Мы получили следующее приглашение от имени графинии Бобринской: г-н и г-жа Пушкины и
Да, на самом деле —
С любопытством взглянул бы я на твою семейственную и деревенскую жизнь. Я знал тебя всегда под бурею и в качке. Какое действие имеет на тебя спокойствие? Видал ли ты лошадей, выгруженных на Петербургской бирже (то есть после путешествия по морю —
Честь имею препроводить к Вашему сиятельству некоторые замечания, которые не могли войти в «Историю Пугачевского бунта», но которые могут быть любопытны. Я просил о дозволении представить оные государю императору и имел счастие получить на то высочайшее соизволение.
При сем осмеливаюсь просить Ваше сиятельство об испрошении важной для меня милости: о высочайшем дозволении прочесть пугачевское дело, находящееся в архиве. В свободное время я мог бы из оного составить краткую выписку, если не для печати, то по крайней мере для полноты моего труда, без того не совершенного, и для успокоения моей исторической совести.
Замечательный оборот употребляет Пушкин, обращаясь к всесильному чиновнику о разрешении прочесть следственное дело Пугачева — «историческая совесть». Еще раз обратим внимание на то, что Пушкин мыслит большими историческими категориями, он встраивает историю восстания Пугачева в общий контекст российской истории, зачинавшейся еще до Ивана Грозного, в то время как Николая волнует всего лишь одно: неповторение подобного в его царствование. Ведь нечто похожее уже начиналось в конце 20-х годов в Новгороде и Старой Руссе — жестокие по отношению к дворянству волнения в воинских поселениях, созданных волею Александра Первого и исполненных графом Аракчеевым, с которым, как мы помним, Пушкин хотел, но не успел встретиться.
Сама эта идея была крайне близка Николаю — поддерживать такие
Мы писали ранее о замечании В. Набокова, что Николай действительно ощущал себя истинным отцом всего российского народа, включая и такую его беспокойную часть, как поэты и в целом литераторы. Знание о каждом более-менее значимом из них как бы входило в его обязанность «хозяина земли русской». Тяжкой, но обязанностью. Изданные материалы о жизни и деятельности Николая Первого не могут не поражать просто умопомрачительной с точки зрения здравого смысла вовлеченностью императора в самые ничтожные по сути дела своей империи; он демонстрирует знание деталей и людей, которые находились далеко на периферии реальной жизни государства.
Но здесь стоит заметить именно в связи с именем Пушкина, что и другой великий русский писатель, во многом вышедший из внутреннего смыслового содержания мира Пушкина, обработавший и развивший серьезные темы, только-только намеченные у Пушкина, — Ф. М. Достоевский также попадает под личный и суровый удар Николая I. Мыслимое ли дела для Европы: приговорить к смертной казни подающего выдающиеся надежды молодого писателя к смертной казни только лишь за чтение письма умершего уже вольдумца В. Г. Белинского? И в последний момент, уже перед исполнением приговора, м и л о с т и в о объявляющего о замене смерти ссылкой в каторгу. Это 1849 год, и Пушкину, будь он жив, исполнилось бы всего-навсего 50 лет. Какие бы он провел параллели? Что он думал бы о царе и о бедной России?
В 1832 г. его величество соизволил разрешить мне быть издателем политической и литературной газеты.
Ремесло это не мое и неприятно мне во многих отношениях, но обстоятельства заставляют меня прибегнуть к средству, без которого я до сего времени надеялся обойтись. Я проживаю в Петербурге, где благодаря его величеству могу предаваться занятиям более важным и более отвечающим моему вкусу, но жизнь, которую я веду, вызывающая расходы, и дела семьи, крайне расстроенные, ставят меня в необходимость либо оставить исторические труды, которые стали мне дороги, либо прибегнуть к щедротам государя, на которые я не имею никаких других прав, кроме тех благодеяний, коими он меня уже осыпал.
Газета мне дает возможность жить в Петербурге и выполнять священные обязательства. Итак, я хотел бы быть издателем газеты, во всем сходной с «Северной пчелой»; что же касается статей чисто литературных (как-то: пространных критик, повестей, рассказов, поэм и т. п.), которые не могут найти место в фельетоне, то я хотел бы издавать их особо (по тому каждые 3 месяца, по образцу английских Reviews).
Пушкин вступил в решительную борьбу по получению разрешения на издание газеты, поскольку его денежные дела стали совершенно неудовлетворительными. Вся последующая переписка с Бенкендорфом именно об этом. Более того, Пушкин вынужден напрямую обращаться к правительству (читай к царю), чтобы каким-то образом обеспечить существование своей семьи, которая увеличилась, в том числе и в связи с проживанием в его доме сестер Натальи Николаевны.
Интенсивная светская жизнь, в которой нуждалась его жена и требовал его статус придворного — камер-юнкерство, приводила ко все возрастающим расходам. Пушкин почти в отчаянии. Его творческие дела почти изчезают из его переписки, уходят на второй план, давая в свою очередь почву для клеветы, подобной булгаринской, что, мол, Пушкин «закончился».