Подпольная деятельность была опасной и грозила отмщением; главной мишенью Кремля являлся Николаша – его планировалось либо убить во Франции, либо похитить и доставить для допроса в Советский Союз, – хотя советские шпионы в Париже преследовали и других, менее высокопоставленных членов русской колонии. Русская разведка выяснила, что из всех Романовых, оказавшихся в изгнании, только Николаша еще пользовался поддержкой монархистских групп⁸. В Шуаньи ему придали усиленную охрану при помощи французских секретных служб. Кутепов лично отвечал за поддержание высокой бдительности казаков, охранявших великого князя, и те постоянно патрулировали территорию поместья.

Вскоре в интриги оказался вовлечен и великий князь Дмитрий Павлович, которого «Трест» использовал, чтобы подобраться к Николаше в Шуаньи. Состояние здоровья Ленина сильно ухудшилось после серии инсультов (в действительности он страдал от нейросифилиса мозга, но официально о болезни не сообщалось), и в последние два года его правления (1922–1924) Сталин активно претендовал на власть в стране. Однако он не верил, что Николаша наберет достаточно сторонников для попытки реставрации монархии. Николаша, со своей стороны, надеялся, что спровоцировать в Москве контрреволюцию удастся, заручившись поддержкой военных и чиновников, а также устроив забастовки в крупных промышленных центрах. По его мнению, убийства «основных лидеров советского режима» вызовут эффект домино в больших городах, дальше поднимется крестьянство, и армия Николаши вступит в Россию через польскую границу и установит контроль над страной. Однако сначала русским надо освободиться самим – только тогда белые начнут действовать и консолидируют новый порядок⁹.

Советский Союз переживал период экономического обновления в ходе ленинской политики нэпа в 1922–1924 годах, когда был ослаблен государственный контроль над промышленностью и сельским хозяйством («Трест» утверждал, что это результат его успешной подпольной работы). Предполагалось, что наступил удачный момент для захвата власти – русский народ как раз успел заново почувствовать свободу после драконовских мер большевиков. Мечты об обретении свободы ОГПУ подавляло в зародыше, разоблачая и уничтожая монархистские и антибольшевистские группировки в России. Упрямое, враждебно настроенное крестьянство, с самого начала сопротивлявшееся большевикам, заговорило о том, что хорошо бы Николаше вернуться и стать царем; на родине его по-прежнему уважали, особенно бывшие солдаты¹⁰.

Недавние исследования, проведенные в российских архивах, показали, что грандиозные замыслы «Треста» по захвату РОВС на самом деле свелись к нескольким мелкомасштабным операциям. Однако Кутепова удалось убедить, что террористическая кампания дестабилизирует советскую систему настолько, что население страны восстанет, и он согласился отправить агентов в Советский Союз при финансировании Николаши. В число этих агентов вошли родная племянница Кутепова, Мария Захарченко-Шульц, и ее муж; в 1925 году они помогли проникнуть обратно в Россию британскому агенту и антибольшевистскому агитатору Сиднею Рейли, но там его, вместо подпольной работы в «Тресте», на которую он рассчитывал, арестовали, допросили и казнили. Поимка Рейли стала одним из главных достижений «Треста», однако с его убийством вся операция начала рушиться как карточный домик. В полном объеме информация об обмане дошла до белогвардейцев с задержкой, но семена сомнения уже были посеяны. Узнав об аресте и казни Рейли в России, Врангель начал подозревать «Трест», но Кутепов, тем не менее, продолжал ему верить. Он был убежден, что в России есть силы, сочувствующие антибольшевистскому делу, и приложил немало усилий для повышения доверия к РОВС, полный решимости начать террористические операции. В июне 1927 года троим его агентам удалось взорвать две бомбы на историческом семинаре в партклубе в Ленинграде, от которых тридцать пять человек получили ранения, и бежать в Финляндию. Однако трое других агентов, получивших задание взорвать штаб-квартиру ОГПУ в Москве, были пойманы, когда их бомба не взорвалась, и расстреляны – включая племянницу Кутепова Марию¹¹.

С началом антисоветской деятельности Кутепова ОГПУ предприняло ответные меры, и по России прокатилась волна арестов; многих агентов РОВС, переодетых крестьянами, ловили при попытке пересечь русско-польскую границу, отвозили в Москву, допрашивали и казнили. Годы спустя советский дипломат Григорий Беседовский сообщал, что деятельность Кутепова была отнюдь не такой подпольной, и «мы [Советы] держали его под колпаком»¹². Однако до конца 1920-х годов Кутепов продолжал свою работу – пускай и не всеми одобряемую, – как глава РОВС и антисоветских операций и даже планировал убийство Сталина и других начальников ОГПУ в Москве. Естественно, ОГПУ, не добившись с помощью «Треста» визита Кутепова в Советский Союз, где его можно было схватить, нацелилось на него в Париже. Как предсказывал Сидней Рейли: «есть всего два-три человека, при жизни которых большевики никогда не смогут спать спокойно. Генерал Кутепов – один из них»¹³.

