Он поцеловал ее крепче.
Зоя встала и вышла. Она остановилась в прихожей, не решаясь заглянуть в большую комнату, но как раз в эту минуту, в это мгновение, в мозгу Игоря, все еще без перерывов танцевавшего с хрупкой Мариной, так и не сумевшего за прошедшие, промелькнувшие эти минуты отдаться мелодии и только ей, родилась мысль о человеческом товариществе и братстве. Эта прекрасная, эта волнующая, эта соблазнительная мысль требует определенных условий для своего воплощения — сейчас же для Игоря она оказалась из той же оперы, что и его бесконечные маски и роли, столь же поверхностной и поспешной, случайной. Настигла его все же проклятая неуверенность от малодушия, от ничтожности перед величием прекрасных минут настигла! И поэт Игорь самым противоестественным образом решительно отстранил вдруг от себя зачарованную Марину и, внутренне ужасаясь, полный неуверенности, сказал:
— Знаешь, пойду посмотрю, что там Зоя делает. Неудобно все-таки — пригласил… Как ты думаешь?
И Марина, поверившая, было, ему, Марина, эта стройная, хрупкая изящная девушка, с такой радостью только что внимавшая чистым нотам — хотя и бесконечно смущенная ими! — Марина вдруг молниеносно и бесповоротно решила: ложь! Да, опять ложь. Конечно, ведь действительно его девушка — Зоя. Недаром она боялась! Увы. Буря, поднятая в ней музыкой и близостью Игоря — родственной души! — величественное движение волн стихло внезапно, непостижимым образом улеглось, и в опустевшей, звенящей, усталой голове ее остался лишь один звук: слезливая тоненькая сурдинка, выражающая жалость к себе и необъятную печаль. «А как там Наташка?» — мелькнуло.
— Мне — все равно! — быстро сказала она, добавив про себя: «Все понятно, я так и знала».
Огляделась порывисто и, увидев, что Сашка, хозяин дома, стоит у стены, подошла и зачем-то прильнула к нему демонстративно:
— Сашенька, ну, как ты? Все хорошо?
— Черт знает что! — тихонько выругался почему-то Игорь, мгновенно опять запутавшийся. От расстройства он почувствовал даже какой-то неприятный содовый привкус во рту, машинально подошел к радиоле, зачем-то переставил пластинку и зашагал вон из комнаты. И тут же в полумраке прихожей увидел Зою.
— Ну как дела, Зоя? — сказал он.
Виктор-2 и Майя, войдя в большую комнату, тотчас же начали танцевать, но когда танец кончился, Майя зажгла большой свет и громко сказала:
— Давайте все выпьем, а?
И оставленный ею Виктор-2, которому так нравилось с ней танцевать, отметил про себя горестно: «Да, вот-вот, опять начинается, она опять уходит…» Другой же Виктор, Орлов, а также Давид, Валя, Александр Сергеевич радостно ее поддержали.
15
Корабль веселья, так благополучно отчаливший, как будто бы начал замедлять ход — хотя, может быть, и не начал, может быть, он вообще не двигался, — но теперь даже тем, кто считал, что он движется, скорость показалась все-таки слишком малой. Нужно было прибавлять оборотов. Захмелевших по-настоящему (если не считать Геннадия) в общем-то не было, но это, как видно, и было плохо, потому что всеобщего веселья, мира и дружбы что-то не получалось, тем более не похоже это было на Карнавал-в-Рио. Видимо, нужно было еще раз прибегнуть к испытанному веками средству — каковое предложение и внесла зажегшая внезапно для всех большой свет Майя. Естественно, что предложение это было с удовольствием принято.
И в большой комнате опять стало шумно, началась суета. Орлов, Давид, Виктор-2 слегка отодвинули стол от стены, чтобы можно было установить стулья, пригласили всех быстрее рассаживаться — кто где и с кем хочет, — а размягченный Александр Сергеевич с новой радостью принялся за любимое хобби свое — роль хлебосольного хозяина и виночерпия. Музыка играла во всю ивановскую, рюмочки в свете люстры так и посверкивали, милые гости уважаемые рассаживались, Валя, супруга его любезная, опять заходила туда-сюда с блюдами-разносолами, может быть, только одного не хватало — песен. Но чувствовал почему-то Саничкин, что вряд ли зазвучат песни, потому что хоть и высказал он раза два заветное свое пожелание, однако никто что-то не поддержал его, а Витька Орлов так даже расхохотался. Очень опасался теперь хозяин дома, что и стихов тоже не будет — Игорь ходил какой-то смурной. Кстати, где он? Александр Сергеевич огляделся, но Игоря в комнате не увидел.
Выпили.
Даже юная Оля выпила до дна свою рюмку — «Кокур» ей налили, — выпила не потому, что все пили и не пить было бы неуважительно и неприлично, а потому, что ей действительно захотелось. Выпив, она подумала, что неплохо бы ей сегодня как следует… опьянеть. Правда, «опьянеть» — это не то слово, которое пришло в Олину миленькую головку — то слово было несколько более фривольным и образным, — однако она увидела себя со стороны (хотя и без зеркала) и почувствовала вдруг, как это частенько бывало, что она актриса в приятной роли — красивой молодой принцессы. А может быть, даже и королевы. Поэтому она пожелала себе «опьянеть», а не «обалдеть», и теперь с удовольствием поводила плечиками, взмахивала ресницами, величественно и гордо улыбалась, не замечая, впрочем, что никто что-то не обращает должного внимания, не ценит ее талант. Впрочем, сейчас это было не обязательно.
Сусанна тоже выпила до дна, подумав вдруг, что хорошо бы ей хоть чуть-чуть захмелеть, потому что сидеть так, как она, все же нехорошо, а хмелеть — так уж всем… И она нарочно не закусывала ничем, а когда Александр Сергеевич, не медля, опять наливать начал, она скоренько подставила ему свою рюмку.
Так же и Оля.
О Веронике, конечно, и говорить нечего — больше всего ей хотелось сейчас дойти до бесчувствия, чтобы Валя с Сашкой уложили бы ее спать — и тогда не нужно будет ни в чем участвовать. Пока же хмель что-то не очень действовал на нее. Действовал. Но не очень.