Командир 11 резервного полицейского батальона прибыл в Слуцк 27 октября с двумя ротами немецкой полиции и двумя ротами литовской вспомогательной полиции. Он сообщил окружному комиссару Карлу, что имеет приказ за два дня «ликвидировать» всех евреев в городе. Окружной комиссар попытался спасти еврейских ремесленников, полагая, что они необходимы для городского хозяйства: «Во время операции город представлял собой ужасающее зрелище. С неописуемой жестокостью офицеры немецкой полиции и особенно литовские полицейские выгоняли евреев и белорусов из их домов. По всему городу раздавались крики, и на некоторых улицах громоздились горы трупов убитых евреев»[292].
Большую часть евреев вывезли за город и расстреляли в ямах. Для проведения этой акции литовских полицейских разделили на три группы. Одна группа охраняла, вторая стреляла, а третья готовилась стрелять. Группы поочередно сменяли друг друга[293]. Некоторые жертвы были похоронены заживо и позже выбрались из могил. Окружной комиссар Карл выразил озабоченность тем, какое впечатление акция может произвести на местных жителей-белорусов, которые потрясены этими событиями, несомненно, в большой степени подорвавшими их доверие к немецкой администрации. Кроме того, недисциплинированные полицейские учинили в городе разнузданные грабежи[294].
Через два дня, 30 октября, последовали расстрелы евреев в соседних городках Несвиж и Клецк. Материалы послевоенных советских и немецких судебных процессов подтверждают, что в обоих городах действовал тот же 12 литовский батальон, переброшенный из Слуцка. Согласно одному немецкому военному рапорту, в эти дни в районе Слуцк — Клецк было убито около 5900 евреев[295]. Подробное описание акций в Несвиже можно найти во многих источниках, в том числе в рассказах уцелевших евреев. Еще до начала операции, в середине октября, немцы потребовали от евреев выкуп. Всех взрослых еврейских мужчин собрали на базарной площади и взяли 200 заложников. На следующий день, получив выкуп, немцы потребовали еще полмиллиона рублей и 2,5 килограмма золота[296].
29 октября местный комендант приказал всем евреям собраться на площади для проверки документов[297]. На следующий день люди в недоумении явились на площадь в своей лучшей одежде. В свете недавних событий они были исполнены тревоги и подозрений. Шалом Холавски вспоминает: «Мы были в ужасе. На ум приходили всевозможные причины этого приказа»[298]. Однако, как он признается, они не хотели бояться наихудшего. Другой свидетель происходившего подтверждает: «Мы не могли поверить, что они попросту убьют всех евреев»[299]. Многие думали, что пока они тут сидят, их дома будут разграблены.
Полицейские прочитали список квалифицированных работников — врачей, инженеров, стекольщиков, кузнецов, текстильщиков, шорников, сапожников и портных — и приказали им отойти в сторону и разрешили взять с собой семьи. Во время «селекции» на дороге, ведущей в Слуцк, неожиданно появилось несколько грузовиков. Всю площадь оцепили люди в военной форме[300]. По свидетельству одного еврея, они говорили на литовском языке[301]. Оставшиеся после селекции люди постепенно стали подозревать опасность, и когда «наконец было объявлено, что еще 20 плотников должны выйти из рядов, стали выбегать люди, не имеющие отношения к плотницкому ремеслу»[302].
Квалифицированных работников, всего около 560 человек[303], отвели в школу под охрану местных белорусских полицейских. Немецкие солдаты и литовские подручные отправили около 4000 оставшихся евреев на расстрел в двух разных местах. На территории замка Радзивиллов поляки, работавшие под присмотром немцев, заранее вырыли две ямы. Другое место находилось сразу за городом у дороги на Снов. Стариков и больных везли к месту казни на грузовиках. Немцы отобрали у жертв ценные вещи и приказали им раздеться перед экзекуцией. После войны немецкие солдаты 8 роты
Немецкие власти собрали одежду расстрелянных и продали ее местным жителям, а наиболее ценные вещи отправили в Барановичи[305]. Несколько домов было разграблено местными жителями[306]. После акции квалифицированных работников отпустили и велели срочно перебраться в гетто, оцепленное колючей проволокой[307]. Несколько дней местные полицейские обыскивали гетто и расстреливали на месте всех укрывавшихся, не значившихся в списках квалифицированных рабочих. Говорили, что переполненные убитыми могилы шевелились. Поляк Иозеф Мархвинский счел это знаком — словно убитые хотели крикнуть: «Смотрите, живые! Вот фашизм, вот новая немецкая культура!» И тогда он понял, что «сегодня они убивают евреев, а завтра начнут убивать белорусов и поляков»[308].
