Три ярких, морковно-красного цвета, молодых и бойких еще меченосца — два самца с пиками и скромная пузатенькая самочка, — дрогнули разом и синхронно сделали поворот кругом, желая, как видно, незамедлительно скрыться в джунглях роголистника, элодеи и подводной осоки, но, скосив для верности крохотные свои, черненькие с желтым ободком глазки на внезапно появившееся перед ними лицо, синхронно поняли, что эта космическая лепешка не принадлежит их извечной кудрявой мучительнице, имеющей отвратительную привычку стучать по стеклу, отчего весь их мирок вздрагивает, как во время землетрясения… — поняли и застыли на миг, изучая. До чего ж сложна и бесконечна природа, если даже в их микроскопических мозгах, едва доступных невооруженному человеческому глазу, эта работа состоялась, закончилась, и было очень быстро принято следующее решение: не уплывать пока, подождать и, может быть, даже не обращать внимания. Эх, разве предугадаешь все в этой непрочной жизни, когда все существование и маленькое, скромное семейно-общинное счастье твое целиком и полностью зависит от стихийных мыслей в голове хозяина дома, Александра Сергеевича Саничкина, а также его жены, Вали? Поворот их мыслей — и все они вместе с парой соседок-скалярий, чванливым петухом и маленькими глупыми гуппи, могут очень даже просто оказаться в канализационной трубе… Нет, лучше не обращать внимания и вести себя так, как будто ни о чем не подозреваешь — веселись, пока горит лампочка и растет элодея, гоняй других самцов, чтобы завоевать расположение хорошенькой самочки, глотай сушеную дафнию и мелкого мотыля!..
Но Виктору-2 вовсе не было дела до их трусливых, насквозь пропитанных мелкобуржуазной моралью, даже можно сказать вполне мещанских, микроскопических мыслей, нет… Спокойно, просветлев душой и лицом, подошел Виктор-2 к аквариуму, присел на корточки возле него, вздохнул прерывисто, как ребенок — и погрузил умиротворенный, благостный, светлый взгляд свой в этот яркий, словно бы солнечный мир. И утих тета-ритм, появился устойчивый альфа-, и в успокоенном мозгу мужа легкомысленной Майи, как в кинотеатре, где показывают диснеевский фильм, замелькали картины и зазвучали мелодии — такие всем понятные, такие для всех приятные, такие объединяющие и лишь чуть-чуть, совсем чуть-чуть нереальные. Замирая от радости, воображал Виктор, как лазил бы он по этим длинным изгибающимся желто-зеленым ветвям, как прятался бы в ракушках и камнях, как парил бы в воде над этим чистым и светлым песчаным дном, усеянном пестрыми камушками, как подружился бы с меченосцами, и те поочереди возили бы его на своих спинках — и дух захватывало бы от скорости, с которой яркая рыбка пересекала бы волшебный мир, как гонялся бы и хватал за хвост гуппи. И не надо было бы думать, решать проблемы сталь непосильные, не надо было бы мучиться.
Но непрочно воображаемое волшебное счастье. Гаснет фильм, стихает музыка, зажигается в зале свет… И объединившиеся было в своей мечте люди вновь в странных очках как будто бы видят друг друга, принимают позы, модулируют голоса и замечают друг у друга в глазах не соринки — бревна. И кривые или длинные носы, и обвисшие щеки, и морщины. И не приходит никому в голову, что сосед твой, может быть, думает и чувствует так же, как ты, а то, что он бранится и делает пакости, может быть, потому лишь и происходит, что именно это самое он видит и от тебя — а может быть, ты вообще все это вообразил, меряя по себе? — и почему-то никто не в силах порвать этот противоестественный замкнутый круг. Почему?
Так и случилось с Виктором-2, когда почувствовал он вдруг прикосновение к своему плечу сзади и, вздрогнув, поднял глаза и увидел над собой любимое и ненавистное, ласково улыбающееся, коварное, красивое и нежное, разгоряченное сейчас лицо Майи.
14
— Что с тобой, Витенька, мальчик мой? — очень тихо спросила она, но так, что в глазах у него потускнело, а в мозгу опять бешено заплясал тета-ритм. И словно мощной авиа-катапультой выбросило его из аквариумного мирка, тихой гавани, и вновь почувствовал он себя маленьким, слабым и одиноким, лаборантом, получающим в месяц 82 р. с вычетами, мужем красивой жены, на которую даже при нем определенным образом смотрят и которая, конечно, дала кому-то из тех двоих на кухне рабочий свой телефон, но он, Виктор-2, никогда не узнает об этом.
— Что с тобой? — повторила Майя, глядя на него с укоризной — как мать, как сестра, черт возьми, может быть, даже и как жена, но не так, как женщина, которая по-настоящему любит.
