– Я с тобой.

Постоянно появляться в обществе неотрывного Паоло, ох, как не хотелось. Пришлось пойти на компромисс: ты оставляешь меня в покое, зато я принимаю приглашение поехать в твой загородный дом на весь день. И баста. Ехали мы часа три в длинном черном лимузине. Я дремал. Остановились у шлагбаума, буквально в чистом поле. Вокруг шлагбаума расхаживали молодые люди в черных костюмах. Далее я увидел сицилийскую деревню, прямо как из «Крестного отца», – небольшие домики с крышами оранжевой черепицы, апельсиновые деревья, даже какая-то церквушка, явная стилизация, причем недавняя. Вот только рельеф подкачал – плоский, в отличие от крутого, сицилийского. Студия Паоло располагалась в домике без этажных перекрытий, с верхним светом. Много картин, скульптура – вариант поп-арта. Не хуже других. Минут через сорок в дверь постучали. Потом я оценил деликатность гостей: они, несмотря на раздирающее их любопытство, дали нам время пообщаться, «поработать». На пороге стояли старики, человек пять, разношерстно одетые – кто в гавайской рубахе, кто в строгом костюме, кто по-деревенски, в полотняном пиджаке, широких штанах и в соломенной шляпе. Начался обряд встречи. Целовались они азартно, как Брежнев с секретарями зарубежных компартий.

– Синьор Артиста!

– Синьор Фармачиста!

– Падроне!

Все повторяется, когда Паоло представляет меня:

– Синьор Кураторе!

Все посматривают на меня, Паоло оживленно жестикулирует. Можно было понять, что я без ума от его искусства, что оно – самое то, перфетто! Далее меня привели в примерно такой же домик с вывеской: Farmacia. Хозяин радушно показывал какие-то склянки. Несмотря на все отказы, мне всучили какую-то упаковку – аспирин? Отказать синьору Фармачиста было немыслимо. Наконец, зашли к синьору ресторатору. Ресторан был совсем небольшим и подчеркнуто аутентично деревенским. Я щегольнул: наше вам, синьор Ристараторе. Паоло поправил:

– Это ведь простой кабачок – Оste. И хозяина надо называть по-старому, по-нашему: Padrone.

Падроне так падроне. Все расселись. Пицца сицилийская, называемая сфинчионе, вопреки ожиданиям оказалась не очень вкусной, вяловатой. Но к тому времени я понял: она и не должна была быть вкусной. Точно так же фармацевт вовсе не обязан был уметь смешивать порошки. Как оказалось, у синьора ресторатора была большая сеть пиццерий на Манхэттене. У синьора Фармачиста – серия аптек. Что-то подобное было и у других стариков. На пенсии или на отдыхе они, под охраной молодых людей в черном, играли в итальянскую деревенскую жизнь. Не знаю уж – по детским воспоминаниям или по воображению. Также не берусь судить, подходило ли к ним понятие la familia, мафия. Пожалуй, что и подходила – слишком уж чистый, лабораторный какой-то был эксперимент: никаких прохожих, проезжих, чужих. Свои и гость. То есть я. У Паоло была здесь позиция – художник, artista. Деньги он, видимо, заработал понятным для всей компании способом. Статус же художника нужно было подтверждать – галереей, что он уже давно сделал. А теперь вот – получите и распишитесь – музейным куратором, которого хитрый Паоло заполучил в нужное время и в нужном месте. Без выкупа, взятия заложников и прочих кинематографических штучек.

Выставка состоялась и прошла хорошо. К тому времени мы вполне освоились с Паоло. Щедринский, несмотря на свои мягкие профессорские манеры, орал на него благим матом, требуя американской четкости в делах. При этом подмигивая мне: не дождемся, тот еще фрукт – поискать! Я тоже научился преодолевать сицилийскую настойчивость художника-лотерейщика. Настойчивость эта изумляла. Как-то раз позвонили из охраны Эрмитажа: какой-то странный тип задержан во время непонятного занятия, он пытался установить на парапете одной из эрмитажных лестниц какую-то раскрашенную жестянку, да еще привел фотографа все это заснять. При этом сослался на свою выставку у вас… Пришлось по-соседски упрашивать выпустить незадачливого экспонента. Я уже смекнул, в чем дело: Паоло решил охватить еще и Эрмитаж. Чего уж, раз оказался в Петербурге. Почему не сфотографировать свой поп-артистский объект на лестнице в качестве доказательства – дескать, он вхож во все музеи. Я изображал предельную степень ожесточенности:

– Еще раз устроишь что-либо подобное – закроем выставку! В договоре есть графа – чрезвычайные обстоятельства! Вот и закроем!

