Русский этнограф Н.И. Надеждин. Путешествующий и описывающий русское население Южной Бессарабии в 1839 г. Н.И. Надеждин демонстрирует свои панрусистские взгляды: «Степь, степь и степь открывается за Аккерманом… Первая смена лошадей, через 23И версты, называется Кибабчи; вторая, через 19 % верст, Сарьяры. Обе эти станции состоят из одиноких хуторков, торчащих на безбрежной степи. Меня поразило, что жители их, исправляющие почтовую гоньбу, настоящие русские; и не просто русские, но чистые великороссияне, подмосковные великороссияне! Кажется, им очень тепло здесь, на юге. Они разодеты щегольски, в цветных рубашках, в синих суконных армяках, шляпа набекрень, сапоги с напуском, борода расчесана и разглажена – что наши мещане и даже купцы! Женщины, впрочем, может быть, ради воскресного праздника, точно куколки, в немецких писаных платьях и кофтах. Вот они, наши старинные сказки: “Доселе русского духа слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух воочию проявляется!” Что ж? Тем лучше! Никто так не обрусит земли, как чистый москаль, настоящий русский!»482.
Труды офицеров Генерального штаба. Давайте и мы, уважаемый читатель, кратко остановимся на творчестве офицеров Генерального штаба, уже знакомых нам по анализу изучения других народов, проживавших в Бессарабии.
Н. Дараган остановился на представлении двух составляющих русского населения края: староверов и ортодоксальных русских, оказавшихся в крае в силу разных причин, в том числе и из-за заработков.
Он приводит краткую историю появления в Бессарабии некрасовцев: «Раскольники большею частью старообрядцы, некрасовцы, поселенные в г. Тучкове и окрестностях. Донские казаки, бежавшие с Дону еще при Петре Великом, во время Буслаевского мятежа к 1708 году и поселившиеся за Дунаем в кампанию 1810 и 11 года. Ген. Тучков склонил их к возвращению на русскую землю, по ходатайству командира молдавской армии Кутузова им были отведены земли близ Измаила, где они и построились, составя предместье Измаила, наименованного впоследствии, в 1812 году, в память основателя Тучковым. Не мудрено, что некрасовцы, жившие целое столетие среди мусульман, сохранили свои старообрядческие заблуждения, и по возвращении в Россию думают, что одна их церковь осталась неприкосновенною от нововведений, противных истинному христианству. Признание одних старых икон и старых книг, служба на семи просфорах, не канонический напев не мешают им быть хорошими гражданами»483. Обратим внимание, что Дараган, при всем своем критическом отношении к староверам, одновременно подчеркивает их лояльность к государству и умение быть «хорошими гражданами». Кстати, подобная позиция была достаточно смелой для офицера Генштаба в условиях официального отношения к старообрядцам в России.
Более опасными он называет молокан484. Напомним, что среди них были не только русские, но и украинцы (впрочем, в то время их относили к русскому народу, называя «малороссами»). Подобное отношение к молоканам отразилось, в частности, на характеристике населенных пунктов края. Говоря о Бендерах, исследователь отметил, что «Бендеры представляют неудобство в том, что в числе жителей находится около 1000 человек раскольников, между которыми находятся духоборы (6 челов.) и молоканы (160), не признающие священства и не поклоняющиеся иконам»485.
Напомним, что два города – Тирасполь и Бендеры, ныне относящиеся к самопровозглашенной Приднестровской Молдавской Республике, были основаны и развиты при активном участии старообрядцев.
В связи с тем, что у бендерских староверов с 1827 г. имелась своя часовня, их называли часовниками486.
Дараган подчеркивал серьезное экономическое значение русского населения в южных городах края, подспудно обращая внимание на миграцию русских в южные регионы страны: «Аккерман есть один из очень важных торговых городов Бессарабии <…>, от этого в Аккермане находится уже теперь две гостиницы и 3 заездных дома. Они содержатся русскими, а потому совершенно отличаются от постоялых дворов в других городах Бессарабии, напоминая чисто русский быт и доказывая, что русские ремесленники находят много работы для себя в Аккермане»487.
