Самые жуткие сцены разыгрались в больнице. Здесь трое самых страшных местных полицейских и двое немцев расстреляли 15 евреев на глазах у пациентки — женщины-врача Зои Позняк, которая незадолго до этого дня родила близнецов. Зою, которую хорошо знали все местные полицейские, спасла от гибели находчивость христианок-медсестер. Чтобы отвлечь от нее полицейских, сестры напоили их хирургическим спиртом[323].
Еще два еврея спаслись буквально чудом. Менахема Шалева и его брата, которые целый день прятались под кроватью в одном из домов на Виленской улице, к вечеру нашли два немца. Братья сумели убедить немцев, что они не евреи, и те приказали им отнести награбленные вещи и погрузить их на грузовик, стоящий на улице, где они попались на глаза местным полицейским. Те погнались за ними. Брат Менахема споткнулся и был убит на улице, а Менахем сумел добраться до соседнего двора, где столкнулся с полицейским Литвиным, который приказал ему бежать и дважды выстрелил ему в спину, попав в левую руку и легко задев. Шалев упал на землю и притворился мертвым. Когда полицейский ушел, он сумел забраться на чердак соседнего дома[324].
Братьев Абрамовских немцы и полицейские нашли к вечеру. Тогда же была найдена семья Гольдиных. Гольдин умолял не трогать его жену и детей. Все они стояли неподвижно, держась друг за друга. Полицейские и немцы, осыпая их бранью, избили всех прикладами, а потом расстреляли.
Аьва Абрамовского с братом присоединили к колонне евреев, которых гнали к песчаному карьеру. Часа два они медленно плелись по улице в ожидании, пока расстреляют тех, кто шел впереди. Их гнали как стадо овец или коров. Люди громко рыдали. Вырваться из колонны было невозможно — полицейские оцепили ее со всех сторон, жестоко избивая при этом людей прикладами. Когда они подошли к карьеру, уже смеркалось. Аев Абрамовский увидел, что полицейские расстреливают приближающихся к яме евреев из тяжелых пулеметов. Жертвы падали на землю. Рядом с лопатами в руках стояли евреи, которым было приказано засыпать трупы слоем земли. Один из них, еврей Ешил, стоял у края ямы. Внезапно он ударил своей лопатой полицейского, но был тотчас же убит и сброшен в общую могилу.
Группу, в которой шел Аев Абрамовский, загнали на край ямы и открыли огонь из пулеметов. Брат Льва был убит сразу, а его самого столкнули в яму те, которые шли за ним, и поэтому пули его не задели. На него свалились пять или шесть трупов, и он потерял сознание.
Придя в сознание, он понял, что лежит среди убитых, залитых еще теплой кровью. Ему удалось выбраться на воздух и вылезти из ямы. Было уже темно, падал легкий снежок. Аев умылся снегом, завернул ноги в лохмотья чьей-то разорванной куртки, которая валялась на земле, и пошел в сторону татарского кладбища[325].
Тем временем немцы приказали не-евреям убрать валявшиеся на улицах трупы. Менахем Шалев увидел это из своего нового убежища[326]. Он также наблюдал, как грабят имущество убитых. На следующий день погром закончился, и оставшиеся в живых евреи вернулись в гетто, так как им сказали, что там вполне безопасно. Они были потрясены, увидев, что в живых из их родных и друзей не осталось почти никого. Сведения о количестве жертв противоречивы. Если считать, что в 1942 г. 800 оставшихся в живых евреев были отправлены во второе гетто в замке Мир, получается, что 9 ноября 1941 г. в различных местах было расстреляно приблизительно 1600 человек.
Аналогичная крупная акция была проведена в Слониме всего через несколько дней — 14 ноября 1941 г. Один из оставшихся в живых еврей накануне не смог вернуться домой: немецкие войска уже оцепили гетто, и ему пришлось остаться ночевать у друзей. Вот что он увидел с чердака их дома: «Я видел немецких солдат, гонявшихся за людьми, избивавших их, я видел также маленьких детей, которых кидали на землю. Люди вопили. Потом я услышал шум моторов грузовиков, ехавших со стороны базарной площади. Вскоре все затихло. Часа два было тихо. Потом всё пошло нормально — открылись лавки, на улицах снова появились люди»[327]. Он больше никогда не видел свою мать, отца, брата и ребенка.
Вот описание этой операции, проведенной окружным комиссаром Гергардом Эрреном и полицией безопасности при поддержке вермахта, латвийской и литовской вспомогательной полиции, а также местной белорусской полиции: «Они вошли в гетто и сказали людям, что им надо покинуть свои дома и переселиться в другое место. Стариков, женщин и детей отвезли в Шепилово к ямам, заранее вырытым другими евреями, которые стали первыми жертвами расстрела и свалились в ямы, которые сами же вырыли»[328]
На базарной площади снова была проведена селекция, и тех, у кого была желтая рабочая карточка, оставили в живых[329]. В своем докладе от января 1942 г. окружной комиссар Эррен хвастал, что избавил Слоним от 8000 «лишних голодных ртов». В заключение он цинично заметил, что «приблизительно 7000 евреев в городе Слоним сейчас работают очень охотно, потому что боятся смерти. Весной они пройдут проверку на благонадежность и будет произведен отбор для дальнейшего сокращения»[330].
Как и в Мире, один еврей, потерявший сознание на краю ямы, упал в нее, и поэтому его не застрелили. Придя в себя, он выбрался наверх. Дальнейший рассказ основан на его воспоминаниях.
На площади евреям сообщили, что их переселяют, и вначале они в должном порядке пошли туда, куда им было приказано. Паника началась у железнодорожной станции, когда они поняли, что их не собираются везти по железной дороге, а гонят в лес по направлению к Барановичам. Здесь охрана усилилась, и отстающих расстреливали. Колонна шла по открытому полю и до леса было слишком далеко, чтобы бежать. Издали доносилась пулеметная стрельба. Примерно через час всем приказали сесть на землю. Мужчин отделили от женщин и заставили раздеться догола. Охранники подгоняли их прикладами и хлыстами, а затем группами по 20 человек погнали по тропинке на вершину холма. Там были две ямы. Одна была набита трупами доверху, а вторая только наполовину. Этому еврею приказали подбежать к краю той ямы, которая была наполовину пуста, и там остановиться. Что было дальше, он не помнит. Кажется, за полсекунды до залпа он потерял сознание и упал в яму. Кто стрелял, он не видел. Придя в себя, он вначале не мог понять, где находится. Понемногу он начал двигаться и высвободил один локоть. Ему было жарко, вокруг было сыро. Наконец он сообразил, где находится, но в каком направлении двигаться, чтобы выбраться из ямы, понять не мог. Он стал пробираться ползком, как змея, в ту сторону, откуда пахнуло холодным воздухом. Он дополз до края ямы, высунул голову и увидел звезды. На воздухе было холодно, а в яме тепло. Ему удалось выбраться из-под кучи трупов и прокрасться назад в гетто[331].
Некоторые свидетели видели, как местная белорусская полиция участвовала в этой акции. Полиция была организована вермахтом в качестве ОД подразделения охраны порядка; полицейские еще были одеты в гражданскую одежду. «Это была молодежь из Слони-ма, окрестных деревень, поляки»[332]. Один из выживших видел, как белорусские полицейские заходят в дома и выгоняют оттуда людей[333]. Другие говорят, что их использовали в качестве конвоя и в оцеплении при расстреле[334]. После окончания акции полицейские ее отпраздновали[335].
В Борисове (северо-восточнее Минска) 20 октября 1941 г. было расстреляно 6500 евреев из 8000, несмотря на то, что они исправно работали и заплатили выкуп — 300.000 рублей, а также серебро и золото. Акцией руководила эйнзатцгруппа В (полиция безопасности), но расстреливали людей не немцы, а их «русские» подручные под командованием этнического немца Давида Эхофа[336]. На советском послевоенном процессе сам же Эхоф дал яркое описание этой кровавой акции, проведенной местными полицейскими: «Полицейские врывались в дома евреев, сгоняли их на площадь в центре гетто, силой заталкивали в грузовики и увозили на место казни. Они не щадили ни стариков, ни беременных женщин, ни детей, ни больных. Тех, кто сопротивлялся, по моему приказу расстреливали на месте — на площади, в домах, по дороге к месту казни — или избивали до полусмерти»[337].
