Меня отвели в южную часть острова, где в другой тюрьме содержались бывшие чины военной полиции, жандармы, полицейские шпики и провокаторы свергнутого царизма. В низком грязном коридоре я увидел очертания крупной мускулистой фигуры. Это оказался жандарм в своем длинном сером обмундировании, которое когда-то наводило страх на массы забастовщиков и демонстрантов. В ответ на мой вопрос он сказал: «Если бы только они могли выпустить нас и приставить к той же работе! Мы крепки и можем служить нашей стране, не важно, монархии или республике». Рядом с ним стоял военный полицейский. В его грубых чертах лица не было видно никаких следов ни гнева, ни раскаяния. Похоже, он думал лишь о том, чтобы поесть, выпить и поспать. Счастливое существование для человека в его положении!
В это мгновение я увидел перед собой тощую фигуру человека в штатском платье. Его налитые кровью глаза смотрели сквозь пряди спутанных волос взглядом преследуемого зверя, который уже слышит лай собак. «Наконец-то вы пришли, — казалось, говорили они. — Так меня повесят или расстреляют? Какую казнь вы для меня приготовили?..»
Когда я оказался вне стен тюрьмы, к моему спутнику подошла сутулая пожилая женщина и со слезами на глазах стала спрашивать его хоть о каких-то сведениях о ее единственном сыне. Тот был жандармом и в первый же день революции вместе с полудюжиной других забрался на сторожевую вышку с пулеметами и открыл смертельный огонь по главной улице, уложив троих из революционных лидеров и много портовых рабочих. Она была вдовой, и теперь о ней никто не заботился. Она не разбирается в политике, сказала она, и хочет только мира. Председатель Совета, растрогавшись, задумался на минуту. Человеческие чувства дали ему понять, что он может проявить мягкость. Революционная дисциплина требовала от него твердости. «Делом этих людей занимаются, — сказал он. — Мы даже разрешили Временному правительству прислать сюда комиссара, который вместе с нами изучит обвинения. Скорее всего, ваш сын скоро будет освобожден».
Покинув тюрьмы, я постарался забыть все, что мне довелось увидеть. В них содержались люди, наказанные за то, что служили жестокой системе, но ведь именно она давала им средства к существованию. Были и другие, которые служили этой системе потому, что выросли и получили образование в такой атмосфере, которая позволяла им видеть вокруг себя только хорошее. Но этих агентов старого режима наказывали люди, которые перенесли гораздо больше страданий, чем они сейчас причиняли. Строго говоря, больше всего меня удивляло, что новые правители Кронштадта после всего, что им довелось перенести, все же сохранили человеческие чувства. Какая история была написана на каменных стенах Кронштадта! Лишь Достоевскому под силу описывать обитателей этих «мертвых домов»! Или Толстому вызывать к ним сочувствие!
На следующий день я посетил верфи и литейные производства Кронштадта. Я выяснил, что первым результатом мартовской революции стал созыв так называемого «фабричного комитета», который является русской формой собрания цеховых старост. Их влияние сказывалось в доках, где существовали «районные союзы». Эти комитеты и союзы были элементарными промышленными ячейками, на которых и базировалась идея Совета, и в Кронштадте я убедился, что они уже достаточно развиты. Они включали в себя людей самых разных уровней знания, квалифицированных и неквалифицированных, которые после рабочего дня встречались на полчаса. Знакомясь с верфями и производством, я нашел центральную контору одного из таких комитетов. В углу мастерской стояли стул и стол с книгой записей, в которую секретарь заносил резолюции и решения. Таков был офис. И тем не менее в таком неприглядном месте шла важная общественная деятельность. Из такого места направлялись делегаты в Кронштадтский Совет, который представлял собой фактически политическую власть на острове, контролировал милицию, тюрьмы, общественные службы, поставки продовольствия и так далее. Делегаты осуществляли прямой контроль над производствами. Они потребовали и получили право инспектировать банковские счета и торговые книги, следя, чтобы никакие материалы не утекали на сторону. По большому счету они заботились о благополучии производства и его работников. К тому же эти зачаточные пролетарские организации уделяли внимание двум направлениям работы — одно политическое, а другое — промышленное. Но обе эти ветви имели общие корни.
