Так что весьма дружно на этот раз у них получилось.

Но мало этого, разумеется же. Испытав одно проверенное веками средство — химическое, они теперь прибегли к другому, пусть не очень надежному. Главное ведь — расковаться, освободиться от пут обыденщины, а что это за раскованность со скованным языком? И теперь если произносил что-то Орлов, или Давид, или Майя — совсем свободно теперь говорили, разве что отдельные слова выпускали, называя только лишь первую букву, а иногда Орлов не выдерживал, проговаривался, то же и Майя — во все стороны теперь, что называется, зеленый свет был, — то никто не ахал в ужасе, а скорее наоборот — считалось это уместным. И хохотали. Каждый силился вспомнить нечто — правда, не свое, а чужое, пусть не очень приличное, но зато проверенное, эффектное и испытанное. Конечно, каждый из них мог бы сказать что-то интересное и даже забавное свое, из собственной, пусть не очень богатой, но все же не совсем же безликой жизни, да что там — мало ли! — но где уж тут разбираться. Да и боязно — вдруг не оценят? Даже Виктор-2 разошелся, тоже рассказал что-то — то ли случай, то ли краем уха слышанный анекдот. И хотя то, что он рассказал, было совсем уж неприличным, неостроумным и неуклюжим — так всегда бывает, когда берется человек не за свое дело, — но все же и это было встречено громким, хотя и слегка сочувственным, слегка презрительным смехом, и громче всех хохотала Майя, хотя ее, конечно же, покоробило то, что с такой неловкой, жалкой улыбкой рассказал ее милый супруг.

Марина ничего не рассказывала — так же, как и Вероника, Оля, Сусанна, Валя, — но смеялись все дружно, и со стороны могло показаться, что просто в восторге все они сейчас, просто счастливы.

Блестели глаза, разрумянились лица, не желая сдаваться, пытались они достичь согласия, единения, — и добились ведь уже в чем-то! — и прощали друг другу многое, и готовы были еще больше простить ради столь необходимой, столь прекрасной, столь, конечно же, благородной цели — веселья!.

Но в неутолимой жажде своей не знали, не подозревали они все, что импозантный, сверкающий большими солидными очками своими Орлов, столь умелый, столь энергичный их капитан, совсем не бескорыстно разделяет сейчас их благородную жажду. Когда-то злясь на себя за скованность, он злился на всех, и теперь в его сердце были не совсем те мотивы, которых они бы все так страстно желали. «К черту так называемую „мораль“! — так приблизительно думал сердитый Орлов, — Скука повержена, им весело всем — чего же еще? Я победитель! Ты, Виктор Орлов, молодец! Ну-ка еще, ну-ка, ну-ка…»

А они все хохотали — радостно и послушно.

В маленькой комнате, в этом филиале Корабля Веселья — плывущего? стоящего? вертящегося вокруг оси? — как в темном глубоком трюме, тем временем спал Геннадий. Он спал без снов, без вздохов, как мертвый, — призрак Карнавала, радужные ожидания, бодрое настроение выспавшегося атлета, волнение, вызванное Вероникой, приятные мысли — все это покинуло его, унесясь неизвестно куда, в мозгу его сейчас было темно, безмолвно и душно.

Рядом с ним без сна лежала Лариса — ей было и грустно, и в то же время спокойно: ее Генка, по крайней мере, был сейчас рядом с ней.

Игорь сидел рядом с Зоей и вяло думал о том, зачем он здесь, зачем Зоя, зачем вообще все… Зоя, из последних сил изображая обиженную, чувствовала, что сил у нее остается все меньше и меньше. Но она очень хотела, чтобы он, Игорь, как следует понял, как он ее обидел и какая она честная, гордая девушка, не в пример присутствующим. Если он поймет, она и уступит. Однако Игорь, видимо, не поняв, вдруг встал и направился в большую комнату — на палубу, на шум веселья. Просто — встал и пошел. Машинально. К Марине.

Войдя, взглянув, он тотчас все понял.

Да, теперь-то уж она царствовала во всем своем могуществе и мишурном, сверкающем великолепии — Государыня-спасительница, Государыня-матушка, единственная надежда — Пошлость. Этого он ожидал. Хором восторженных голосов поддерживали ее люди — громким, чрезмерно громким, неестественным смехом, двусмысленными улыбками, хохотом, блеском глаз, разгоряченными лицами, вздрагивающими коленями, щипками, похлопываниями. Да, это были лишь слова, но слова, которые касались самого серьезного, самого святого в человеческих отношениях — по какой-то странной иронии люди словно мстили самим себе за то, что они так часто обманывались в своих чувствах, за то, что были несвободны, не властны над ними, за то, что сами не очень-то нравились себе, но никак не могли ничего изменить. Громко, истерично хохотали Марина и Вероника; шумная, звонкоголосая Майя неестественно вскрикивала время от времени — смех не вмещал в себя переполнявшие ее чувства, — открыто, не таясь, естественней всех проявляла свое веселье Валя — даже Валя… Виктор Орлов, рассказав очередной анекдот, первый смеялся тихим, гаденьким смешком, и подхватывали все, и звучало это как прибой разгулявшегося хмельного моря.

Никто и не обратил внимания на приход Игоря. Будь они менее увлечены, они, конечно же, почувствовали бы вторжение инородного тела, — увидели бы, что он не принадлежит к их союзу, не одобряет методов и, может быть, подвергнет сомнению цель. Но настолько все они были поглощены происходящим, своим единением, что никому и в голову не пришло обратить внимание на него — их дружная семья, добрая и терпимая, без всяких сомнений как бы приняла члена-послушника.

«Пьяны, конечно, — думал Игорь, страдая, — но хоть немножечко уважения к самим себе, немножечко бы самолюбия хоть. Ведь и остроумия-то нет, беспомощные потуги… Боже, неужели это им действительно нравится?»

Он сел на свободное место — недалеко от Орлова, — выпил подряд две рюмки чего-то сухого, молча, не принимая никакого участия в буйном веселье. «Неужели не понимают, не чувствуют, что бесполезно это все, противоестественно и надуманно — потому и пошло! Унизительно!» Мельком увидел, что Оля — молоденькая милая Оля с тонким, ювелирно отделанным носиком — не принадлежит, как видно, к общему хору, сидит, поглядывая отстраненно, спокойно, хотя, правда, разрумянилась тоже, и лишь слегка улыбается время от времени. Вздрогнув радостно, Игорь, словно ища спасения, ринулся в светлую глубину ее глаз, принялся внимательно и настойчиво искать в них чего-то. Однако она то ли на самом деле не замечала, то ли делала вид, что не замечает… А Марина, разделившая с ним такие минуты танца… Что с ней-то происходит?

Глупо было разыгрывать из себя ханжу, Игорь понимал. Глупо сидеть с кислой миной. Надо сказать что-нибудь, включиться как-то, может быть, взять на себя, повернуть, но как? Нельзя же встать ни с того ни с сего со своими стихами! Посидев некоторое время, он вышел из комнаты, а потом из квартиры и из дома совсем. И шагал по улице, широко, сильно, с удовольствием вдыхая ночной холодный воздух. «После разберусь, после во всем разберусь, ну их к черту, пусть их!» — думал он и шагал, шагал.