В апреле 1928 года генерал Врангель умер в Брюсселе после продолжительной болезни, и меньше года спустя Николаша последовал за ним. Смерть великого князя 5 января 1929 года на мысе Антиб, в возрасте семидесяти двух лет, стала тяжелым ударом не только для членов РОВС, но и для всей семьи Романовых, которые всего четыре месяца назад оплакивали кончину вдовствующей императрицы в Дании[43]. Иван Бунин присутствовал при прощании с Николашей: тот лежал в казацкой черкеске в «необычайно длинном» гробу, покрытом российским флагом. Бунина впечатлил огромный кулак великого князя, «сжимавший кипарисовый крест, словно дубину». «Блистательно! Поистине царственный труп!» Жена Бунина, Вера, была потрясена общим чувством потери: «Казалось, будто мы хороним старую Россию. Ты живешь так, будто раны твои исцелились, а потом натыкаешься на что-то, и они открываются снова, и это больно, очень больно», – писала она в своем дневнике¹⁴. Живые представители семьи Романовых и верхушка белой эмиграции собрались на отпевание в русской православной церкви в Каннах; далее гроб с Николашей поместили в крипту¹⁵. После похорон Кутепова осаждали репортеры, желавшие знать, как смерть Николаши повлияет на политику РОВС; он отвечал, что они будут продолжать дело великого князя. Кутепов настаивал, что русские люди на русской земле должны принять решение о форме будущего правления сами – у РОВС «нет политических целей». Большевизм никогда не разовьется в «более-менее разумную власть»; единственная надежда на то, что в Красной армии «под толстым красным покровом вызревает русское национальное самосознание». На самом деле Кутепов рассчитывал, что с помощью программы по проникновению в Россию РОВС удастся подстегнуть этот процесс¹⁶.

В начале 1930-х годов в штаб-квартире РОВС, на втором этаже дома 29 по улице Колизей, кипела активная деятельность – организация охватила своими щупальцами не только Париж, но и всю Европу. Корреспонденту «Правды» Михаилу Кольцову под личиной французского журналиста удалось проникнуть в это предполагаемое гнездо контрреволюции. Атмосфера, вспоминал он «была замшелая, пахло анисом, сургучом и пылью», а «книги, папки и кипы пожелтевшей бумаги заполняли все полки вдоль стен». В комнатах висели портреты Николая II, Николаши, Колчака и Врангеля. «Величественные седовласые господа перекладывали по столам книги и документы». Это были полковники, штабные секретари, перебиравшие советские газеты и журналы – «Плановая экономика», «Красная звезда», «Бюллетень военно-воздушных сил». Кольцов говорил, что они «исписывали целые листы, выпускали циркуляры, диктовали их машинисткам» – все впустую. Его изумило, что даже спустя столько лет после того, как Советы «разбили и выкинули из страны белогвардейцев, развеяв остатки их по миру, здесь, на улице Колизей, они все еще делали вид, что решают судьбы человечества, хотя сами были повержены в прах»¹⁷. Изгнанные с родины, члены РОВС все еще лелеяли надежду, что однажды они снова двинутся в поход, соединившись под знаменами белогвардейских полков¹⁸.

После смерти Николаши угроза монархистского переворота в России практически исчезла, поскольку больше никто из эмигрантов не обладал его влиянием. Тем не менее оставался Кутепов. Утром 26 января 1930 года ОГПУ настигло его. В то воскресенье несколько соседей видели, как Кутепов пешком вышел из дома – по какой-то причине такси, управляемое одним из его офицеров, не приехало за ним. Позднее сообщалось, что он сам решил пешком отправиться на воскресную службу в храм при Галлиполийском собрании на улице Мадемуазель¹⁹. Кутепов жил в доме 26 по улице Русселе, по соседству с католическим госпиталем, и одна из медсестер стала свидетельницей случившегося: «Подъехала машина, какой-то человек в форме французского полицейского выскочил оттуда, арестовал Кутепова и увез». По другим данным, Кутепова выманили из дома под предлогом встречи с двумя контрреволюционерами из России; в некоторых докладах сообщалось, что его затолкали в машину «двое высоких крупных мужчин в желтых плащах»²⁰.

