Брачное состязание – нашедшее отражение даже здесь, в том, как воробей охраняет свою территорию, – внушило Владимиру чувство баланса противоборствующих в его собственном сердце сил, лишь подтверждающееся оксюморонными парами эмоций, которые он испытывает, и равновесием, объединяющим всю ту жизнь вне человека, которую он наблюдает. Небо, земля, флора, фауна – всё соединяется в Зинаиде. Он больше не охотник – вороны на безопасном расстоянии напоминают нам, что когда-то он им был, – теперь он в полной мере принял свою новую идентичность в качестве влюбленного молодого человека, поклонника своей новой богини. Руины оранжереи, разрушенный храм природы, встречают его как своего рода прихожанина, в то время как колокола монастыря звонят в отдалении. Но его фанатичная преданность не получает ответа. Лишь каприз Зинаиды – ее игра со своими почитателями, ее столь человеческий произвол – отделяет ее от беспристрастной зеленой богини из стихотворения в прозе «Природа».
«Отцы и дети»
Следующим произведением Тургенева после «Первой любви» стал его самый сложный и вызывающий жаркие споры художественный текст – «Отцы и дети», работу над которыми он завершил летом 1861 года. В романе находят дальнейшее развитие многие связанные с природой темы, которые писатель исследовал в предшествующее десятилетие, и важную роль вновь приобретают охотничьи мотивы, к которым он уже долгое время редко обращался в своем творчестве. В «Отцах и детях» охотничий тип равновесия становится вопросом жизни и смерти, а его нарушение обрекает на гибель. Ухаживание, каким его изображает в романе Тургенев, носит осязаемый отпечаток первобытности: оно не поддается человеческому контролю, подобно болезни или нападению безжалостного хищника. Алексей Петрович в последнем письме рассказа «Переписка» (1844–1855) недвусмысленно сформулировал эту мысль:
Любовь даже вовсе не чувство; она – болезнь, известное состояние души и тела; она не развивается постепенно; в ней нельзя сомневаться, с ней нельзя хитрить, хотя она и проявляется не всегда одинаково; обыкновенно она овладевает человеком без спроса, внезапно, против его воли – ни дать ни взять холера или лихорадка… Подцепит его, голубчика, как коршун цыпленка, и понесет его куда угодно, как он там ни бейся и ни упирайся… [Тургенев 1978а, 5: 47].
Евгений Базаров, главный герой «Отцов и детей», являет собой живое напоминание о том, что человеческое спаривание – первобытный акт, которым в конечном итоге, несмотря на все благопристойные атрибуты дворянской культуры и ухаживания, управляют импульсы, лежащие вне сферы рационального. Образно выражаясь, Исав (спаривание) здесь выглядывает из-за плеча Иакова (ухаживания). В этом романе многочисленные метафорические ассоциации персонажей-людей с животными и растениями последовательно высвечивают овидианский подтекст, с его античными людьми и божествами, превращающимися в представителей флоры и фауны, тем самым подразумевая, что эмоциональные и философские тяготы русских людей XIX века воспроизводят волнения классической Античности, так же как молодые персонажи «Отцов и детей» воспроизводят волнения своих родителей.
Подобно двум молодым приятелям Шубину и Берсеневу из романа «Накануне», Аркадий Кирсанов и Базаров тоже обсуждают смысл природного мира:
– И природа пустяки? – проговорил Аркадий, задумчиво глядя вдаль на пестрые поля, красиво и мягко освещенные уже невысоким солнцем.
– И природа пустяки в том значении, в каком ты ее понимаешь. Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник [Тургенев 1978а, 7: 43].
Здесь, в отличие от Шубина и Берсенева, которые оба в целом согласны с романтическим взглядом на природу как на единое целое, имеющее некое имманентное значение, Базаров и Аркадий не могут договориться даже относительно самых основных понятий. Для Базарова природа просто совокупность организмов, а не источник красоты, который может вдохновить на поклонение себе, как это происходит с Аркадием. Если, как предполагает Базаров, Аркадий видит в мире природы «храм», то молодой Кирсанов напоминает юного Владимира из «Первой любви», восхищающегося природой с развалин оранжереи-святилища. То, как Базаров отмахивается от трагической истории Павла Петровича и его умершей возлюбленной, загадочной княгини Р. («И что за таинственные отношения между мужчиной и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие это отношения»), вполне соответствует его самопровозглашенному образу ученого и подчеркивает его материалистический взгляд на природу [Тургенев 1978а, 7: 34].
В первой половине романа объективирующие замечания Базарова относительно женщин свидетельствуют о предположительно научной позе, подчеркивающей бесчувственность его материализма:
– Хорошенькая она?
– Есть здесь хорошенькие женщины?
– На остальных баб не похожа.
– …Только у ней такие плечи, каких я не видывал давно.
– …Свободно мыслят между женщинами только уроды.
– Этакое богатое тело! <…> хоть сейчас в анатомический театр.
– Из этой еще что вздумаешь, то и сделаешь; а та – тертый калач.
«Нравится тебе женщина, <…> старайся добиться толку; а нельзя – ну, не надо, отвернись – земля не клином сошлась» [Тургенев 1978а, 7: 61, 65, 69, 71, 75, 83, 87].
В мировоззрении этого молодого ученого нет любви – есть лишь спаривание. На самом деле из всех основных тургеневских персонажей, возможно, именно Базаров больше всех склонен рассматривать человеческие ухаживания как ток, участники которого неприкрыто интересуются способностью к размножению и половым соитием. От подобной материалистической отчужденности недалеко и до хищничества, и, вероятно, именно это подразумевает Катя, когда ближе к концу романа говорит Аркадию о Базарове: «Как вам сказать… Он хищный, а мы с вами ручные» [Тургенев 1978а, 7: 156]. Как будет показано ниже, Тургенев специально подчеркивает, что Базаров не охотник в прямом смысле слова, но не менее тщательно он изображает своего героя-нигилиста охотником-хищником на метафорическом уровне – охотником за женщинами. «Именно охота, хищничество, воля – во всей своей этимологической многогранности – неотступно сопровождают сцены встреч Одинцовой и Базарова», – утверждает Костлоу и в подтверждение тезиса приводит целый ряд убедительных текстовых свидетельств того, что в описаниях этих встреч последовательно используются слова, однокоренные со словом «охота» [Costlow 1990: 129]. Метафорический охотник Базаров потерпит в конце поражение потому, что в нем нет равновесия настоящих охотников, таких, как Николай Петрович и прежде всего Аркадий. Когда же Базаров в итоге все-таки «инфицируется» любовью, то его преувеличенно медицинские замечания о женщинах и бесстрастное научное мировоззрение становятся ироничными до нелепости[228].
Ключевой диалог в начале шестой главы ясно систематизирует разницу между ученым и охотником: