Свод этот вырастает изнутри
и в золоте сияет мозаичном
подобьем круглосуточной зари,
а государство в сумраке первичном,
где образуется противовес
живого света, новое начало,
чтобы вещей обманчивых не стало,
и ты в сомненьи: кто уже исчез?
И галерея для тебя — рудник,
где ближе к своду лишь сиянье дня,
и видишь ты яснеющие дали,
и доли нет священней в этот миг,
но кони так до времени устали,
что навсегда недвижна четверня.
Дож
Взглянуть могли послы, как, зависть множа,
теснились присные вокруг
кумира золотого или дожа,
нашпиговав шпиками сонмы слуг,
чтоб, нанося ему тайком урон,
робко урезывать его права,
при этом же (так в клетке кормят льва)
питая власть его, а он
едва ли видел в полусне стихию,
которая смиряет синьорию;
он большего, пожалуй, бы достиг,
но, горделивому противясь бреду,
уже не верил дряхлый мозг в победу,
что выдавал его поблекший лик.
Лютня
Я лютня. Если хочешь, опиши
мое прелестно сводчатое тело,
сказав: как смоква, и оно созрело,
а темнота не без души
моя, как сам ты видеть можешь. Вот
тьма Туллии. Как у нее в срамной
ложбинке; были волосы, как свод
над залом светлым там, где мной
играла, звуки все мои присвоив,
и пела, пела все нежней,
пока, слаба, среди своих покоев,
не догадалась, что таюсь я в ней.
Охотник до приключений
I. «Там, где были ввергнутые в ясность…»
Там, где были ввергнутые в ясность,
примерещившийся вдруг
появлялся и при нем опасность
с блеском угрожающим вокруг,
и вступил он в эту сферу тоже,
подавая веер герцогине,
только что упавший по причине
тайного желания его же,
так что в нише мешкал он оконной,
где виднелись парки далью сонной,
а за карточным столом успех
выпадает воле непреклонной;
выиграл и, взоры всех
привлекая, держит их упорно,
нежность и сомненье лучше зная
в зеркале, где чувство непритворно,
так что ночь без сна очередная
длится, не давая отдохнуть,
будто розы в сумерках прозрачных —
матери его детей внебрачных,
и растить их нужно где-нибудь.
II. «Вместо дней не наступивших воды…»
Вместо дней не наступивших воды
в подземелье хлынули к нему
через угрожающие ходы,
чтобы он ударился о своды,
вечно погруженные во тьму;
и припомнил он свое былое
имя, именам теряя счет
в беге жизней, в сумеречном рое,
ускоряющем полет
в приближеньи жизней со смертями,
и, такими грозными гостями
окруженный, он один
среди жизней, пусть неутоленных,
теплых до сих пор, уже продленных
над скоплением руин,
и хоть он, дрожа, страшился гнева
оживающих картин,
мнилось, любит его королева,
он в ее объятьях властелин.
И в который раз прельщала сложность,
отроческая неосторожность,
отрекающаяся потом
от шагов, суливших лишь надлом,
и всегдашний был таков зачин,
потому что дальше склеп и прах,
но, не чуждый веяньям тревожным,
продолженьем все-таки возможным
тот же воздух снова пах.
Выучка сокола
Государю тайн привычных мало.
В башне, где давно померк закат,
видел канцлер: кесарь тороват
на труды; стремглав перо писало
смелый царственный трактат,
через каллиграфа возвещая,
как ходил ночами кесарь в зале,
тварь, настороженную вначале,
к будущему действу приобщая,
чтобы хищник превозмог испуг,
так что государю недосуг,
или сердце не было готово
вслушиваться в музыку былого,
глубоко глубинный звук
отвергая ради молодого
сокола, чью кровь и чью заботу
забывал он, предвкушая дичь;
и рукоплескали все вельможи,
сам он возносился, с птицей схожий;
сокол же взлетал, как ангел Божий,
чтобы, в небе завершив охоту,
цаплю прямо в воздухе настичь.
Коррида
Памяти Монтеса, 1830
Выбежав, сперва казался мал
и пуглив, но в страхе был задор,
так как своенравен пикадор
с множеством преследующих жал,
бандерилий с лентами, но так
недруг ненавистный беспощаден,
что уже был в ярости громаден
загнанный, чья голова — кулак,
стиснутый не против ли пустот,
нет, с хребта крюками окровавлен,
нагибает он рога, направлен
на того, и перед ним лишь тот,
кто, в глазах затравленного длинный
в золото-сиреневом шелку,
кружит, жалит, словно рой пчелиный,
перед смертоносным начеку,
выпустив его из-под руки,
в быстрых поворотах терпелив,
так что расширяются зрачки
всех вокруг вверяющихся взору,
перед тем, как четко и беззлобно
дело завершив свое подобно
мастеру единственным движеньем;
он блеснет рассчитанным сближеньем,
шпагу мягко в мясо погрузив.
Дон Жуан в детстве
Его смычок бы не переломился
о женщину, хоть, стройный, не достиг
он зрелости, но к женщине стремился,
что выдавал неуловимо лик,
красивым втайне рад и некрасивым,
которых прежде застил ряд картин;
с улыбкой перестал он быть плаксивым,
кто изливался в темноте один.
А чувства неизведанные зрели
и доверять с тех пор себе велят,
и женщины так на него смотрели,
что волновал его и влек их взгляд.
Избранничество Дон Жуана
Ангел молвил: «Вверься мне всецело,
я не на твоей ли стороне?