Когда стало ясно, что Кутепова похитили, ведущие эмигрантские издания обратились к французскому правительству с требованием разорвать дипломатические отношения с Советским Союзом; толпа эмигрантов грозила ворваться в советское посольство на улице Гренель. Французское правительство отдало распоряжение провести тщательное следствие, и четверо агентов тайной полиции занялись розысками генерала. Тем временем французская пресса обрушилась на советское правительство с обвинениями в вопиющем преступлении – похищении человека на территории Франции²¹.

Что именно тогда произошло, до сих пор неизвестно, однако с учетом физической мощи Кутепова его наверняка пришлось усыплять. Дальше его увезли в Кабур в Нормандии, где на моторной лодке доставили на советское грузовое судно «Спартак», пришвартованное в гавани²². Судя по всему, Кутепов умер по пути в Россию – либо от сердечного приступа (у него было больное сердце), либо от передозировки снотворного, которое ему ввели при похищении. В любом случае, он был уже мертв, когда «Спартак» прибыл в Новороссийск. Ходили слухи, что его подчиненный генерал Николай Скоблин с женой Надеждой были агентами ОГПУ и участвовали в похищении²³.

Генерал Евгений Миллер, возглавивший после Кутепова РОВС, оказался куда менее эффективным и влиятельным лидером. Однако он был знаменитым военным и выглядел достаточно внушительно со своими пышными усами – даже больше, чем у Кутепова. Размер усов соответствовал его «нелепым амбициям»; он прославился тем, что его «абсурдные замыслы и планы были полностью неисполнимы». С редкостной наивностью он занял тот же кабинет, не проверив его досконально, и потому не знал, что там полно жучков, установленных ОГПУ. Точно так же он поставил уже находившегося под подозрением Скоблина во главе контрразведки²⁴. Однако Миллер сознавал, что обречен; семь лет спустя, 22 сентября 1937 года, пока он продолжал мечтать об антикоммунистическом восстании в России, его тоже похитили – теперь уже агенты НКВД, выросшего из ОГПУ, – среди бела дня в Париже и, видимо, опять при содействии Скоблина.

Против всякой осмотрительности Миллер согласился встретиться с двумя «германскими агентами» в Булонском лесу; однако, прежде чем покинуть кабинет в РОВС, он оставил записку, где сообщил о своих опасениях, и письмо, которое надо было распечатать, если он не вернется. Миллера еще видели вместе со Скоблиным близ советской виллы на бульваре Монморанси – после этого он исчез. На этот раз агенты НКВД были достаточно осторожны с дозировкой снотворного; семидесятилетнего Миллера спрятали в деревянном ящике и в сером грузовике советского посольства доставили на торговое судно «Мария Ульянова», стоявшее в Гавре²⁵. Премьер-министр Франции Эдуард Даладье был, очевидно, проинформирован об этом факте, однако предпочел не отправлять французский военный катер на перехват судна; политическая напряженность и так была сильна в преддверии войны, и он не хотел ухудшать отношения со Сталиным²⁶. Скоблин тем временем испарился – судя по всему, бежал в Испанию. Его жена, популярная певица Надежда Плевицкая, была арестована по подозрению в пособничестве похищению, когда французская полиция обнаружила у нее дома секретные шифры, поддельные паспорта и другие улики. В декабре 1938 года суд приговорил ее к двадцати годам трудовой колонии, но в 1940 году она скончалась в заключении. Сталин планировал для Миллера громкий показательный процесс в Москве, однако, опасаясь дипломатического кризиса с Францией, передумал. По последним данным Миллера девятнадцать месяцев продержали в одиночной камере в Москве, и его допрашивал лично глава НКВД Николай Ежов. Миллер был расстрелян 11 мая 1939 года на Лубянке; никакой важной информации Советам получить от него не удалось. РОВС до такой степени наводнили шпионы, что похищение Миллера оказалось, по сути, бесполезным²⁷.

