартам. Когда самолет уносил нас из Иркутска на север, в Братск, мы видели плотину с высоты птичьего полета — она казалась узкой полоской, сдерживающей широко раскинувшееся озеро, известное в тех местах под названием Братского моря. Вблизи же плотина просто завораживала: вода легко и изящно сбегала по водосбросам, а над нашими головами гудели и поскрипывали провода высоковольтных линий. И плотина — отвесная бетонная стена высотой в 120 и длиной в 800 м — невозмутимо возвышалась над водным простором, запирая скалистое Падунское ущелье и неся на гребне ветку транссибирской магистрали. Это не только исполинское сооружение, но и самое великолепное, самое современное, содержащееся лучше и чище всех советских промышленных объектов, которые мне когда-либо пришлось посетить.

Достаточно было Саше только взглянуть на плотину, чтобы он начал сыпать таким количеством эпитетов в превосходной степени, которое вряд ли произнесли когда-нибудь инженеры, построившие ее и управляющие ГЭС. «Самая большая в мире», — умилялся он. «Ладно, теперь уже не совсем», — остужал его пыл Лев Аблогин, коренастый краснолицый заместитель начальника ГЭС. — Она была самой большой, когда закончили ее строительство — в 1967 г., но теперь ее мощность (4,1 млн. кВт) перекрыта новой, более современной, Красноярской ГЭС (6 млн. кВт)». «Но по выработке энергии она все-таки на первом месте в мире», — со знанием дела настаивал на своем Саша, и Аблогин с гордостью согласился с тем, что в 1972 г. ни одна гидроэлектростанция в мире не производила такого количества энергии за год, как Братская. Аблогин любезно повел нас на плотину и показал диаграммы и карту всего комплекса. И снова Саша не мог сдержаться: «Братское море — самое большое искусственное озеро в мире», — заявил он. «Да, почти», — ответил Аблогин. Карибская плотина на реке Замбези в Африке позволила создать озеро больших размеров, но Аблогин считал, что Братское море все же занимает второе место. Он стал объяснять нам суть «новаторского фронтального метода» строительства плотин. Саша при этом поторопился вставить, что Братская высотная плотина «самая высокая в мире», построенная этим способом. И снова Аблогину пришлось умерить его пыл, заметив, что в Канаде этим методом была построена несколько более высокая плотина на водопаде Черчилль в Лабрадоре.

Необходимость каждый раз возражать Саше таким образом была неприятна Аблогину, но еще больше огорчался Саша, потому что, подобно многим сибирякам, он, как и вообще русские, начинал ликовать при словах «самый большой в мире», проявляя чувство национальной гордости по поводу грандиозности масштабов, которое, по-видимому, компенсирует глубокое унижение, испытываемое многими русскими из-за того, что в промышленном отношении Россия уступает Западу. Словно страдая острым, охватившим всю нацию, комплексом неполноценности, они цепляются за каждую возможность самоутверждения. В этом и состоит одна из причин преувеличения советских достижений столь многими официальными лицами при встречах с иностранцами. Аблогин с его профессиональной добросовестностью был в этом отношении скорее исключением, а Саша — наиболее типичным представителем советских патриотов. Для большинства русских «самый большой» означает «самый лучший». Мечта построить «самое большое» явилась стимулом, вдохновлявшим Сашу и его поколение, и Саше было больно думать, что его мечта поблекла. В его саркастическом пренебрежении к младшему поколению отражалась досада на то, что оно больше не стремится к тому, чтобы построить утопию, к тому, чтобы быть самыми великими и самыми первыми.

Не от Саши, разумеется, я узнал о том, что около половины из тех 54 тыс. строительных рабочих, которые в свое время работали в Братске, уехало на другие стройки или вернулось в европейскую часть России, оказавшись не в состоянии вынести условия жизни в Сибири. И не Саша рассказал мне о том, что такие советские экономисты, как Абель Аганбегян — директор института экономики в Новосибирске, — указали на Братск как на ярчайший пример беспорядочного «несбалансированного» развития, когда форсирование темпов строительства ГЭС привело к тому, что она начала давать энергию уже в 1961 г., в то время, как Братский алюминиевый завод — основной предполагаемый потребитель этой электроэнергии — был введен в эксплуатацию лишь в 1966 г., а окончательно достроен только несколько лет спустя.

