Тем не менее даже в Париже Русскую православную церковь в 1920-х годах раздирали конфликты; русский Париж стал «полем богословской битвы» после разрыва между Московской патриархией и зарубежными епархиями38. После революции, в 1918 году, Синод Русской православной церкви был распущен и вместо него восстановлена старинная Московская патриархия; однако из-за большевистских гонений на церковь новый патриарх, Тихон, предоставил автономию всем эмигрантским епархиям на неопределенный срок. Митрополит Евлогий в Берлине стал главой временного управления русскими епархиями в Западной Европе в 1921 году, а в Сербии православные митрополиты созвали Карловацкий Синод, или Русскую православную церковь за рубежом. Разделение на фракции неизбежно подорвало единство Русской православной церкви. Евлогий перевел свое управление из Берлина в Париж в 1923 году, став митрополитом Западной Европы, а митрополит Антоний остался в Сербии как митрополит Зарубежной церкви. В недавно созданном СССР церковь все больше подпадала под контроль Советов, и верующие обращались к Евлогию с просьбами не проявлять открыто враждебность к советскому государству, поскольку на родине они и так подвергаются преследованиям39. В 1928 году Евлогий разорвал все связи с Москвой, а в 1931-м отделился от других эмигрантских фракций, переведя западные епархии под юрисдикцию Константинополя, чем спровоцировал новую волну конфликта внутри диаспоры – теперь сразу три церковных юрисдикции претендовали на правомочность существования за рубежом. Тем не менее, несмотря на личные религиозные и политические взгляды, для большинства русских эмигрантов церковь оставалась главным символом единства, их духовным домом. Православие и противостояние Советам были «основными составляющими подлинного русского патриотизма» и краеугольным камнем эмигрантской жизни – хотя бы в этом сходились все русские эмигранты в Париже40.
Другим аспектом деятельности церкви являлась забота о нищих, больных и престарелых членах эмигрантской колонии. В середине 1920-х благотворитель, пожелавший остаться анонимным, финансировал устройство дома призрения для престарелых русских эмигрантов в Сент-Женевьев-де-Буа, в пятидесяти милях к югу от Парижа. Своим созданием дом призрения был обязан княгине Вере Мещерской, руководительнице российского Красного Креста, и ее дружбе с англо-американской богатой наследницей, владелицей скаковых лошадей Дороти Пейджет. Дороти была дочерью лорда Куинсборо и его богатой жены-американки, Паулин Пейн Уитни, которая после смерти в 1916 году оставила Дороти состояние в два миллиона долларов (около 50 млн на нынешние деньги). Дороти не отличалась покладистым нравом, и ее неоднократно отчисляли из английских школ, поэтому учебу она заканчивала в Париже – в Отейле, где школу организовала княгиня Мещерская, бежавшая из России в 1917 году. Вера была наставницей Дороти; тогда-то между ними и завязалась дружба. Ранее она уже занималась благотворительностью, в частности устроила мастерскую, где эмигранток учили вышивать, а их изделия продавали в магазине. Через Веру Дороти близко сошлась с русской эмигрантской колонией в Париже и регулярно делала крупные благотворительные взносы в пользу нуждающихся эмигрантов.
В 1926 году Дороти приобрела ферму восемнадцатого века, Шато-де-ля-Коссонри, которую Вера с сестрой, Еленой Орловой, должны были переделать в дом призрения для престарелых и инвалидов. Покупка обошлась в четыреста тысяч франков; Дороти настаивала на том, чтобы остаться анонимной, и потому ее имя не фигурировало в официальных документах[41]. Заведение стало известно как
Когда российский посол Василий Маклаков был освобожден от своих обязанностей в 1924 году после признания Францией Советского Союза, он передал все посольское имущество, включая мебель, портреты Романовых и прочие ценные вещи Русскому дому. Поэтому в столовой там висели портреты Александра II и Николая II, а в салоне «тихонько бормотали самовары… и графини разливали чай» под портретом вдовствующей императрицы. Все дышало старинным, дореволюционным русским очарованием, строго соблюдались правила этикета, и «царила атмосфера дачи в Царском Селе»43. Французский журналист Жан Деляж особенно отмечал, что в распределении комнат не было никакой дискриминации: фрейлину устраивали с тем же комфортом, что и служанку из дворца Романовых. То же самое касалось выращивания и приготовления пищи. Профессор мог возделывать огород, пожилой инженер трудился в столярной мастерской, а княгиня подавала чай. В книге «Россия в изгнании» Деляж упоминал некоторых постояльцев: граф Ниерот, заместитель министра двора; княгиня Голицына, вдова главного егеря императорского двора; вдова адмирала Колчака Анна; барон Кнорринг, бывший дивизионный генерал; князь Гагарин. Посещая комнаты постояльцев, Деляж обращал внимание на трогательные мелочи – памятные вещицы, вывезенные при бегстве из России: одну-две любимые книги, резную шкатулку, фотографию в рамке, – олицетворявшие утраченную навеки прежнюю жизнь. Куда бы он ни шел, везде его встречали спокойные и улыбчивые стариковские лица, но «со следами многих несчастий, запечатлевшимися на них»44.