В начале ноября 11 резервный полицейский батальон был откомандирован обратно в Каунас, а литовские роты вернулись нести караульную службу в Минске[309]. Тем не менее, комендант города Столпце Людвиг Гёбель, командир 8 роты 727 пехотного полка, продолжал расстрелы с помощью местной белорусской полиции. За массовыми расстрелами в населенных пунктах Турец и Ереми-чи 4 ноября 1941 г. последовала широкая операция против евреев в городе Мир в воскресенье 9 ноября 1941 г.[310] Недавно проходивший в Англии судебный процесс позволяет подробно восстановить события в Мире на основе показаний ряда очевидцев.
Местный житель Зеев Шрайбер проснулся на рассвете и выглянул в окно. Он увидел, что по Виленской улице идет группа вооруженных полицейских во главе с начальником районной полиции. Проходя мимо его дома, двое полицейских выстрелили из автоматов в стоявшего на углу еврея Абрама Резника. Резник тотчас упал, и вскоре Шрайбер увидел, что его тело лежит в луже крови. Этим первым выстрелом началась расправа на улицах города[311].
Стрельба на улицах разбудила другого еврея, Аьва Абрамовского, жившего неподалеку. Его мать крикнула: «Дети, вставайте, нам надо отсюда бежать. Сейчас они начнут убивать всех подряд!» Абрамовские и многие их соседи выскочили на улицу и кинулись врассыпную. Поднялась паника. Аев Абрамовский со всей семьей побежал к еврейскому кладбищу. Полицейские стреляли им вслед и многих ранили. Абрамовский вбежал в сарай, стоявший около кладбища, и залез на сеновал, откуда было хорошо видно все вокруг[312].
Когда Зеев Шрайбер шел на предписанную ему работу — он ремонтировал дом одного из местных полицейских, — он увидел, как толпа евреев бежит к полю, белорусские полицейские стреляют в них из автоматов, а немецкие солдаты стоят на улицах, наблюдают за происходящим, но не вмешиваются[313].
Отряд местной полиции, сформированный в первые недели после прихода немцев, состоял из трех десятков добровольцев 25-35 лет, в большинстве белорусов, но среди них было также несколько поляков и татар. У населения все они пользовались дурной славой. Во время короткого периода советской оккупации родственники некоторых из них были сосланы в Сибирь. Кое-кто был известен как ярый антисемит.
Одной из наиболее одиозных фигур был полицейский по фамилии Аитвин. В тот день житель Мира белорус Иван Яцевич сидел у себя дома. Из окна он увидел, что по улице идут две еврейские девушки, за которыми следовали двое местных полицейских. «Один из них был Аитвин, а второй — татарин. Они выстрелили девушкам в затылок из пистолетов с расстояния полутора или двух метров. Девушки упали, а головы их разлетелись на куски»[314].
Немецкие солдаты и местные полицейские выгнали многих евреев из их домов и повели на базарную площадь. Яков Липшиц (ему было 13 лет) пришел туда со всей семьей очень рано. На площади стреляли. По углам стояли полицейские с двумя пулеметами. Увидев их, мать велела Якову бежать. В это время полицейские открыли огонь и одним залпом убили мать Якова, его брата и сестру, а отца вместе с другими мужчинами затолкали в грузовик. Яков спрятался под крыльцом старой сгоревшей аптеки. Оттуда он видел все происходящее. На площади толпились сотни мужчин, женщин и детей. Потом на площадь въехал задом грузовик с брезентовым верхом. Когда брезент сняли, Яков увидел, что в кузове стоит еще один пулемет. Полицейские открыли из него стрельбу по толпе евреев, стоявших на площади[315].