Что касается повседневной жизни в Братске, то очень скоро мы поняли всю ее серость и уныние. В дни своей славы Братск был первоочередной стройкой страны, он получал специальное снабжение и продовольствием, и потребительскими товарами. Но теперь первоочередными были объекты, расположенные дальше на севере, — Усть-Илимская и другие стройки.

И сейчас, в марте, мы увидели, что полки продовольственных магазинов Братска были почти пустыми. Одна домохозяйка жаловалась на то, что в течение пяти самых тяжелых зимних месяцев свежих фруктов и овощей не найдешь в магазинах. Мы видели, что и мяса в них совсем мало, и люди рассказывали, что бывает оно редко. В детском магазине мне довелось стать свидетелем яростного сражения матерей за неожиданно поступившую в продажу партию трусиков для девочек. Одна женщина с образованием жаловалась на полное отсутствие культурной жизни в городе. «Я бы не могла вынести здешнюю жизнь, если бы не ездила каждое лето домой (в европейскую часть России)», — сетовала она. Но меня больше всего удручало голое оруэлловское однообразие рядов одинаковых серых блочных жилых домов во всех восьми микрорайонах Братска, официально называемых Братск-1, Братск-2, Братск-3 и т. д. Старый поселок Падун, где в свое время первых строителей поселили в деревянных домах, теперь заново выкрашенных, был единственным приятным жилым районом, сохранившим свой деревенский облик. Остальные жилые районы были построены на пространстве, так основательно расчищенном бульдозерами от леса, что от него остались лишь отдельные сосны. Мне говорили, что городскому начальству нагорело от Косыгина за мертвящее уныние архитектуры города и за полное отсутствие в нем зелени. Тем не менее, несмотря на эти, увиденные мной во многих местах, мрачные стороны развития Сибири, я был восхищен тем, что русские упорно продолжали возводить новые крупные жилые комплексы (в Братске 160 тыс. жителей) в этом суровом северном краю, бросая вызов стихиям и человеческой природе. Говоря о «темных сторонах» жизни Сибири, я имею в виду не заключенных (число которых оценивается здесь в один или два миллиона человек), работающих по приговору суда в сибирских исправительно-трудовых лагерях, а мучения обычных людей, платящих непомерно высокую цену за этот безалаберно организованный советской системой штурм Сибири. Некоторые советские специалисты предлагали строить в холодных северных районах лишь небольшие поселки, чтобы разрабатывать природные ресурсы края, доставляя сюда летом дополнительную рабочую силу для ведения строительных и других работ из более крупных постоянных поселений, расположенных южнее, в более благоприятных климатических условиях. Но до сих пор советские плановые органы смотрят на дело иначе.

Типичным доказательством этого является развитие таких городов, как Нижневартовск и Сургут, в районе западносибирских нефтяных месторождений. В середине 60-х годов это были две сонные деревни, насчитывавшие всего несколько тысяч душ. Нефтяной бум преобразил эти места. Теперь оба города, расположенные на той же широте, что и Анкоридж на Аляске (с населением 48 тыс. человек), насчитывают по 50 тыс. жителей, и советские планирующие органы призывают к увеличению их населения до 150 тыс. человек. Эти города намечено сделать базой для разработки месторождений нефти и природного газа, расположенных еще дальше на север. Оба одинаковых городка построены на замерзших болотах, превращающихся весной и летом в непролазную топь. Издержки на строительство дорог составляют здесь около 2 млн. долларов на одну милю. Река Обь — главная транспортная магистраль, по которой сюда доставляются все строительные материалы, — покрыта льдом с сентября по май, но зато в 1974 г. государство получило здесь 60 млн. т. нефти, добытых на феноменальном Самотлорском месторождении. А для того, чтобы убедить нас, что и простые люди получают от этого выгоду, местное начальство организовало встречу группы западных журналистов с бригадиром буровой в Самотлоре, дающей рекордные показатели. Этот человек рассказал, что зарабатывает, включая все премиальные и надбавки, около 1500 долларов в месяц, т. е. поистине астрономическую сумму по сравнению со средним заработком в промышленности, составляющим 187 долларов. Это действительно исключительно высокая зарплата, но и другие зарабатывали по 500–600 долларов в месяц, и руководители нефтяного треста утверждали, что при наборе рабочей силы они не испытывают никаких трудностей. Нижневартовск — классический советский город, созданный и управляемый одним крупным предприятием. Здесь — это местный нефтяной трест, который не только нанимает рабочих на все работы, руководит деятельностью речного порта, заказывает все виды товаров и оборудования, но и организует отпускные поездки, создав сеть автобусного транспорта, распоряжается построенными им детскими садами, школами, магазинами и обеспечивает жилье. Чиновники самоуверенно говорили нам, что дела с жильем и коммунальными услугами в городе обстоят великолепно, но сколько раз мы ни просили о том, чтобы нам позволили хотя бы бегло взглянуть на все это, ответ был неизменно одинаков: нам говорили, что в нашем расписании на это не отведено времени.