Помимо Бессарабии русские активно осваивали просторы Левобережного Поднестровья. Их описанию посвятил свое внимание подполковник А.А. Шмидт, назвавший их первыми оседлыми обитателями Херсонской губернии. Думается, однако, что он несколько ошибся. Скорее всего он сделал свойственную его современникам ошибку, соотнося русских и малороссов в единое целое (напомним, так же поступал и Н.И. Надеждин. См.: раздел, посвященный изучению молдаван русскими авторами). Особое внимание он обратил на русских раскольников, часть представителей которых переселилась в Украину еще при Петре I. Но и здесь не везде они встречали покой, что заставляло их двигаться еще дальше в степи, «где владычество России не было еще заметно». Здесь автор дал пояснение исходу части русских раскольников из Молдавии за Днестр, в ходе русско-турецкой войны, объяснив это уговорами графа Румянцева. Автор назвал 1240 семейств, покинувших Молдавию и основавших села Калиновку, Золотаревку и Плоское (Александрийского уезда)488.
Шмидт подчеркивал, что «великорусские выходцы подразделялись на многие секты или расколы; весьма многие из них были грамотные, имели в церквах древние рукописи и книги св. Писания..»489. Однако последующие этносоциальные и внутриполитические события привели к определенным трансформациям в среде староверов, на что указал автор: «Когда вследствие завоеваний Россия упрочила будущность края, правительство нашло необходимым вреднейшие секты удалить в Таврическую губернию и на Кавказ. Образование военного поселения также содействовало выходу многих из них в другие места, перепискою в мещане или целыми обществами, так, например, образовалось селение Плоское, Тираспольского уезда. Наконец, в позднейшее время, когда граф Никитин обратил внимание на присоединение их к единоверию, семейства лиц, составлявших оппозицию, были переселены в другие округи, в села, населенные малороссиянами и молдаванами, не склонными к принятию раскола»490.
Таким образом, наблюдения Шмидта лишний раз подтверждают озабоченность властей настроениями и передвижениями старообрядцев, которые считались людьми опасными и для власти неблагонадежными491.
Шмидт отмечает высокую конкурентоспособность «великороссиян» «опасным соперникам евреям, по своей предприимчивости, сметливости и по тому еще, что торговая деятельность первых резко отличается от торгашества последних». Сравнивая торговые отношения русских и евреев, автор находится явно на стороне первых: «Ознакомившись со всеми условиями какой-либо промышленности, москаль увеличивает размеры своей деятельности до тех пор, пока накопление его капитала превзойдет нужды оборота <…>. Еврей имеет только в ввиду дать скорейший оборот своим деньгам, каким бы ни было путем и не останавливается ни на одном предприятии. Вообще в тех местах, где основали свою торговлю великороссияне, евреям трудно укорениться, потому что они являются туда временными деятелями, не имеющими, следовательно, того кредита и опыта, какой приобрели русские долговременным трудом на одном и том же поприще»492.
Отдельным народам часто приписываются разного рода черты, которые становятся чуть ли не национальной визитной карточкой. Русским, в определенном смысле искусственно, было принято приписывать пьянство493. Так вот Шмидт, говоря о староверах, отмечал: «Хотя русские склонны к пьянству не менее малороссиян, но оно встречается реже между раскольниками и даже местами вовсе не замечается, и ни в каком случае водка не доводится до кабалы у евреев». Одновременно автор подчеркивает, что «хмель порождает в русских большее буйство, чем в каком-либо другом народе»494.
Среди данных офицеров Генерального штаба наиболее полные сведения о населении края встречаются у А.И. Защука. Нисколько не принижая его заслуг в сборе и накоплении материала, в том числе по истории, этнографии и настоящему (на момент написания публикаций – 60-е гг. XIX в.) различных этноконфессиональных слоев населения, можно констатировать, что со второй половины XIX в. происходит процесс не только активизации накопления этнографического материала, но и появляется такое явление, как определенного рода компиляция сведений, взятых у более ранних авторов, чьи работы стали библиографической редкостью. Это тоже в каком-то смысле оправдывало этнографическую науку, находившуюся в то время только в стадии формирования.