Одной из самых высокопоставленных жительниц Русского дома была старшая фрейлина императорского двора княгиня Елизавета Нарышкина, распорядительница гардеробной царицы. Она скончалась там же в 1928 году и была похоронена на близлежащем кладбище45. Постепенно эмигрантских могил там становилось все больше, и было принято решение об обустройстве русского православного кладбища. И снова, не поднимая шума, Дороти Пейджет на собственные средства выкупила землю у ранее существовавшего кладбища, а другие жертвователи собрали деньги на постройку там церкви в 1930-х годах46.
Нигде за границей так не ощущается дух православия, как на знаменитом русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа, где похоронено более десяти тысяч русских эмигрантов, включая таких знаменитостей, как Иван Бунин, многочисленные Романовы, князь Юсупов с женой, Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, а также княгиня Вера Мещерская. Вместе с Русским домом комплекс в Сент-Женевьев превратился в подлинный русский религиозный центр, «маленький Загорск» (по названию известного религиозного центра в России), и теперь является объектом паломничества для тех, кто хочет посетить место последнего упокоения множества знаменитых русских (в том числе прославленного балетного танцовщика Рудольфа Нуреева). Присутствие православной церкви в Париже подтолкнуло к созданию Свято-Сергиевского богословского института, где ведущий теолог и философ отец Сергей Булгаков окружил себя учеными и интеллектуалами в изгнании – включая историка Георгия Флоровского и философа Николая Бердяева, которые были депортированы из России как «нежелательные элементы» по распоряжению Ленина в 1922 году.
Русская православная церковь в Париже участвовала во многих общественных проектах. По ее инициативе создавались молодежные объединения, школы, православные центры, благотворительные и филантропические организации для помощи нуждающимся в дополнение к уже существовавшим Международному Красному Кресту, Лиге Наций и Ассоциации молодых христиан. Великая княгиня Мария Павловна вспоминала, как она «часами заседала в комитетах, посещала организации, планировала благотворительные представления, продавала билеты, собирала пожертвования»:
Вокруг себя я видела одну нужду, такую нужду и горе, что кровь стыла в жилах. Никаких человеческих сил не хватило бы прийти на помощь всем нуждавшимся, и эта беспомощность повергала меня в отчаяние47.
К несчастью, прежние «классовая подозрительность и недоверие», приведшие к революции, в изгнании никуда не исчезли и во многом препятствовали предпринимаемым усилиям. «Наивная враждебность» прогрессивных интеллектуалов к бывшим аристократам, основанная на предубеждениях, делала совместную работу практически невозможной. Даже в эмиграции, в Париже, люди объединялись по политическим убеждениям, и хотя все придерживались яростных антисоветских позиций, «работать вместе не могли».
