Взрыв

Однажды, кажется, в Томске, в гостиничном ресторане (потрепанная сталинская роскошь: плюш и пилястры, оркестрик, солянка и лангет, сто грамм по нарастающей, что тут описывать, гостиничные рестораны по всей провинциальной советской России были близки по форме и содержанию) я заметил себе подобного. Народ гулял – для чего еще местному человеку ресторан. Этот же пытался поесть и явно спешил уйти до эксцессов. Одинокий приезжий за столиком притягивал неприятности, как громоотвод молнии. Задирать (или агрессивно подпаивать) одиноких чужаков, ближе к апогею надрывного веселья, входило в меню, как бы восполняя его скудость. То пьяненькие тетки рвались танцевать, силой вытягивая нашего брата командировочного из-за стола, чтобы раззадорить своих мужей, и те вынуждены были изображать ревность; то просто задиралась местная золотая молодежь. Что-нибудь да приключалось. Мы переглянулись, и он, благо народ еще только собирался, и мест было сколько угодно, подсел ко мне. Это было взаимовыгодно: два пришельца – уже коллектив, на них не обращали внимания: ну, перетирают мужики что-то свое, кому какое дело. Разговорились. Опыт не подвел меня: оказалось, тоже лектор. Тоже от «Знания», правда, из Москвы. И по другой части. У меня тема была – искусство портрета. У него, назовем его Виктор, – психологические аспекты брака. Оказалось, и он на четыре дня. И улетаем одним рейсом (мне приходилось возвращаться через Москву). Решили вечерами, после лекций, держаться вместе. Парень оказался вполне переносимым, разве что немного заторможенным. Сигналы, правду сказать, были. Раз у него появился просвет, и он решил сопроводить меня на лекцию и помочь с картинками. Я дал ему заветную коробку с диапозитивами. После первых же минут я обнаружил, что никакой последовательности кадров не было: мой помощник показывал то фаюмский портрет, то портрет Юсупова работы Серова, за Рафаэлем шел Бродский, из вишенки на торте, каковой я считал фрондерский, рисковый показ автопортрета Малевича, художника в ту пору абсолютно потаенного, ничего не вышло: он выпал в самом начале, после портрета Папы Иннокентия. Я метался по сцене, как вратарь, оставшийся в одиночку против целой команды. Впрочем, импровизируя, я отбил большинство мячей: опыт не пропьешь. Во всяком случае провала не было. Местные искусствоведы даже удивились, как ловко у нас теперь в Русском музее используют монтажный метод. Когда мы с Виктором остались наедине, я призвал его к ответу. Он меланхолически признал, что, действительно, споткнувшись у входа в Дом офицеров, рассыпал мои слайды. Но подобрал все до единого, засунул их обратно. Наугад.

– А меня предупредить?

– Извини, не подумал. Да и времени перекладывать все равно не было.

Ладно. Могло – не будь я столь невнимательным – насторожить и другое: специалист по психологическим аспектам брака разводился во второй раз, и никак не мог соскочить с этой темы. Он, похоже, вообще разочаровался в институте брака. Если уж у него ничего не получается…

– Послушай, может, бросишь ты эту бодягу, эту свою брачную тему в лекциях, и все как-нибудь наладится?

– Пробовал после первого развода. Два года не читал. То есть читал «Психологические основы руководства трудовым коллективом». Не помогло. Женился, и вот опять. Видно, не судьба.

Конечно, нытье Виктора действовало на нервы. С другой стороны, на этом фоне собственные проблемы как-то ускользали. Тем более, что появилась возможность поднять настроение моего нового приятеля. Дело в том, что, приезжая с лекцией в новый город, ты неизбежно попадал в молодежную компанию, близкую к искусству. Музейщики, молодые преподаватели, художники – свой брат. Собирались на квартирах, в гостиницу приглашать было невозможно: церберы коридорные на этажах несли службу не хуже вохры. Понятия «тусовка» с ее иерархической организацией еще не существовало. Люди с концептуальным стержнем или лидерскими амбициями налаживались в Москву. В провинции в ходу были локальные мифы. Как правило, поведенческого характера – о местных знаменитых стариках, как сказал бы Пыляев, чудаках и оригиналах. Их немало осталось по России, сосланных и отсидевших, ускользнувших и затаившихся. Вот ими обычно, причем совершенно бескорыстно, гордились в больших промышленных городах. А еще любили поговорить о местных гениях, спившихся с круга, за которыми когда-нибудь будут гоняться музеи. Таким, не без романтизма, был тогдашний местный, по-нынешнему говоря, дискурс. Милый, пьяный и фантомный, потому что гениев предъявить не было никакой возможности, значит, на психику никто не давил. Я представил своего нового приятеля, он как-то сразу прижился в компании. Оказалось, времени даром не терял. Познакомился со студенткой – будущим искусствоведом, уходил с ней курить на площадку, а потом и вовсе выпал вместе с ней из поля зрения.

Нравы были легкие, никто и внимания не обратил. Следующий раз я увидел его уже перед отъездом, поджидающим наше общее такси. Он был оживлен:

– Представляешь, у нас Оленькой все получилось. Уж так хорошо, слов нет. Такого секса у меня давно не было.

Что тут скажешь? Дело молодое.

– Нет, ты не думай, похоже, все серьезно заворачивается. Она ко мне в Москву скоро приедет, может, что и получится. Тьфу-тьфу-тьфу. Ты же знаешь мои проблемы.

Я поддакивал. Однако на подъезде к аэропорту оживление у Виктора сменилось каким-то нездоровым возбуждением. Он вел себя крайне нервно. Когда мы с чемоданами остановились в дверях перевести дух, объявили: рейс такой-то на Москву задерживается.

– Слава Богу, – совершенно неожиданно произнес мой попутчик.

– Ты с ума сошел? Чего ради торчать в этом аэропорту?

Тут он раскололся:

– Понимаешь, у меня так сложилось: после чего-нибудь хорошего непременно случится какая-то гадость. В историю какую-нибудь попаду обязательно. Карма у меня такая. Что-нибудь откажет, сломается. А ведь у меня с Оленькой так хорошо получилось. Просто радость. А за радость надо платить. Вот я и подумал, самолет опаздывает – это как бы в зачет. Ничего худого больше не случится. А тут сразу – вылет. Как бы не засчитывается…

«Ни фига себе, – подумал я, – да у этого психолога психика-то того… Нет, пожалуй, не буду я продолжать с ним знакомства». Тут объявили посадку. Пяти минут не прошло, как отменили, а тут вдруг снова. На Виктора больно было смотреть. Я прочел в его глазах дикое желание сбежать из аэропорта. Так и оказалось.