Текст А. Защука тоже не лишен определенных заимствований, однако еще раз подчеркнем, что это не делает его менее востребованным в научном плане, но констатировать это явление необходимо. Так, при характеристике русского населения Защук использует сведения, помещенные в работу Дарагана, с той лишь разницей, что Николай Михайлович характеризует старообрядцев, несмотря на их религиозные «заблуждения», как «хороших граждан» (см. выше), а Александр Иосифович меняет эпитет, обозначая их как «трудолюбивых граждан»495.
Вообще Защук начинает говорить о славянстве с древности, вспоминая походы Святослава, дружбу Стефана Великого с Москвой, Прутскую баталию Петра Великого, Румянцевское время496. Этому раннему времени мы уделим внимание в следующей книге (под названием «Россия и Молдова: между наследием прошлого и горизонтами будущего. XVI – конец XVIII в.»), над которой сейчас идет работа; читатель сможет с ней ознакомиться в 2022 г.). Ну, а если возвращаться к рассматриваемому времени XIX – начала XX в., то комментарии Защука можно охарактеризовать как общие, но одновременно включающие в себя ряд зафиксированных им деталей. Он, в частности, подчеркивал, что «Южная Бессарабия издавна служила притоном беглым крепостным из Малороссии, западных и внутренних губерний России. Достигши благополучно южной Бессарабии, беглец мог свободно вздохнуть, заняться ремеслом по своему усмотрению, а прежде всего приписаться в мещане, на место какого-нибудь умершего. Общества же, состоявшие сами из людей, бежавших от крепостного состояния, редко отказывали кому-нибудь в этом одолжении. Обновившись другим именем и родством, бурлак выправлял себе бумагу, с которою и пускался по Бессарабии. Тут он был дома.
Таких бурлаков на промыслах было не десятки и не сотни»497.
Напомним уважаемому читателю, что «бурлаками» в те времена называли неженатых мужчин податных категорий. Это название постепенно превратилось в фамилию, которую и сегодня можно встретить среди жителей Молдовы разных национальностей.
Самым сподручным ремеслом, отмечал Защук, для бурлака была рыбная ловля в плавнях Дуная. Занимаясь ею, бурлаки никуда не приписывались. «Рассыпались по плавням, бесчисленным лиманам и озерам, словом в трущобу, где беглецы были свободны и в безопасности. Хозяевам заводов такие люди были под руку; бездомный бродяга, – кому он мог жаловаться на обиду, притеснение? С земскою полицией откупщикам, конечно, невыгодно было спорить, а потому, при поверке людей на заводах, все обстояло благополучно, все с законными и непросроченными видами. Таких бурлаков на промыслах было не десятки и не сотни. А чуть что-нибудь, невзгода, – недалеко и Турция. Бурлак-хозяин уделял часть, какую ему вздумалось, и оба были довольны; первый был доволен кровом, ночным отдыхом, свежей и вкусной осетриной; второй – дешевым работником. Вдобавок рыбный откуп шел рука об руку с доживающим свой век откупом чарочным498, а для бурлака-горемыки поддержка трехпробным была уже роскошью, за которую шла его добрая доля рыбы. На таких ходулях держался знаменитый промысел дунайский; на эти же данные рассчитывал и откуп Днестровский. Но время переменчиво. Уничтожение крепостного состояния дает возможность благоразумной и самостоятельной деятельности каждому…»499.
Автор обратил внимание на следующую деталь: в некоторых селениях великороссиян, как отмечал Защук, еще встречалась соха и работа в поле осуществлялась лошадьми, что исчезает, «причем за неимением других, входят малороссийские плуги, требующие, по своей тяжести, воловьей упряжи»500. Данное наблюдение позволяет утверждать, что выходцы из центральных губерний России, о которых пишет Защук, вероятно, оказались в Бессарабии относительно недавно, практикуя привычную для России обработку земли лошадьми и сохой. Могла сказываться и этническая замкнутость на новом месте, что стиралось временем. Это подтверждает свидетельство данного автора о том, что в работе стали использовать украинский тяжелый плуг. К слову, во многих хозяйствах, расположенных вблизи немецких поселений, крестьяне использовали немецкий облегченный плуг, с которым можно было работать с применением лошадиной тяги.