— Ничего, все в порядке, — ответил ей Виктор и изобразил на своем лице улыбку. — Выпьем, что ли?
— Давай, выпьем, — с готовностью согласилась Майя и, почувствовав, что сделала пока достаточно, чтобы снять с себя бремя ответственности за мужа и за свою честь, весело зашагала в комнату.
Но вот парадокс. То, что приносило такое огромное беспокойство Виктору, делая его жизнь временами просто невыносимой, казалось совершеннейшей глупостью Майе. Она и понять-то не могла, как можно придавать значение простому факту, формальности. Разве после чего-нибудь такого она будет хуже относиться к своему мужу, меньше любить его? Вот уж наоборот. Скорее именно его страх, его беспомощные малодушные переживания, столь унизительные для обоих, отталкивают ее от него. Чем больше трусливый супруг боится, тем больше оснований для страха у него появляется, это уж точно. Пока же, за год с лишним замужества, Майя ни разу не изменила ему. Нет-нет, вовсе не потому, что была слишком уж строгих, усвоенных с детства или выученных в самостоятельном возрасте правил. Просто она не страдала по этому поводу, да и случая в общем-то не представлялось. Да и как он может представиться, случай? Работа, потом готовка, стирка, магазины, кино, телевизор… Ведь это так принято сейчас — говорить о круговых бесконечных изменах, о теперешней морали, такой короткой, что ею нельзя даже и срам прикрыть — то ли дело было раньше: длинные, свисающие до пят одежды, металлические пояса и оригинальные замочки для легкомысленных жен. Теперь же джинсы в обтяжку, а юбки такие, что грех смотреть. На Майе, к слову, была именно такая юбка… И все-таки пока, уж так получалось, что грех — если это можно назвать грехом — не прилипал к Майе. А телефон Орлову она дала просто так, не раздумывая, а если и думала мельком, то лишь о том, что он как-нибудь развлечет ее своим внеочередным чрезвычайным звонком в какой-нибудь особенно нудный рабочий час, может быть, пригласит куда-нибудь повеселиться. Что убудет у ее супруга? И вообще не напоминает ли позиция ее муженька в этом вопросе мучения скопидома-книжника, собравшего в своем доме отличную библиотеку, ревностно охраняющего ее от читателей и — не читающего! Напоминает, конечно же. И еще как…
Но не до подобных размышлений — увы — было Виктору-2, не понимал он ничего этого, не верил, страшная неопределенность грызла его, мучила, не давала покоя. Никакой определенности не было, ну никакой, во всем обманывала его Майя — даже, казалось, в том, что была возмутительно, неприлично здорова…
Когда молодые супруги, минуя Ларису и Зою, остававшихся все в тех же позах, вышли из комнатки и пересекали темный маленький коридорчик, в котором еще плавали слои недавно выпущенного Виктором-2 дыма, в дверном проеме большой комнаты показалась фигура Геннадия. Дело не в том, что, отключившись уже, он растерял все свои чувства к Веронике. Дело в том, что, расставшись с Майей, в большую комнату вошли Давид и Орлов, и если несколько более совестливый Давид Леонидович пригласил потанцевать свою Олю, то записавший телефон Майи и еще более обнаглевший от этой удачи Орлов, не обращая никакого внимания на законную свою партнершу Сусанну, увидел, что Геннадий, покачиваясь, стоит невдалеке от знойной женщины Вероники в ожидании, когда кончится пауза на пластинке. Увидев это, капитан Орлов, естественно, не растерялся. Зазвучали первые звуки танго — спокойного танца, весьма подходящего, — и Орлов тотчас же, легонько, но ловко — «по-интеллигентному» оттеснил Геннадия боком.
— Послушай, Мегрэ, — сказал он галантно, — теперь моя очередь, не будь эгоистом. — И уверенно обхватил Веронику за талию.
Отключившийся как раз за несколько мгновений до этого Геннадий постоял, постоял, покачиваясь, и в полном недоумении направился в коридор.
И вслед за проскользнувшими мимо него в темноте прихожей Майей и Виктором-2 в освещенном прямоугольнике двери маленькой комнаты, немедленно угадав, телепатически ощутив его выход из большой комнаты, показалась полная, хотя и сохранившая пока еще свои прекрасные формы, фигура Ларисы.
— Ларисанька, — механически сказал отключенный Геннадий.
И Лариса мгновенно забыла нанесенное ей жестокое оскорбление.
— Поцелуй меня, — попросила она, мягко, но настойчиво вводя Геннадия в комнатку и сажая его на тахту, рядом с Зоей.
Заулыбавшись, Геннадий поцеловал ее.
— Крепче, — попросила она.