Для филантропической деятельности внутри колонии имелись веские основания: в числе эмигрантов было множество людей со слабым здоровьем – преимущественно бывших военных в возрасте от восемнадцати до сорока лет. Среди них была самая высокая смертность, многие стали инвалидами после долгих лет службы, ранений, болезней и голода. Некоторые представители дома Романовых и других дворянских родов активно занимались благотворительностью в их пользу; так, княгиня Шувалова основала в Вильжюиф в 1922 году Франко-русский госпиталь, который постепенно превратился в отличный хирургический стационар с самым современным оборудованием, а Мария Маклакова (сестра посла) еще при существовании посольства очень помогала эмигрантам48. Американский репортер Кеннет Робертс в 1921 году писал о ней так: «Впервые войдя на территорию посольства, я увидел длинную очередь [беженцев], дожидавшихся ее. Молодая женщина упала в обморок от голода. Все женщины в очереди были в трауре, ни у одной не было денег, чтобы купить еды себе и детям на следующий день». Комитет, возглавляемый Марией, отправлял мужчин-эмигрантов в специальную школу, где они переучивались на электриков и механиков; женщины там же изучали «стоматологию, ретуширование фотографий и плетение кружев». Она же помогала в учреждении Русского лицея на улице Доктор Бланш в Шестнадцатом округе для двухсот мальчиков и девочек49.
Дочь великой княгини Владимир Елена также являлась активным филантропом; на деньги, полученные от продажи материнских драгоценностей, она сняла особняк в пригороде Парижа, Сен-Жермен-ан-Лэ, и устроила там детский приют Ле Пек. Так, по ее словам, она увековечила память о матери. Старшая дочь княгини Палей Ирина основала школу для русских девочек из бедных семей в Шато-де-Куинси, которую финансировала совместно с богатым вторым мужем50. Она же руководила одной из самых крупных и влиятельных русских общественных организаций в Париже, если не во всей Европе – Комитетом взаимопомощи русских эмигрантов, основанным ее матерью в 1925 году и перешедшим под начало Ирины после смерти княгини Палей в 1929-м. Комитет обладал сведениями обо всей русской диаспоре во Франции – по сути, то была перепись всех русских, бежавших от большевиков. Зная, что в его документах содержится масса информации о потенциальных антисоветских активистах за рубежом, советская тайная полиция – ОГПУ, организованная на базе ЧК в 1922 году, – много раз пыталась внедриться в комитет; за гражданами России, связанными с эмигрантским сообществом, пристально следили, пытаясь уличить в антисоветской деятельности51. В начале 1930-х годов, когда эмигранты стали достаточно организованной зарубежной политической силой, их подпольная деятельность значительно возросла, так что Советы решили предпринять контрмеры с целью ее подавления.
Глава 10. «Вездесущие интриганы», шпионы и убийцы
Британский секретный агент Освальд Рейнер был хорошо знаком с методами работы охранки – бывшей царской полиции – и пришедших ей на смену сначала ЧК, а в 1922 году ОГПУ. Он знал Россию не понаслышке, поскольку участвовал в заговоре с целью устранения Распутина, завершившемся его убийством в декабре 1916 года. Однако разобраться в комбинациях многочисленных русских эмигрантских политических группировок, борющихся ныне друг с другом в Париже, оказалось для него проблемой. Благодаря тесному знакомству с Россией Рейнер получил задание проверить данные отчета разведки, озаглавленного «Предложение о монархическом перевороте в Советской России», полученного британским министерством иностранных дел 28 июня 1923 года. Рейнер хорошо представлял себе интриги и козни, на которые готовы были пойти различные эмигрантские объединения, и выдал следующее заключение: «Единственный вывод, который можно сделать из противоречивых сведений, сообщаемых в докладе, это что среди русских эмигрантов царит полная неразбериха»1.
Описывая три основные парижские группировки, стоявшие за великими князьями Николаем Николаевичем (Николашей), Кириллом Владимировичем и Дмитрием Павловичем, а также соперничающие республиканские объединения, Райнер указывал на массу несоответствий:
Некоторые стремятся заручиться иностранной поддержкой, в то время как другие сопротивляются любой интервенции. Некоторые настроены прогермански, а некоторые возражают против любых контактов с немцами, которых считают повинными в несчастьях России. Некоторые требуют сохранить польские границы в нынешнем состоянии[42], другие хотят расширить их, есть и те, кто хочет их сократить. Сюда следует добавить также, что остатки врангелевской армии дезорганизованы и ненадежны.
