17

Когда вышли из квартиры — из шума, из духоты, — прошли немного по свежему воздуху, а потом поймали такси, Орлов почувствовал опустошение и усталость. Нет, все было не так уж и плохо — повеселились, а он, Орлов, делал то, чего хотелось, можно было даже немножечко гордиться собой (не говоря уже о двух телефонах — Майя и, главное, — Вероника). И все же… Он очень устал. К черту праздники! Завтра, послезавтра все будет в самом лучшем виде — будет чувствовать себя как подзаряженный аккумулятор. Работа, работа главное, задачка одна нерешенная осталась, кажется, он нашел ход…

Втроем подъехали к дому Орлова, Игорь вышел из машины вместе с ними, Орлов его пригласил. Медленно поднялись по лестнице, вошли. Орлов вытащил из кармана бутылку, припрятанную по обыкновению, предложил всем. Игорь отказался — зачем ему в одиночестве на ночь?

— Вы празднуйте, а я пойду. Мне же недалеко. Хочу прогуляться.

И вышел.

— Слушай, Сань, — сказал Виктор Сусанне, когда Игорь ушел. — Давай спать, а? Устал я смертельно.

— Давай, — согласилась Сусанна.

Спокойное согласие Сусанны, ее покорное молчание растрогали Виктора. Все же распили с ней бутылочку, и он начал говорить в пьяной расслабленности какую-то ерунду, оправдывался зачем-то…

Она поддакивала согласно, внимательно слушала — взрослая усталая женщина, то ли жена, то ли мать, непонятно. Не знала — верить ему или нет…

А Игорь шел по городской пустынной улице. Было ясно, сияла большая луна, дул прохладный ветерок. Пары алкоголя выветрились, в голове окончательно прояснилось, и вся церемония праздника казалась сплошным разочарованием, очередной печальной ошибкой. Он был очень недоволен собой. В голове была трезвая пустота и боль. И почему-то мучила совесть. И всех хотелось понять и простить. Даже Давида, даже Орлова — потому что как бы там ни было, но они, в отличие от него, что-то пытались. Каждый по-своему, но пытались. Пытались все-таки сделать праздник. Пусть и негодными средствами, но пытались. Сам же он не сделал, в сущности, ничего. Только ждал чего-то, а то и злился на всех и презирал даже. Какие уж тут стихи…

«Ну почему, ну, почему же так получается?» — мучительно думал он и опять вспоминал, перебирал в памяти то, что знал о своих друзьях — об Орлове, который любит классическую музыку, много читает, интересуется психологией, историей; о Генке, спортсмене, охотнике, путешественнике; о Сашке, который по слухам, — да и по шкафу судя, — коллекционирует книги, особенно — старых русских поэтов, и, как уверял Генка, действительно ценит поэзию. Он вспоминал девушек, и каждая казалась ему сейчас по-своему интересной — почти каждая, — не говоря уже о том, что симпатичные и сложены великолепно почти все, но ни одна из них так ведь и не раскрылась, так и не была сама собой в этой компании. Их красота не сработала… Никто не был самим собой. Но почему?

«Но что же я-то? — в растерянности, думал он, вспоминая себя, видя со стороны. — Орлову Витьке надо было вовремя дать по усам, взять на себя, стихи почитать — ведь поддержали бы, конечно же, поддержали бы! И Марина, и Сашка, Валя, Вероника, может быть, даже. Оля, скорее всего. Может быть, даже Майя и Виктор-2, а там, глядишь, и… Все бы пошло по-другому! Хотя… Попробовать надо было! Однако молчал, переживал, злился. Какой, к черту, Мартин Иден! Это я во всем виноват, а не Орлов, Может быть, я-то и есть Иуда, уж если на то пошло? Ведь мог же, мог… Ну, и ладно. В другой раз обязательно. Не последний ведь праздник».