Паоло мялся, раскаиваясь, но для виду. В нем вообще был драйв ребенка или прожженного авантюриста: если очень надо, можно использовать все возможности. А там уж как повезет, попадешься или нет. Я представил себе его детство в нью-йоркской Малой Италии. Ну, связались. Тоже мне, «Однажды в Америке». Оказалось, чрезвычайные обстоятельства по-эрмитажному – еще цветочки. Ягодки пошли, когда Паоло позвонил мне вечером и радостно сообщил:

– У вас в Петербурге находится с визитом президент Картер. Завтра в девять он приедет в Мраморный дворец ко мне на выставку. Я обо всем договорился. Паоло так спокойно перенес мой истошный крик, что я подумал: похоже, это не просто его очередная авантюра. Что-то здесь есть. Чем черт не шутит. Экс-президент Джимми Картер (американцы приставку экс опускают, для них президент сохраняет титул пожизненно), действительно, гостевал в это время в Петербурге.

– Ну, Паоло, смотри у меня…

На всякий случай позвонил директору. Тот, накричав уже на меня, телефонировал, «куда следует». Там ответили, что в программе визита Картера посещения выставок и Мраморного дворца не значится. То есть не лезьте не в свои дела. Директор успокоился, еще раз послав меня туда же, куда я уже привык посылать Паоло. Но я-то Паоло знал, а он нет. От артиста можно было ждать чего угодно. Рано утром – Картер, по словам Паоло, обещал быть в девять утра, – я, чертыхаясь, искал свежую белую рубашку.

– Ну, итальяшка, мафиози конченый, погоди…

В девять утра я стоял на крыльце рядом с Паоло. На всякий случай прибыл и начальник охраны – люди служивые привычны реагировать на любой сигнал. Но и он мне сказал:

– Давыдыч, зря время теряем. Я своим звонил – ну не могут американцы график нарушать, у них все расписано, нас там нет. Пустышку тянем!

Ровно в девять в ворота въехали три черных хаммера. Из них посыпались охранники с автоматами. Они пробежали мимо нас, занимая позиции. Затем вышли Картер с женой и, кажется, сыном. И посольские, и консульские. Я очнулся и изобразил долгожданную радость. Как мама учила: хорошая мина при плохой игре. Впрочем, почему плохой – даже приятно, такие гости. Показал им дворец. Интерьеры и особенно торжественный Мраморный зал, похоже, впечатлили чету Картер. Впрочем, они впечатляют любых президентов. Беспроигрышная карта. Затем поднялись на третий этаж. На выставку Паоло. Представил высоким гостям художника. Пришлось сказать несколько слов и о его картинах. Президент одобрительно кивал головой. Паоло сиял, как самовар. Как если бы он знал, как сияют самовары. Как делать пиар, он точно знал – нанятые фотографы незаметно просочились сквозь охрану. Представляю, как рассматривали фотографии президента на выставке синьора Артиста другие синьоры в псевдосицилийской деревне. Я до сих пор не знаю, как ему удалось заполучить на свою выставку президента. На какие рычаги он нажал. Кому звонил из администрации. Какие услуги оказал во время выборов. Да и какое мне дело? В глубине души он был мне симпатичен – все плотнее занимаясь contemporary art, я убеждался: современный художник очень уж прагматичен, стратегичен, верен правилам игры. А от Паоло с его детской жаждой немедленного обладания – выставкой, музеями, президентом – всего можно было ожидать. Артиста! Проводив гостей, я стал озираться: где Паоло? Чем бы запустить в него тяжелым. Но артист скрылся. Что вы хотите – школа жизни! По крайней мере, в особых кругах какое-то время я пользовался большой уважухой: их служба не знала про готовящийся визит, а я знал! «Видно, не такой уж штафирка-ботаник. А этот его, Паоло, тоже хорош! К простым художникам президенты не ездят!»