В 1920–1930-х годах многие представители молодого поколения русской эмиграции не находили для себя в Белом движении группы, к которой могли примкнуть, и потому искали что-то еще, будь то Российское христианское объединение, Ассоциация молодых христиан или молодежные движения, связанные с национализмом в Италии, где правил Муссолини. Самой заметной из них была праворадикальная молодежная группа, основанная аристократом-эмигрантом Александром Казем-Беком – «младороссы», возникшая в 1923 году в поддержку русского православия и монархии Романовых. С отделениями в Париже, Берлине, Праге и Белграде она своими патриотическими устремлениями заслужила поддержку великих князей Кирилла Владимировича и Дмитрия Павловича. Движение младороссов привлекло на свою сторону молодежь из бывших дворянских семей, испытывавшую горечь и разочарование и нуждавшуюся в новой самоидентификации. С самого начала младороссы придерживались антисемитских взглядов и, со своей формой и военной дисциплиной, постепенно склонялись к итальянскому фашизму (Казем-Бек давно мечтал о славе русского дуче). К середине 1930-х в движении младороссов во Франции насчитывалось около восьмисот членов, но оно уже стало просоветским, а ОГПУ даже пыталось завербовать Казем-Бека. Ходили слухи, что движение финансирует советское правительство и что оно создавалось специально для раскола в эмигрантских кругах. По этой причине младороссы лишились поддержки бывшей русской аристократии, а также и покровительства Дмитрия Павловича, некоторое время председательствовавшего в организации – особенно после того, как она открыто выразила восхищение Гитлером и национал-социализмом[44]²⁸.

Для бывших военных, по-прежнему ищущих дела, за которое стоило бы сражаться, ответом в 1937–1938 годах стала Испания: больше сотни бывших белогвардейцев – практически все из парижской колонии – перешли Пиренеи и присоединились к националистам под предводительством Франко. Война была для них шансом поучаствовать в испанском «крестовом походе против коммунизма», а для тех из них, кто отличался особо живым воображением, «возможностью претворить в жизнь великий, пусть и безрассудный, план по перегруппировке Белой добровольческой армии, рассыпанной по европейским странам»²⁹. Возрождались мечты о том, что «после решительного удара по большевизму на Иберийском полуострове восстановленная русская императорская армия готова будет вернуться и отвоевать матушку-Россию». К несчастью, испанцы не разделяли этих устремлений; они не признавали военных рангов многочисленных русских офицеров, примкнувших к ним, и с подозрением относились к их мотивам, считая всех русских красными. Так что русским добровольцам, вынужденным служить обычными солдатами вне зависимости от былых званий, пришлось очень нелегко. Их унижало то, что лидеры националистов не выказывают никакого интереса к русским военным традициям и боевому опыту Гражданской войны в России. Республиканцы же активно приветствовали прибытие советских войск и техники – танков «Т-26» и самолетов «I-15» из СССР³⁰.

Махинации РОВС и советской разведки в Париже, пытавшихся подорвать политическое влияние друг друга, усиливали политический раскол русской эмиграции, отчаянно боровшейся за выживание. У обычного эмигранта не было ни времени, ни сил на политику, однако для тех, кто ею интересовался, имелся выбор на любой вкус: от левых социалистов до правых сторонников германского фашизма. Правда, они мало на что влияли, поскольку не имели доступа к парламентской и правительственной власти; их рупором, помимо митингов и публичных дебатов, была русская эмигрантская пресса. В этом смысле Париж являлся идеальным центром для распространения пропаганды.

В основном эмигрантскими изданиями руководили бывшие политики с опытом работы в Государственной думе в 1905–1917 годах и сменившем ее Временном правительстве. Хотя революция и Гражданская война давно остались позади, многие эмигранты жалели о падении Временного правительства, просуществовавшего всего восемь месяцев до свержения большевиками; на сей счет велись ожесточенные споры, касавшиеся в первую очередь брошенного на произвол судьбы семейства Романовых³¹. В эмигрантских кругах Парижа вращались двое наиболее видных представителей этого провального правительства, которым, в отличие от императорской семьи, удалось бежать из России живыми.

Наиболее ожесточенно свою честь в данном вопросе отстаивал бывший премьер-министр Александр Керенский, который еще в 1921 году, в ответ на статью в «Фигаро» «Кто в ответе за смерть Николая II», опубликовал собственный репортаж, где перекладывал вину за гибель Романовых на правительство Британии³². «Средненький петербургский адвокат», ставший министром юстиции в наспех сформированном Временном правительстве, Керенский в марте 1917 года отдал распоряжение об аресте Николая и Александры – якобы с целью их защиты. Действительно, в марте 1917 года он обеспечил их перевозку в более безопасное место – Тобольск в Западной Сибири, – но сам бежал из России – предательски, по мнению многих, – перед самым большевистским переворотом. Керенский, с лицом, белым как мел, квадратной нижней челюстью и коротким ежиком волос, прославился на всю Россию своим красноречием. В расцвете карьеры он «расхаживал перед огромными аудиториями с видом главнокомандующего, стаккато изрекая короткие отрывистые фразы с призывами к свободе, вполне в военном духе». Однако этот «калиф на час» испугался большевистской угрозы, да и во время Гражданской войны не встал ни на чью сторону. В Париже Керенский превратился в парию, и его частенько обзывали «трусом и предателем»³³. В 1926 году он перевел свою еженедельную газету «Дни», основанную в Берлине, в Париж – в Пасси, – продолжая цепляться за надежду, что большевизм не продержится долго. В 1927 году он опубликовал «Катастрофу» – свои воспоминания о русской революции, – сознавая, что большинство эмигрантов ненавидит его, но в то же время храня полную уверенность в своей правоте. Керенского не смущало даже негодование британцев за то, что он перекладывает на них собственные ошибки³⁴.