Другого оставшегося в живых еврея, Шмуля Кеслера, притащили на площадь позже, так как вначале ему удалось спрятаться. В это время на площади было приблизительно 1000 евреев. Немец приказал плотникам выйти вперед. Вместе с 85 плотниками вышел вперед и Кеслер, хотя он этим ремеслом не владел. Всех плотников отвели во двор костела, где они благополучно оставались до конца бойни в районе трех часов[316].
Помимо центральной площади в этот день в Мире было еще два основных места расстрела. С площади колонны евреев уводили под охраной местных полицейских и немцев с овчарками. Одно из мест расстрела находилось около бойни, на боковой улице, влево от Виленской улицы, если смотреть в северо-западном направлении от главной площади в сторону Новогрудка. Одну колонну из нескольких сотен евреев, приведенную туда, увидел из окна дома на Виленской улице Менахем Шалев около десяти часов утра[317].
Эту же колонну видела дочь польского учителя Регина Бедынска. Она жила в здании школы, и все это утро просидела на чердаке, из окон которого хорошо просматривались окрестности города. Рано утром она заметила немецких солдат, приехавших на грузовике со стороны Столпцев. Потом она увидела, как возле бойни немцы и полицейские-белорусы сталкивают в яму и расстреливают еврейских мужчин, женщин и детей. В конце концов она не выдержала этого зрелища и отвернулась[318].
Другое место казни находилось у песчаного карьера недалеко от графского замка. Из своего убежища на сеновале Лев Абрамовский видел карьер, замок, еврейское и татарское кладбище. У него на глазах убили его отца, мать и обоих братьев. Две его сестры остались в живых, третью, Злату, поймали вместе со всей ее семьей. Мужа Златы застрелили, двух маленьких детей схватили за ноги и разбили им головы о могильные камни. Куда делась Злата, Лев не знает, но он ее никогда больше не видел. Кроме того, он видел, как немцы и полицейские пригнали большую колонну евреев к песчаному карьеру у дороги на Столицы. Длинная дорога растянулась от костела до заранее подготовленной могилы. В каждом ряду колонны шли по четыре или пять человек: «Полицейские подгоняли евреев к яме»[319]. Эту же картину скорее всего видел и Зеев Шрайбер, который тоже рассказал, что наблюдал, как огромную толпу евреев (включая его собственную семью) гнали по Татарской улице в сторону Столпцев. Происходящее у карьера видел также Борис Грушевский, местный житель, который в тот день приехал в Мир на велосипеде. «Полицейские с автоматами в руках сидели на краю карьера. Там было и несколько немцев. Стреляли полицейские. Евреи стояли рядами перед ямой. Полицейские стояли по краям ямы. Евреям велели раздеться и по несколько человек спускаться в яму. Там они ложились и по ним стреляли... Некоторых только ранили, и они пытались выбраться из ямы. Из ран у них хлестала кровь»[320].
Распоряжался всей акцией немецкий офицер, но белорусских полицейских было больше, чем немцев. Полицейские, сопровождавшие колонну, были вооружены винтовками со штыками. Грушевский видел, как один из них подошел к женщине, проткнул штыком ребенка, которого она держала на руках, и бросил его в яму. Полицейские были жителями Мира и близлежащих деревень Турец и Жуковичи. Грушевский считает, что они наслаждались своими злодеяниями. Грушевский вспоминает, что полицейские у ямы были веселы и «вели себя так, словно гуляли на свадьбе». Возвращаясь в Мир, Грушевский насчитал 13 трупов. Эти люди не хотели идти к ямам и были расстреляны на месте[321].
Когда стрельба возле бойни затихла, Регина Бедынска спустилась с чердака, чтобы достать воды из колодца, находившегося против ее дома. Подходя к колодцу, она увидела, как по боковой улице в сторону поля идут евреи — трое мужчин и женщина с мальчиком. В это время на главной улице стоял начальник белорусской полиции и трое полицейских с винтовками. Один из полицейских показал на евреев своему начальнику. Тот прицелился в бегущих и выстрелил в женщину, которая упала на своего сына. Ребенок вылез из-под нее с криком: «Мама, вставай! Мама, вставай!» Но женщина не шевелилась. Полицейские погнались за беглецами. Регина поспешно вернулась домой[322].