Я остановил пробегавшего Шляпникова. Дом заняли большевики. Грабят? Пустяки — все ценности сданы хозяйке. Почему и на каком основании дом занят самочинно? Шляпников посмеялся и, махнув рукой, побежал дальше…

Я обещал поставить вопрос в Исполнительном комитете и сделать все возможное, чтобы урегулировать дело с помещениями. Будем надеяться… Но ни я, ни она, кажется, ни на что не надеялись».

Мартовские дни застали большевиков врасплох. Почти все их лидеры были или в эмиграции, или в сибирской ссылке. В результате Центральный комитет большевиков в Петрограде решил в данный момент не рисковать. Он дал совет рабочим выбрать своих представителей во Временное правительство и сделать вид, что они представляют лояльную оппозицию, а не революционную партию, склонную подавить все остальные политические группировки.

Впервые Ленин услышал о мартовской революции, находясь в Цюрихе. И теперь его единственной заботой стало желание как можно скорее попасть в Петроград. По иронии судьбы, против его переезда выступало не Временное правительство России, а власти Англии и Франции, которые не хотели давать ему транзитные визы, поскольку считали, что его появление в Петрограде неизбежно приведет к ухудшению политической ситуации и даст дополнительное преимущество немецким армиям вторжения. И Ленину пришлось добираться до Петрограда в запломбированном железнодорожном вагоне, который предоставили немцы.

Он прихватил с собой из Цюриха большое количество русских эмигрантов и разношерстную группу рабочих. В сопровождении Крупской, своей жены, и небольшой компании большевиков и небольшевиков (впоследствии они вместе с ним опровергали факт тесного сотрудничества большевиков с немцами) Ленин, садясь в поезд, слушал, как его сторонники пели «Интернационал». Их заглушали голоса социалистов, настроенных антигермански: «Шпионы! Немецкие шпионы! Смотрите, какие они довольные — едут домой за счет кайзера!»

Когда поезд покидал пределы города, Ленин из окна смотрел на красивые швейцарские пейзажи. Один из его спутников грустно заметил: «Наверно, мы больше никогда не увидим эти горы». Ленин сделал вид, что не расслышал его. «Владимир Ильич уже видит себя в роли премьера революционного правительства», — сказал другой. Ленин улыбнулся.

На Финляндском вокзале в Петрограде Ленина встречали сторонники большевиков и вряд ли кто-либо еще, кроме социалиста-революционера Суханова, с которым мы уже знакомы, а также меньшевиков Чхеидзе и Скобелева. Если верить рассказу Суханова, Чхеидзе, опасаясь, что прибытие Ленина скажется на революционном возбуждении большевиков, встретил его подчеркнуто холодно:

«Толпа перед Финляндским вокзалом запрудила всю площадь, мешала движению, едва пропускала трамваи. Над бесчисленными красными знаменами господствовал великолепный, расшитый золотом стяг: «Центральный комитет РСДРП (большевиков)». Под красными же знаменами с оркестрами музыки у бокового входа в бывшие царские залы были выстроены воинские части.

Пыхтели многочисленные автомобили. В двух-трех местах из толпы высовывались страшные контуры броневиков. А с боковой улицы двигалось на площадь, пугая и разрезая толпу, неведомое чудовище — прожектор, внезапно бросавший в бездонную, пустую тьму огромные полосы живого города — крыш, многоэтажных домов, столбов, проволок, трамваев и человеческих фигур.

На парадном крыльце разместились различные не проникшие в вокзал делегации, тщетно стараясь не растеряться и удержать свои места в рукопашной борьбе с «приватной» публикой… Поезд, которым должен был приехать Ленин, ждали часам к одиннадцати.

Внутри вокзала была давка — опять делегации, опять знамена и на каждом шагу заставы, требовавшие особых оснований для дальнейшего следования. Звание члена Исполнительного комитета, однако, укрощало самых добросовестных церберов, и сквозь строй стиснутых, недовольно ворчавших людей я через весь вокзал пробрался на платформу, к царским залам, где понуро сидел Чхеидзе, томясь в долгом ожидании и туго реагируя на остроты Скобелева. Сквозь плотно запертые стеклянные двери была хорошо видна вся площадь, — зрелище было чрезвычайно эффектно. А к стеклам, с площади, завистливо лепились делегаты, и были слышны негодующие женские голоса:

— Партийной-то публике приходится ждать на улице, а туда напустили… неизвестно кого!..

Негодование было, впрочем, едва ли особенно основательно: небольшевистской публики, сколько-нибудь известной в политике, науке, литературе, я совершенно не помню при этой встрече; партии не прислали своих официальных представителей, да и из советских людей, из членов Исполнительного комитета, кроме специально командированного президиума, по-моему, был только один я. Во всяком случае, в «царских» комнатах если кто и был, кроме нас, то не больше трех-четырех человек. Большевистские же местные «генералы» выехали встречать Ленина в Белоостров или еще дальше в Финляндию. И пока мы ждали Ленина на вокзале, он в вагоне уже основательно осведомлялся о положении дел из «непосредственных источников».

Я прошелся по платформе. Там было еще торжественнее, чем на площади. По всей длине шпалерами стояли люди — в большинстве воинские части, готовые взять «на к-раул»; через платформу на каждом шагу висели стяги, были устроены арки, разубранные красным с золотом; глаза разбегались среди всевозможных приветственных надписей и лозунгов революции, а в конце платформы, куда должен был пристать вагон, расположился оркестр и с цветами стояли кучкой представители центральных организаций большевистской партии.

Большевики, умея вообще блеснуть организацией, стремясь всегда подчеркнуть внешность, показать товар лицом, пустить пыль в глаза, без лишней скромности, без боязни утрировки, видимо, готовили самый настоящий триумф.

Ждали же мы долго. Поезд сильно запаздывал. Но в конце концов он подошел. На платформе раздалась громовая «Марсельеза», послышались приветственные крики… Мы оставались в «царских» комнатах, пока у вагона обменивались приветствиями «генералы» большевизма. Затем слышно было шествие по платформе, под триумфальными арками, под музыку, между шпалерами приветствовавших войск и рабочих. Угрюмый Чхеидзе, а за ним и мы, остальные, встали, вышли на середину комнаты и приготовились к встрече. О, это была встреча, достойная… не моей жалкой кисти!

В дверях показался торжественно спешащий Шляпников в роли церемониймейстера, а пожалуй, с видом доброго старого полицеймейстера, несущего благую весть о шествии губернатора. Без видимой к тому необходимости он хлопотливо покрикивал:

— Позвольте, товарищи, позвольте!.. Дайте дорогу! Товарищи, дайте же дорогу!..

Вслед за Шляпниковым, во главе небольшой кучки людей, за которыми немедленно снова захлопнулась дверь, в царский зал вошел или, пожалуй, вбежал Ленин, в круглой шляпе, с иззябшим лицом и роскошным букетом в руках. Добежав до середины комнаты, он остановился перед Чхеидзе, как будто натолкнувшись на совершенно неожиданное препятствие. И тут Чхеидзе, не покидая своего прежнего угрюмого вида, произнес следующую приветственную речь, хорошо выдерживая не только дух, не только редакцию, но и тон нравоучения:

— Товарищ Ленин, от имени Петербургского Совета рабочих и солдатских депутатов и всей революции мы приветствуем вас в России… Но мы полагаем, что главной задачей революционной демократии является сейчас защита нашей революции от всяких на нее посягательств как изнутри, так и извне. Мы полагаем, что для этой цели необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей демократии. Мы надеемся, что вы вместе с нами будете преследовать эти цели…