По словам офицера вермахта Зённекена, который во время расправы находился в Борисове, местное население вначале относилось к евреям враждебно: «Пусть умирают, они причинили нам столько вреда!» Облава проводилась на глазах местных жителей и немецких военных. Издали весь день доносилась стрельба. После того, как местные жители увидели «акцию», их отношение к евреям изменилось: «В глазах этих не-евреев застыло либо полнейшее равнодушие, либо ужас, потому что жуткие сцены разыгрывались на улицах. Если еще накануне вечером не-евреи считали, что евреи заслужили свою участь, то на следующий день они стали задавать вопросы: “Кто это приказал? Как можно зараз убить 6500 евреев? Сегодня это евреи, а когда придет наша очередь? Что сделали эти несчастные евреи? Они работали, вот и все! Тех, кто по-настоящему виноват, никто не трогает!”».
Чтобы полицейские смогли выполнять свою тяжелую задачу, их поили шнапсом. О масштабах расправы можно было судить по огромным кучам одежды, которую привезли на городские склады на грузовиках[338].
Другие массовые акции были проведены в городах Новогрудок (8 декабря) и Иоды (16 декабря). В Новогрудке погибло 5000 евреев. Присутствовавшие на акции белорусские полицейские позже рассказали одному из немногих оставшихся в живых родственнику жертв о разыгравшемся на краю могил душераздирающем зрелище[339]. В Иодах почти половине евреев удалось бежать отчасти благодаря тому, что их вовремя предупредил начальник местной полиции. Однако 250 евреев все же погибло. Судя по свидетельству одного уцелевшего, «в расправе в Иодах участвовало очень мало немцев. Они руководили акциями и облавами, а расстреливали евреев белорусы, русские и некоторые поляки»[340].
Несмотря на эту мощную волну расправ, свыше половины еврейского населения восточной Польши дожило до 1942 г. Тысячи евреев остались в Генеральном комиссариате Житомир, большей частью в мелких местечковых гетто и в трудовых лагерях. В Генеральных комиссариатах Киева и Николаева несмотря на кровавые акции, проведенные эйнзатцгруппами в 1941 г., сотни евреев дожили до весны и лета 1942 г. Многих еврейских общин, особенно на Волыни, осенние кровавые акции не коснулись, а там, где они все же прошли, в живых осталось много квалифицированных ремесленников, а некоторым другим евреям удалось спрятаться и переждать до окончания акции. Судя по докладам эйнзатцгруп-пы С (сентябрь 1941 г.), немцы ощущали значительную нехватку еврейских рабочих: «В западной и центральной Украине евреи почти ничем не отличаются от местных рабочих, ремесленников и торговцев.
Есть только одна возможность, которую немецкая администрация Генерал-губернаторства очень долго не могла осознать:
Эта же тема поднималась в докладе совещания в Ваннзее в январе 1942 г. Привлечение евреев к строительству дорог на востоке рассматривалось здесь как способ постепенного уничтожения оставшихся евреев посредством принудительного труда наряду с систематическими убийствами[342]. В Галиции (и в меньшей степени в Остланде и на Украине) эти планы были реализованы посредством использования труда евреев, находящихся в специальных лагерях, на строительстве автострады и на других мероприятиях[343]. Заключенные этих трудовых лагерей входили в число последних евреев, подлежавших «ликвидации» в конце 1942 г. — начале 1943 г. Но еще раньше многие погибли от невыносимых условий труда и недостатка продовольствия. Таким образом, с самого начала применялась двойная стратегия — с одной стороны, открытые убийства, с другой, обещания сохранить жизнь тем, кто будет участвовать в полезном труде. Эта стратегия оказалась весьма эффективной, так как она разделяла евреев и вводила их в заблуждение относительно конечной цели нацистов.