В Париже Керенский встретился с бывшими коллегами по Временному правительству, в частности с министром иностранных дел Павлом Милюковым; в свое время они были соперниками, но теперь их объединяла убежденность в том, что любая попытка военной интервенции в Россию – чистое безумие. Большевизм «подорвут и свергнут прогрессивные силы изнутри»; однако в этом постулате они расходились с теми, кто все еще питал романтические надежды на спасение России усилиями эмиграции³⁵. Милюков, которому было уже за семьдесят, нисколько не утратил прежнего влияния, поскольку оставался главным редактором широко читаемой эмигрантской газеты «Последние новости», прославившейся редакторскими статьями, где он громил в равной мере монархистов и большевиков, настаивая на том, что Россия должна превратиться в демократическую республику³⁶. С такой же легкостью, как материалы для газеты, Милюков писал и научные работы на широкий спектр тем – «от греческой архитектуры и итальянского искусства Ренессанса до русской музыки»³⁷. Однако стиль его был холодным, отстраненным, профессорским. Он не опускался на популистский уровень рассуждений русской эмиграции в «своем видении республиканской России, организованной как парламентская демократическая федерация с мощной социалистической фракцией»³⁸. Замкнутый в своем издательском мирке, работая в редакции с утра до ночи, Милюков имел мало сторонников. Он отстаивал учреждение в Париже некого «общего правительственного органа эмиграции», который выступит единым фронтом против большевизма; однако невозможно было объединить такое количество конфликтующих фракций и политических группировок для выработки общей платформы. Тем не менее газета Милюкова была главным рупором критики Советского Союза за границей, и ежедневно несколько сот экземпляров «Последних новостей» отправлялись агентами ОГПУ в Москву, чтобы Советы были в курсе мнений их самых яростных парижских критиков³⁹. В четверговом литературном выпуске Милюков публиковал рассказы и отрывки из романов лучших эмигрантских писателей, включая Бунина, Тэффи и Ремизова. Он печатал и молодых поэтов – в первую очередь перспективного Бориса Поплавского, – фельетоны Дона Аминадо и литературную критику Владислава Ходасевича. Газета Милюкова служила главным голосом литературной эмиграции до последних часов перед оккупацией Парижа Германией в июне 1940 года⁴⁰.

Противники горячих республиканских настроений Милюкова выбирали более консервативное «Возрождение», где помимо новостей также публиковались произведения эмигрантских писателей. Еще одним значимым печатным органом эмиграции был журнал-ревю «Современные записки», созданный по образцу старых русских литературных журналов девятнадцатого века; в нем сотрудничали самые значительные представители русского литературного зарубежья. Под руководством главного редактора Марка Вишняка и трех младших редакторов из социально-демократического крыла эмиграции журнал публиковал эссеистов, философов, писателей и поэтов различных политических убеждений; там же появились первые написанные в эмиграции произведения Владимира Набокова, тогда печатавшегося под псевдонимом Сирин. Несмотря на постоянные финансовые затруднения, семнадцать номеров журнала, вышедших за период с 1920 по 1940 год, помогли пламени русской эмигрантской литературы не угаснуть⁴¹.

По воскресеньям на улице Дарю, во дворе церкви, широко продавались эмигрантские газеты и журналы. На другой стороне улицы, в русском книжном магазине, торговали военной и военно-морской периодикой, а также специальными изданиями для казаков, популярная монархистская (и яростно антисемитская) газета «Двуглавый орел» регулярно доставлялась из Берлина. Некоторые эмигрантские издания представляли собой просто листок, отпечатанный на скудные средства, существовали они обычно недолго⁴². Однако там содержалась информация для эмигрантов о том, где найти дешевое жилье, где получить медицинскую и юридическую помощь, как обзавестись паспортами и удостоверениями личности. В них публиковали и отчаянные обращения русских, нуждавшихся в деньгах, чтобы отправить детей в школу или начать свое дело, взволнованные объявления о поиске родственников и друзей, пропавших в эмиграции. В «Последних новостях» раз в неделю напоминали о «Голодной пятнице», когда читателям следовало «пропустить два приема пищи, а сэкономленные таким образом средства передать в фонд обездоленных детей-сирот»⁴³.