Официальная версия не совпадала с репортажами, публиковавшимися в самой же советской печати, или с тем, что нам приходилось слышать во время редких случайных встреч с — местным населением, из которых сразу же становилось ясно, что прежде всего начальство заботится о производстве, а рабочих считают пешками. Не успели мы вернуться в Москву, как в «Правде» была напечатана статья с резкой критикой положения именно в тех городах, которые мы посетили: статья упрекала местные власти за плохие жилищные условия и отсутствие необходимых услуг, за то, что заселяются дома, в которых нет ни отопления, ни воды, ни канализации, с плохой теплоизоляцией. В других публикациях, появившихся в печати позднее, сообщалось, что по всему нефтеносному району Западной Сибири план по жилищному строительству выполнен примерно на 40 %. В начале 1975 г. инженер из Нижневартовска жаловался в письме в редакцию на то, что в городе нет ни одного кинотеатра и что рабочие счастливы, если им удается достать билеты на старые кинофильмы, которые показывают в клубе нефтяников. Другой человек, работавший в Сургуте, писал, что строительство местного клуба нефтяников длится уже семь лет и до сих пор не завершено, а это свидетельствует о пренебрежении, с которым местные чиновники относятся к строительству столь необходимых объектов культурного отдыха и развлечений. Согласно публикациям советской Академии Наук, стоимость жизни в Сибири на 40–80 % выше, чем в остальных районах страны, и это поглощает большую часть надбавок. Еженедельник Союза писателей «Литературная газета» с сожалением писала о «чемоданном настроении» подавляющего большинства рабочих в Сибири, которые едут сюда по контрактам на короткий срок, зарабатывают много денег и уезжают. В статье, опубликованной в августе 1973 г., сообщалось о новом «неожиданном открытии», согласно которому «самой неустойчивой группой являются рабочие, получающие наиболее высокую среднюю заработную плату».

Яркой иллюстрацией трудностей жизни в Сибири явилась картина, представшая перед нами, когда мы приземлились в Сургуте во время начавшейся снежной бури. В аэропорту набилось человек двести; люди спали на своих узлах, на подоконниках, и их измученный вид ясно показывал, что ожидание было бесконечным. Опекавшие журналистов сотрудницы Агентства печати «Новости» быстро препроводили нас в комфортабельный зал ожидания «для важных персон», отделенный от общего зала. Я задержался у газетного киоска. Вдруг ко мне подошла раздраженная женщина с измученными глазами. Приняв меня за русского (очевидно, благодаря меховой шапке-ушанке и шубе из овчины), она неожиданно предложила пойти вместе пожаловаться в райком партии. Женщина рассказала, что она и ее семья — а потом я узнал, что и многие другие пассажиры, — застряли на шесть дней здесь, в аэропорту, где нет ни водопровода, ни помещений для сна, где в жалком маленьком буфете ничего нельзя купить, кроме бутербродов.

— Шесть дней? — спросил я недоверчиво.