Чхеидзе замолчал. Я растерялся от неожиданности: как же, собственно, отнестись к этому «приветствию» и к этому прелестному но?.. Но Ленин, видимо, хорошо знал, как отнестись ко всему этому. Он стоял с таким видом, как бы все происходящее ни в малейшей степени его не касалось: осматривался по сторонам, разглядывал окружающие лица и даже потолок царской комнаты, поправлял свой букет (довольно слабо гармонировавший со всей его фигурой), а потом, уже совершенно отвернувшись от делегации Исполнительного комитета, ответил так:
— Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию, приветствовать вас как передовой отряд всемирной пролетарской армии… Грабительская империалистская война есть начало войны гражданской во всей Европе… Недалек час, когда по призыву нашего товарища, Карла Либкнехта, народы обратят оружие против своих эксплуататоров-капиталистов… Заря всемирной социалистической революции уже занялась… В Германии все кипит… Не нынче завтра, каждый день может разразиться крах всего европейского империализма. Русская революция, совершенная вами, положила ему начало и открыла новую эпоху. Да здравствует всемирная социалистическая революция!
Это был, собственно, не только не ответ на «приветствие» Чхеидзе. Это был не ответ, это не был отклик на весь «контекст» русской революции, как он воспринимался всеми — без различия — ее свидетелями и участниками. Весь «контекст» нашей революции (если не Чхеидзе) говорил Ленину про Фому, а он прямо из окна своего запломбированного вагона, никого не спросясь, никого не слушая, ляпнул про Ерему…
Очень было любопытно! Нам, неотрывно занятым, совершенно поглощенным будничной черной работой революции, текущими нуждами, насущными сейчас, но незаметными в истории делами, — нам вдруг к самым глазам, заслоняя от нас все, чем мы «были живы», поднесли яркий, ослепляющий, экзотического вида светильник… Голос Ленина, раздавшийся прямо из вагона, был голос извне. К нам в революцию ворвалась — правда, нисколько не противоречащая ее «контексту», не диссонирующая, но новая, резкая, несколько ошеломляющая нота.
Допустим, Ленин был тысячу раз прав по существу. Я лично был убежден (и остаюсь в этом убеждении до сей минуты), что Ленин был совершенно прав, не только констатируя начало мировой социалистической революции, не только отмечая неразрывную связь между мировой войной и крахом империалистской системы, но был прав и подчеркивая, выдвигая вперед всемирную революцию, утверждая, что на нее необходимо держать курс и оценивать при свете ее все современные исторические события. Все это несомненно.
Но всего этого совершенно недостаточно. Недостаточно прокричать здравицу всемирной социалистической революции: надо хорошо знать, надо правильно понимать, какое практическое употребление надлежит сделать из этой идеи в нашей революционной политике. Если этого не понимать и не знать, то прокламирование мировой пролетарской революции носит не только совершенно абстрактный, воздушный, никчемный характер: оно тогда затемняет, путает все реальные перспективы и крайне вредит революционной политике.
Во всяком случае, это все очень любопытно!
Официальная и публичная часть встречи была окончена… С площади сгорающая от нетерпения, от зависти и негодования публика уже недвусмысленно ломилась в стеклянные двери. Шумела толпа и категорически требовала к себе, на улицу, прибывшего вождя. Шляпников, снова расчищая ему путь, выкрикивал:
— Товарищи, позвольте! Пропустите же! Да дайте же дорогу!.. — При новой «Марсельезе», при криках тысячной толпы, среди красных с золотом знамен, освещаемый прожектором, Ленин вышел на парадное крыльцо и сел было в пыхтящий закрытый автомобиль. Но толпа на это решительно не согласилась. Ленин взобрался на крышу автомобиля и должен был говорить речь.
— …Участие в позорной империалистической бойне… ложью и обманом… грабители-капиталисты… — доносилось до меня, стиснутого в дверях и тщетно пытавшегося вырваться на площадь, чтобы слышать первую речь к народу новой первоклассной звезды на нашем революционном горизонте.
Затем, кажется, Ленину пришлось пересесть в броневик и на нем двинуться в предшествии прожектора, в сопровождении оркестра, знамен, рабочих отрядов, воинских частей и огромной «приватной» толпы к Сампсониевскому мосту, на Петербургскую сторону, в большевистскую резиденцию — дворец балерины Кшесинской… С высоты броневика Ленин «служил литию» чуть ли не на каждом перекрестке, обращаясь с новыми речами все к новым и новым толпам. Процессия двигалась медленно. Триумф вышел блестящим и даже довольно символическим».
