— Разумно. Вам бы тоже следовало укрыться, сейчас тут будет небольшое наводнение…
Все еще улыбаясь, Хокан делано вздохнул — и потянул за уголки платка.
Полупрозрачное тело изогнулось — и вместе с ним исказился берег, отраженный в живом зеркале. С каждым движением графа чудесный зверь будто оседал, сжимался, как сушеный виноград превращается в сморщенный изюм.
— Не-ет!
Все, включая Хокана, вздрогнули. Из-за кустов позади показалась коренастая фигура в баснословно дорогом расшитом камзоле, который смотрелся еще более несуразно здесь, в чаще леса. Надушенный парик съехал набок, полы одежды и белоснежные чулки густо усажены колючим репейником — Ханна никогда раньше не видела его, а вот граф, по-видимому, хорошо знал, чего ожидать от незнакомца.
— Ты, ты не можешь его так просто уничтожить! — коротышка сказал вокруг долговязой черной фигуры, пытаясь выхватить злосчастный платок из рук соперника. — Я еще не присвоил ему классификацию! Мои… коллеги из научного общества уже на пути сюда. Это будет прорыв!
Отчаявшись дотянуться до скомканной ткани, Эрланд сменил тактику и внезапно ударил тростью графа ниже колена. Хокан охнул и согнулся пополам. Воспользовавшись заминкой, принц Свейн, о котором все благополучно позабыли, со всей силы толкнул графа в реку.
— Сейчас! — воскликнул Коори, ударив плашмя по воде.
Река тотчас словно закипела, забурлила огромным котлом. Волны окрасились в изумрудно-зеленый, совсем рядом с ними мелькнул и пропал прозрачный, как лепестки лилий, раздвоенный плавник.
Русалка? Так ты не шутил тогда? — отплевываясь от воды, крикнул Берр, когда река увлекла всех троих за собой.
— Было дело, — отозвался Орешник, нисколько не пряча самодовольную ухмылку. — Не ревнуй, Ханна, держись за меня крепче!
«У одинокой кобылы»
Белый арилд держали для господ: не каждому постояльцу пришелся бы по нраву его терпкий букет осенней горечи; виммербю оставляло на языке привкус лесных ягод; суае по цвету напоминало бархат розы, хотя на вкус было так себе; сам же он больше склонялся к простой вишневой наливке, что отлично согревала не только сердце, но и душу.
Спустившись по шаткой лестнице в погреб, берсель5 любовно погладил ближайшую бочку по выпуклой стенке и направился в самый дальний угол. Он знал свое дело. Вернее, знал толк в выпивке. Пожалуй, даже слишком, раз после очередной не самой удачной стычки с собутыльниками очнулся за добрую сотню миль от своей лачуги. Прозрачный, как стеклышко, и в той же мере трезвый.
— Рулле! — загрохотало сверху. — Где тебя носит?
Столько лет, а хоть бы словечко в благодарность… Берсель вздохнул, с трудом удерживая громоздкую бутыль худыми, как щепки, ручонками. Он сильно сдал за время работы здесь — осунулся, сгорбился, став вдвое меньше ростом. Каждый день, намывая посуду в медном тазу, Рулле со страхом всматривался в собственное лицо: не проступают ли кости, как у упыря? А что будет, если однажды он растворится совсем?
— Главное, чтобы успел поставить бутылку на пол, — не двинув бровью, заметила Клинта, когда за очередной ночной пирушкой он выложил ей обо всех своих страхах. — Испачкаешь мне полы, я тебя и с того света достану. А вообще, радовался бы, что тепленькое местечко нашел. Кабы не я, слонялся бы сейчас где-нибудь по свету, неприкаянным духом.
А если бы не он, не видать ей посетителей как своих ушей — уши у тролльчихи, к слову, были маленькие, спрятанные в копне жестких волос, которых Клинта никогда не расчесывала, попробуй отыскать! И сама она была под стать имени: ни дать ни взять, кусок скалы, в которой приблизительно вырезали очертания обвисшей груди, массивных плеч и тяжелого, вечно недовольного лица. А уж еда, которую она готовила…
Картошка, порезанная грубыми кусками, с ошметками кожуры, отдавала костровой горечью и похрустывала ближе к середине. Сколько гостей потом мучались животами, проклиная неумелую стряпню, отлично знали придорожные кусты. Зато каша была нарасхват — постояльцы торопились наполнить миски, потому что опоздавшим доставались остатки: пригоревшие к доннышку коричнево-черные ошметки. Стоило ли говорить, что аромат стоял такой, что многие клиенты отшатывались, едва взявшись за медную ручку двери?
Однако же, никто не жаловался. Да и кто в здравом уме осмелился бы перечить хозяйке, от чьих шагов стропила угрожающе тряслись, осыпая столы деревянной трухой, а от зычного голоса лопнула уже не одна дюжина стаканов?