Фабричные комитеты и союзы на верфях, активную работу которых я видел в Кронштадте, действительно являются боевыми органами революционных рабочих. В Петрограде в первые дни революции они энергично воодушевляли квалифицированных рабочих. Те же охотно воспринимали идею промышленных советов, потому что никогда раньше в массе своей не были организованы в профессиональные союзы. Слабость профсоюзного движения в России при царизме в значительной мере способствовала процессу организации квалифицированных и неквалифицированных рабочих в крупные промышленные союзы. Квалифицированные рабочие отнюдь не были привилегированной кастой, требовавшей для себя каких-то особых прав. Наоборот, они часто возглавляли новые фабричные комитеты, чтобы контролировать производство. В Кронштадте, где было необычайно большое количество квалифицированных рабочих и моряков, фабричные комитеты уже с июня 1917 года достигали высокого уровня эффективности.
Самым крупным эксплуататором на острове было государство. Но в Кронштадте существовали также и частные капиталистические предприятия, самым крупным из которых был кабельный завод. Как я выяснил, он также находился под контролем фабричного комитета. Владелец, который попытался прекратить все работы и продать часть оборудования иностранному банку, был арестован, все производство именем Кронштадтского Совета было реквизировано и теперь управлялось заводским комитетом. Тот разослал своих представителей в Петроград для закупки оборудования и запасов металла. Средства нашлись в виде отчисления определенного процента от заработной платы работников. Тем не менее было сомнительно, что такое положение дел может продолжаться долго. Было ясно, что необходима некая руководящая длань для координации хода производства и общественных интересов, для предотвращения нового рабочего контроля, который может превратиться в синдикализм и новую форму капитализма. Все же кронштадтские портовики и металлисты тем временем на своем острове-крепости уже сломали власть «большого бизнеса» и его союзника, правительственных чиновников, и заложили основу системы, которая при наличии достаточного количества запасов может с помощью рабочих гильдий обеспечивать потребности и общества и потребителей. И теперь я выяснил подлинную причину того возмущения, которое Кронштадт вызывал в буржуазных кругах Петрограда: Кронштадт опережал развитие событий во всей стране и открыто угрожал капиталистической системе.
Прежде чем покинуть Кронштадт, я посетил заседание Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов. Оно состоялось в бывшем Морском офицерском клубе, в большом зале, где некогда проходили балы и давались банкеты и где стены по-прежнему были увешаны картинами приема на флоте царя и иностранных суверенов… Адмиралы, генералы и офицеры, представлявшие цвет российской аристократии, ныне находились в тюрьмах, которые я сегодня посетил. Их командные посты были заняты бравыми матросами, энергичными солдатами, выходцами из крестьян и металлистами с мозолистыми руками, которые пришли сюда после трудового дня. Здесь собралась живая и энергичная компания сынов Кронштадта, которых приветствовали со всех концов России. Они были солью земли, олицетворением революционного величия России. Этим людям не доводилось участвовать в интеллектуальных пиршествах в университетах и колледжах. Но они обладали природными инстинктами, которые способствовали ясности взгляда, помогали называть вещи своими именами, видеть приметы времени и действовать, когда это от них требовалось. В повестке дня стоял вопрос, стоит ли принимать на острове комиссара Временного правительства. Начались дебаты. Выступавшие говорили коротко, ясно и по делу. Некоторые считали, что прием комиссара будет означать признание власти Временного правительства над островом. Другие считали, что необходим компромисс, потому что остальная часть страны еще не готова принять то положение, которым пользуется Кронштадт под властью Совета. Тон дебатов был достаточно сдержан, и наконец было выработано компромиссное решение, по которому комиссар получал доступ на остров как «гость» Совета.