После всех своих неприятностей в Америке Троцкий наконец решил последовать за Лениным и другими большевиками меньшего калибра в Россию. Суханов обратил на него внимание 18 мая, через день после его приезда, когда в Исполнительном комитете Советов тот говорил на свою любимую тему, о будущей мировой революции. Его яростная одержимость обеспокоила Чхеидзе — так же как и ленинский напор.
«На следующий день я мельком увидел в Исполнительном комитете новое лицо. Знакомый пронизывающий взгляд, знакомая копна волос, но незнакомая бородка. Ну как же — Троцкий! Он появился незамеченным во всей этой сумятице. Пятнадцать лет назад, в 1902–1903 гг., я часто встречал его в Париже и слушал, как он зачитывал газеты. Но знать его я не знал. Перед революцией он слал свои тексты в «Летопись», а теперь стал одним из постоянных авторов «Новой жизни». Но в стремлении избежать разговоров о его работе в «Новой жизни» я не стал подходить к нему и представляться. Первым делом я собирался выяснить, какой позиции он придерживается в нынешних обстоятельствах.
Официальные ораторы не вызывали большого интереса. Пока они говорили, я, сидя за столом на сцене, в поте лица своего работал над главной статьей для следующего номера «Новой жизни» — о нашем отношении к новому правительству. Но покончить с ней я не успел… Случайно повернувшись, я увидел у себя за спиной Троцкого. Чхеидзе, изменив своей привычке обращения с
Это было первое появление знаменитого оратора на революционной трибуне. Его тепло встретили. И с характерным для него блеском он произнес свою первую речь — о русской революции и о ее влиянии на Европу и вообще на заграницу. Он говорил о пролетарской солидарности и интернациональной борьбе за мир; кроме того, он коснулся и коалиции. В нехарактерной для него мягкой и осторожной манере он указал на практическую бесплодность и принципиальную ошибочность тех шагов, которые были предприняты. Он оценил коалицию как захват Советов буржуазией, но не счел эту ошибку слишком серьезной.
Троцкий был заметно взволнован этим
16 марта, через день после отречения царя, Временное правительство объявило, что Учредительное собрание будет созвано, чтобы установить новый политический строй, окончить войну и произвести раздел земли. Правда, дата открытия Учредительного собрания постоянно откладывалась. Она так и не была определена до января 1918 года. В результате общество потеряло доверие к правительству, и под напором большевиков его мнение постепенно склонилось в левую сторону. Но весной 1917 года Временное правительство контролировалось правыми партиями — кадетами и октябристами, в то время как большинство Петроградского Совета составляли эсеры и меньшевики, а меньшинство — ультралевые большевики. В мае, после того как из Временного правительства вышли лидеры правого крыла Милюков и Гучков, эсеры обрели куда больше власти во вновь созванном новом правительстве. Одним из их лидеров был Керенский, который стал военным министром.
Немедленно после возвращения в Россию Ленин начал кампанию с целью привести большевиков к власти. В своих «Апрельских тезисах» он объяснил, что до 1917 года предполагал, что революция принесет или «диктатуру буржуазии», или «революционно-демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства», то есть правление большевиков. В ходе мартовских дней (то есть по «новому стилю» Февральской революции) появилось Временное правительство («буржуазная диктатура») и Советы («демократическая диктатура»), которые работали бок о бок, хотя часто конфликтовали. Более того, Советы находились в руках эсеров и меньшевиков, политика которых не была столь экстремистской, как у Ленина и большевиков. Ленин преследовал две цели. Первая — Временное правительство должно быть свергнуто, и вся власть переходит Советам. Вторая — сами Советы должны находиться под властью большевиков.
После начального периода колебаний Ленин убедил своих соратников в Петрограде принять его курс действий, и Троцкий бросил свой авторитет на чашу весов Ленина. В апреле экстремистская установка Ленина увеличила разрыв между либеральными и радикальными революционерами, так что Керенский потерял всякую возможность политиканствовать и в том и в другом лагере, чем, как мы видели, он занимался в мартовские дни. Большевистская революция копила силы.
Тем не менее Первый Всероссийский съезд Советов состоялся в июне в Петрограде. Большинство продолжало принадлежать эсерам, второе место досталось меньшевикам. Большевики остались в меньшинстве. Первым пунктом повестки дня был вопрос о доверии первому коалиционному правительству, сформированному в мае. Из всех основных партий только большевики отказались входить в него, считая, что таким образом предадут рабочих и крестьян, которых они представляют. Лидеру эсеров Виктор Чернову достался пост министра сельского хозяйства; яркий меньшевик Церетели стал министром почт и телеграфа. По записям Филиппа Прайса (корреспондента «Манчестер гардиан» в России) можно составить представление, как в день открытия съезда Ленин ссорился с ними.