«Общее впечатление от изучения данного документа, – продолжал Рейнер, – заключается в том, что тут освещаются бумажные войны, далекие от реальности». На основании доклада он мог заключить лишь, «что большевики сами, через собственную разведку, сообщают данные подобного рода»2. Это было справедливо: любой раскол – и Советы об этом знали – способствовал проникновению в эмигрантские круги шпионов, которыми теперь кишела русская диаспора. Подстегиваемое официальным признанием Советского Союза Британией, Францией и Германией, советское правительство в Москве усиленно следило за действиями русских эмигрантов, и особенно «вездесущих интриганов» – белогвардейцев. Даже французы считали их возмутителями спокойствия. Их штаб в Париже рассматривался как центр антибольшевистского движения, и Советы старались, чтобы шпионы следили за каждым их шагом3. Москва пошла даже дальше: обсуждались планы о похищении и возвращении в Россию ключевых военных и политических фигур эмиграции, в частности Николаши, главнокомандующего русской армией за границей. Для советской пропаганды ничего не могло быть лучше, чем громкий показательный процесс над представителем ненавистной бывшей аристократии4.
В 1924 году, после того как Врангель убедил его принять командование русскими войсками за границей, Николаша с приближенными управляли большей частью эмигрантского движения через РОВС и штаб в Париже. Члены организации платили небольшой вступительный взнос, позволявший им держать связь с другими эмигрантами и белогвардейскими группировками, рассеянными по всей Европе. Вместе белогвардейцы были единственным серьезным объединением, представляющим угрозу для Советского Союза, и хотя у них не было единой политики и доктрины, они смогли спасти прежнюю императорскую армию от распада, удержав при себе самых опытных и идейных офицеров, готовых действовать в любой момент.
В ответ Советы сформировали группу провокаторов, которые внедрялись в эмигрантские круги в Европе и шпионили на советскую власть. После окончания Гражданской войны и советско-польского конфликта, в 1921 году, ОГПУ учредило подразделение контрразведки, так называемый «Трест» – группу оперативников якобы промонархистского настроя, для внедрения и выявления эмигрантских объединений, работающих на свержение советского режима. Одной из целей «Треста» было добиться доверия у их ключевых фигур, заманить тех в Советский Союз, а там арестовать и допросить. Под прикрытием нового посольства в Париже, в особняке «Отель-д’Эстре», «Трест» развернул во Франции сеть своей агентуры. Некоторые работали культурными и коммерческими советниками, консульскими чиновниками или входили в состав торгового представительства; другие, представляясь журналистами, бизнесменами и артистами, внедрялись в парижское эмигрантское сообщество. Отчеты агентов по военным вопросам собирались и оценивались в торговом представительстве; второй секретарь полпредства Лев Борисович Гельфанд подпольно возглавлял операции ОГПУ по внедрению в РОВС и вербовке агентов.
Свою провокацию ОГПУ начало с отправки в Париж Александра Якушева, бывшего чиновника Министерства связи, который связался с монархистами в Париже и Берлине с целью убедить их – в первую очередь Николашу – в существовании в Советском Союзе мощного (но в действительности вымышленного) движения сопротивления, которое стремится с ними сотрудничать. Это мнимое «Монархическое объединение Центральной России» (МОЦР) собиралось якобы свергнуть советскую власть. Членов РОВС в ссылке пытались таким образом привлечь к сотрудничеству с целью свержения Советов; для этого верхушке РОВС в Париже требовалось встретиться с активистами из России. Однако для начала МОЦР просило выделить финансовую поддержку, а также сообщить подробную информацию о белогвардейской сети – имена, адреса, – чтобы работать совместно5.
С одобрения Николаши генерал Александр Кутепов, бывший заместитель Врангеля, в 1924 году приехал из Сербии для содействия в создании в Париже антибольшевистского подполья; это было сделано несмотря на возражения самого Врангеля6. Старый вояка, Кутепов славился железным характером: сильный, энергичный и решительный. Строгая дисциплина в его войсках помогла им пережить эвакуацию в Галлиполи и на остров Лемнос, где их держали, безоружных, на крайне скудных пайках после бегства из России. Однако он был прежде всего боевым офицером и плохо разбирался в тонкостях шпионской деятельности. В штаб-квартире РОВС в Париже Кутепов набрал и возглавил собственное разведывательное подразделение под кодовым названием «Внутренняя линия» – группу боевиков численностью около двух дюжин для ведения антибольшевистской подрывной работы в России. С помощью шифровок Кутепов поддерживал связь с «Трестом», не зная, что это агенты ОГПУ, и веря в их ложь7.