Разобравшись, я выяснил, что большевики были в Совете в меньшинстве. Большая часть делегатов вообще не принадлежала ни к каким партиям. Но фактически они делали все, что официально провозглашали большевики. Лидер большевиков в Кронштадте говорил, что его партия не собирается форсировать события. Время, сказал он, работает на них. Война и спекуляция обрекли Россию на голод и нищету, толкая массы к тому, что они присоединятся к позиции Кронштадта. Этот процесс еще не завершен, но для него потребуется не так уж много месяцев. Придет время действовать. А пока он предпочитает ждать и наблюдать за интересными маленькими экспериментами, когда массы рабочего класса вырабатывают свои инициативы без всякого понукания со стороны. В силу особых местных условий Кронштадт первым вступил на этот путь, что произойдет и по всей России».
16 июля в Петрограде разразился преждевременный мятеж, возглавляемый кронштадскими моряками, который пришелся на руку большевикам.
Явившись в Таврический дворец, где заседало правительство, моряки довели себя до такой степени возбуждения, что арестовали эсера Чернова, когда тот вышел встретить их, после чего стали угрожать даже большевику Троцкому; и тот и другой были членами Петроградского Совета, который кронштадтцы хотели привести к власти вместо Временного правительства. Но, как заметил Филипп Прайс, «большая часть делегатов вообще не принадлежала ни к каким партиям». Суханов описывает сцену за пределами Таврического дворца:
«Было около пяти часов. В комнатах Исполнительного комитета кто-то впопыхах сообщил, что ко дворцу подошли кронштадтцы. Под предводительством Раскольникова и Рошаля они заполнили весь сквер и большой кусок Шпалерной. Настроение их самое боевое и злобное. Они требуют к себе министров-социалистов и рвутся всей массой внутрь дворца.
Я отправился в залу заседаний. Из окон переполненного коридора, выходящих в сквер, я видел несметную толпу, плотно стоявшую на всем пространстве, какое охватывал глаз. В открытые окна лезли вооруженные люди. Над толпой возвышалась масса плакатов и знамен с большевистскими лозунгами. В левом углу сквера по-прежнему чернели безобразные массы броневиков.
Я добрался до вестибюля, где было совсем тесно и вереницы и группы людей в возбуждении, среди шума и лязга оружия, зачем-то проталкивались вперед и назад. Вдруг меня кто-то сильно дернул за рукав. Передо мной стояла служащая в редакции «Известий», моя старая знакомая, недавно вернувшаяся с каторги эсерка Емельянова. Она была бледна и потрясена до крайности.
— Идите скорее… Чернова арестовали… Кронштадтцы… Вот тут во дворе. Надо скорее, скорее… Его могут убить!..
Я бросился к выходу. И тут же увидел Раскольникова, пробиравшегося по направлению к Екатерининской зале. Я взял его за руку и потащил обратно, на ходу объясняя, в чем дело. Кому же, как не Раскольникову, унять кронштадтцев?.. Но выбраться было нелегко. В портике была давка. Раскольников покорно шел со мной, но подавал двусмысленные реплики. Я недоумевал и начинал приходить в негодование… Мы уже добрались до ступеней, когда, расталкивая толпу, нас догнал Троцкий. Он также спешил на выручку Чернова.
Оказывается, дело было так. Когда в заседании ЦИК доложили, что кронштадтцы требуют министров-социалистов, президиум выслал к ним Чернова. Лишь только он появился на верхней ступени портика, толпа кронштадтцев немедленно проявила большую агрессивность и из многотысячной вооруженной толпы раздались крики:
— Обыскать его! Посмотреть, нет ли у него оружия!..
— В таком случае я не буду говорить, — объявил Чернов и сделал движение обратно во дворец. Вполне возможно, что Чернова и вызывали не для речей, а для других целей. Но во всяком случае, эти цели были неопределенны, и после его заявления толпа слегка стихла. Чернов произнес небольшую речь о кризисе власти, отозвавшись резко об ушедших из правительства кадетах. Речь прерывалась возгласами в большевистском духе. А по окончании ее какой-то инициативный человек из толпы потребовал, чтобы министры-социалисты сейчас же объявили землю народным достоянием и т. п.
Поднялся неистовый шум. Толпа, потрясая оружием, стала напирать. Группа лиц старалась оттеснить Чернова внутрь дворца. Но дюжие руки схватили его и усадили в открытый автомобиль, стоявший у самых ступеней с правой стороны портика. Чернова объявили взятым в качестве заложника…