Если бы тотчас вслед за этой фразой он не захохотал узнаваемым с юности горловым клокочущим смехом, Олега Олеговича мог бы и кондратий хватить.
— Да ладно, шучу, все тип-топ, Олежка!
— Идиот! — в сердцах выдохнул Дымков, испытав мгновенный прилив эйфории, словно окатили его сперва кипятком, а потом прохладной водицей. — Ты соображаешь вообще, мне почти шестьдесят, сердце дрянь, а ты со своими шуточками!..
— Ладно, прости, не сдержался! Каюсь! Ну ты же знаешь, мне не постебаться — день насмарку… Все, приезжай через месячишко, выпьем, обсудим, покалякаем. Обнимаю…
Поздно вечером, после блистательно проведенной Пашей операции «Блеф», в кабинете у Кудрина следственная группа оперативно обсуждала предварительный план захвата так называемого Александра Васильевича. Только предварительный, поскольку неизвестных в этом раскладе было слишком много: когда позвонит (позвонит ли?), где назначит свидание, какой изберет способ передачи денег, будет ли вооружен, будет ли один и т. д.
Лейкинда приглашать не стали на тот случай, если перед встречей владелец расписки и вероятный убийца решил отследить его передвижения. Леонарда Семеновича Паша по телефону попросил во что б это ни стало завтра наутро раздобыть деньги. Лейкинд обещал, сказал, что договорился твердо. Еще Паша велел из дома носу не высовывать, заверил, что подъезд будет под наблюдением, обещал приехать завтра с утра, быть рядом, вместе ждать звонка. Обещал инструкции и вечную славу героя, патриота, оказавшего помощь органам в поимке жестокого убийцы. При слове «жестокого» у Лейкинда резко понизился тонус, и он робко спросил, нельзя ли как-то обойтись без него в качестве подсадной утки. Паша приободрил, заверив, что мощная, великолепно обученная группа захвата не даст даже волосу упасть с его головы. Позже сообразил, что сформулировал неудачно, с невольным намеком на очевидно болезненную для Лейкинда проблему раннего облысения. «Ничего, юрист человек образованный, фигуральные выражения от обидных подколов отличить может».
Перед тем как завершить разговор, Лейкинд все же не удержался.
— Послушайте, ну вы и жук! Выходит, что расписки моей у вас и не было, вы меня абсолютно нагло развели, взяли на понт. Вот они, ваши методы! Но откуда вообще вы могли… Я категорически ни с кем…
— Это наша работа, — скромно перебил его Паша Суздалев, заметив про себя, что и данная реплика не совсем удачна, поскольку «взятие на понт» скорее относится к сомнительным, если не предосудительным приемам дознания.
Они сидели втроем, Марьяна отчаянно боролась со сном, Паша был как всегда бодр и готов на подвиги, Кудрин устал за день, но важность момента допинговала, близость успеха бодрила.
— Итак, что мы имеем? — традиционно вступил Кудрин. — Прежде всего, мы имеем талантливого сыщика по фамилии Суздалев, который, кажется, сильно приблизил нас к развязке как минимум одного из двух убийств. Простите, Марьяночка, надеюсь, мой комплимент в адрес Паши не задевает вашего самолюбия, поскольку вас я по-прежнему ценю безмерно.
Марьяна окончательно проснулась, но взор ее по обыкновению был неподвижен и смутен и обращен то ли вдаль, то ли в глубины собственного сознания.
— Поскольку время позднее, а день завтра выдастся по всему нелегкий, будем лаконичны. Первое: владелец расписки Лейкинда — предполагаемый убийца… Паша завтра с утра при этом Леонарде у него дома. По результатам звонка сверхоперативно разрабатывается план захвата. Я уже договорился: у нас в распоряжении пятеро ребят из спецназа — сядут в машине метрах в двухстах. Еще два оперативника будут в «ролях» — ну, бомж там или дед с коляской… Дадут сигнал. Думаю, вполне достаточно. Брать будем только после передачи денег — ну, это прописи.
Далее… Результаты экспертизы обрубка, точнее — обрезка… С вероятностью девяносто девять процентов в почтовом ящике обнаружен пенис именно Миклачева Анатолия Зотовича. По заключению из лаборатории, минимум через пять-шесть часов после отсечения его поместили в раствор формалина. Там он пролежал, пока не был помещен в почтовую ячейку Голышевой. Таким образом, до момента, пока наш прозорливый пинкертон Паша его там не обнаружил, этот ценный экспонат из чьей-то кунсткамеры в течение двенадцати-двадцати часов подвергался процессам естественного разложения — простите за физиологические подробности.
Теперь записка… Напоминаю содержание: «Навеки твой. Миклуха». Шариковая ручка, печатные буквы, выведено неверной, подрагивающей рукой. Разумеется, идентификация невозможна, однако наш славный дедушка Базилич, дай ему господь до ста лет трудиться нам на радость, на свой опытный глаз предположил, что по некоторым приметам эти буковки выводила женщина. В крайнем случае — ребенок. Но не мужчина в зрелых годах и с твердой рукой. Есть какие-то мудреные признаки, особенности… ему виднее.
Теперь — кто такой Миклуха? Никаких сомнений, что это прозвище, кличка, псевдоним, дразнилка или что-то еще, подразумевающее фамилию Миклачев. Как думаете, Марьяна?
— Никаких сомнений, — в тон шефу произнесла Залесская, не меняя ни положения корпуса, ни направления все такого же задумчиво-статичного взгляда (Паша, отмечая эту ее особенность, всегда вспоминал о проявлении одного психического расстройства под названием «кататония», однако был далек от мысли, что у Марьяны именно эта штука, — просто порой ассоциация возникала: уставится в одну точку и хоть над ухом стреляй).
И вдруг глаза ее оживились, взгляд переместился из какой-то точки на противоположной стене — к креслу шефа, и стало ясно, что эксперт-аналитик Марьяна Залесская не просто стряхнула дрему, но и готова формулировать.
— Вы просили тезисно, Андрей Иванович… Так вот… Позиция первая, общая: суровая реальность ставит перед нами немало вопросов, без ответов на которые эти преступления до конца не раскроем. Даже если завтра возьмем убийцу и он расколется, — все равно окончательной ясности не будет. Потому что история здесь не такая примитивная, какой представляется теперь, после находки в почтовом ящике. Точнее так: она не столь примитивная, какой ее хотел бы изобразить для нас преступник.
Позиция вторая: с порога отбросим мистику, эзотерику и прочую аномальщину. Миклачев свой орган сам не отрезал и по почте его не высылал — здесь, я думаю, двух мнений нет… (все улыбнулись).