Так переступай же то и дело
через них, сладчайших, чтобы смело
горечь пить. И знай: ты нужен мне.
Вздумаешь перечить мне случайно,
но смотри не ошибись!
Явно ты мне следуй или тайно
и в который раз влюбись,
объявив любовь девизом,
ибо многих увлечет
это вопреки капризам,
чтобы новым Элоизам
уступать им в свой черед».
Святой Георгий
Не встававшая с колен всю ночь
дева перед бдительным драконом
жалобным звала на помощь стоном,
кто бы мог ей, гибнущей, помочь.
На буланом прискакал коне
на рассвете в шлеме и в кольчуге;
и она увидела в испуге
в сумеречной вышине
блеск его; отважно скор,
на скаку предстал он злополучной
деве, и вознес он меч двуручный,
смерти дать готов отпор,
страшен и неустрашим,
и с колен при этом не вставая,
руки сжав, молилась, уповая,
и не знала, что несокрушим
только тот, с кем в битве благостыня
и кому сопутствует святыня,
а ее молитва, как твердыня,
неизменно высилась над ним.
Дама на балконе
Вечер наступает лишь при ней,
ввергнутой уже в пространство света,
так что ветром в свет она одета,
только позади темней
дверь, светящаяся по краям
оборотной стороной камеи,
и себе представить можешь сам,
как она с наклоном легким шеи,
облокачиваясь на перила,
при домах, толпящихся вокруг,
следующим взмахом легких рук
в небеса едва не воспарила.
Встреча в каштановой аллее
В зеленый углубился полумрак,
как шелковым плащом облекся тенью,
в листве угадывая по движенью
в конце прозрачном чуть заметный шаг,
сопровождаемый зеленым диском;
так белый образ промелькнул
на расстояньи отдаленно близком,
с неимоверным сопряженный риском
исчезнуть, кто бы ни взглянул,
залюбовавшись ею, белокурой,
хоть на мгновение, хоть раз,
когда глаза не избегают глаз,
подернутые пеленою хмурой,
ради мгновенной, зримой тишины
отчетливы, как будто на портрете,
на миг, но и навек на этом свете
и неразлучны, и разлучены.
Сестры
Обе одинаково способны,
но по-своему одарены,
разным временам они подобны
в доме той же старины.
Мнит одна, что для другой опора,
но друг другу пользы нет от них;
тайного ревнительницы спора,
кровь на кровь, чей голос тих,
и хотя одна с другой, как дома,
чувствуя: аллея тут как тут,
каждая заведомо ведома,
ах, не в ногу все-таки идут.
Упражнения за роялем
Своим дыханьем собственным одета,
разучивая тщательно этюд,
до вечера ждала в жужжаньи лета,
когда вольется в комнатный уют
действительность, к ней подобравшись тайно,
душа, быть может, этих душных дней,
и вот в окне приблизился случайно
парк прихотливо-сумеречный к ней.
Скрестила руки, а потом невольно,
одна из тех, кто длинной книге рад,
вдруг отстранила жестом аромат:
нечаянно жасмин ей сделал больно.
Любящая
Окно мое, в котором
сон можно превозмочь.
Но как мне жить простором,
где смертным приговором
уже грозит мне ночь?
Мне кажется, что мною
все сделалось вокруг,
кристальной глубиною,
где затихает звук.
Мне кажется, могла бы
все звезды я вместить,
но, может быть, пора бы
его мне отпустить.
Таков недуг мой странный,
и нет конца мечтам;
так луг благоуханный
трепещет здесь и там;
кричу я не без риска
услышать вдруг ответ;
моя погибель близко:
в другом сойду на нет.
Розы изнутри
Как внутреннему мерцанью
облечься? Скрытую боль
подернуть какою тканью?
Какою небесной ранью
движимо озеро, столь
схожее с розой нежной,
такой небрежной — взгляни!
и такой безмятежной;
коснешься ее в тени,
но не опадает роза.
Свой у розы наклон:
держится, пока длится
время, но распылиться
велит изнутри закон
днями, но их примета
литься, все-таки литься,
и все пространство лета —
комната: комната-сон.
Портрет дамы из восьмидесятых годов
Так она стояла у атласных
нераздвинутых драпри
в чаяньи обманчивых, но властных
чувств от сумрачной зари,
возвещавшей, что девичьи годы
минули, отдав надеждам дань,
и прическа цитаделью моды
высится, и гнетом несвободы
рюши метят складчатую ткань,
предлагая вкрадчивые дали
роковых, заманчивых минут,
чтобы им романы уступали
в предвкушении сердечных смут,
чтобы, как на ветреной прогулке,
пережить невозвратимый миг,
запах затаить навек в шкатулке,
а потом заглядывать в дневник,
чтобы скрытный опыт был продлен
грезою, в неведомое ведшей,
чтоб, завещан розою отцветшей,
лепесток вселился в медальон,
вздох продолжив тайный в свой черед,
и в окне в пылу первоначальном
палец при колечке обручальном
делал знак на месяцы вперед.
Дама перед зеркалом
Как рецепт снотворного вина
снадобья смешать велит сначала,
в зеркале улыбку примешала
к жестам и чертам своим она,
чтобы удалось раствор извлечь
из глубин прозрачных, где потоком
волосы струятся ненароком,
и соскальзывает платье с плеч
в зеркале; ей только бы глотнуть
прелести, которой бы влюбленный
опьянился; ей же лишь кивнуть
остается горничной и знаком
указать на шкаф, запечатленный
в зеркале, где свечи вместе с мраком.