«Думаешь, я всегда воевал? В Баку я закончил нефтяную академию. Потом в Ираке работал на одном месторождении, пока его не захватил отряд Джебхата ан-Нусра. Слышал о таком?» – я кивнул.
И он продолжил:
«Убили только охрану, персонал не тронули, кому-то ведь надо было остаться нефть добывать. Даже деньги платили. А потом предложили поехать искать специалистов для других месторождений. Они тогда уже в Сирии много территорий заняли и расширялись очень динамично. Возможно, я бы уехал домой, и всё бы закончилось, но однажды в плен двоих русских взяли. Там всех, кто из бывшего СССР, русскими считают. Наёмники. Даже поговорить удалось, я ведь в детстве в России жил. У них база под Краснодаром. Они сначала на Украине были, потом их в Сирию забросили».
«Что с ними стало? Казнили?» – спросил я после короткого молчания.
«Ты не верь всему, что по вашим телевизорам показывают, – возразил Надим, – это для запугивания больше. Я уехал, они ещё оставались. Кажется, за них выкуп запросили. Деньги ведь у
«А ты убивал?» – вдруг спросил я и посмотрел ему прямо в глаза.
Такие вопросы в камерах обычно не задают. Все понимают, что запросто можно оказаться пойманным на удочку информатора, а таких здесь предостаточно, даже среди «порядочных воров». И мой вопрос «в лоб» прозвучал слишком подозрительно. Если бы подобный вопрос задали мне, я сразу почуял бы неладное и перевел разговор на другую тему. Надим только усмехнулся и замолчал. Он встал из-за стола и лег на кровать.
«Ты, брат, вот что пойми, – через несколько минут сдавленно произнес он, – на войне убивает не только тот, кто стреляет, но и тот, кто в дорогом костюме в мирном городе приказы отдает. А разговоры про независимость только прикрытие. Всё перемешалось. Всё теперь от денег зависит. От них и нужна независимость. Но они уже не отпускают. Деньги нас и погубят всех».
«В чем же тогда спасение?» – спросил я.
«Не знаю. Может, в служении Аллаху, – ответил он растерянно. – Мне тридцать пять, а у меня дома ещё своего не было, всю жизнь где-то скитаюсь. Я раньше, как и ты, тоже не верил. Верил в деньги, в нефть, в силу. А потом подумал: если только в это верить, что тогда
31. Идея
Когда я жил в Шадринске, в соседний подъезд как-то заселились армяне. Шумные такие ребята. Детей у них было то ли четверо, то ли пятеро. Один, Самвел Мартиросян, учился в параллельном классе. Разговаривал всегда громко, грудь держал высоко, подбородок низко и надменно. Но парень он был неплохой. Отец его держал ларек недалеко от нашего дома, потом расширился до магазина. Мать не работала, воспитывала детей и рожала новых. Через какое-то время в тот же подъезд приехали ещё армяне, а затем и в нашем подъезде поселилась армянская семья. Короче, понаехали, как цыгане. Вот уже Самвел и в школе не один был. Собственно, его и не обижал никто до того, но, когда армян стало больше, а тусовались они всегда вместе, их даже стали побаиваться. Нет, никаких угроз с их стороны не было, они довольно дружелюбные все были, но пугало именно то, что они всегда были вместе. Такой вот страх перед коллективом, перед толпой. А им, конечно, так спокойнее было. Все друг у друга под присмотром, младший всегда защиту у старшего найдёт, чужак не сунется. Я им тогда даже завидовал, что они умеют вот так объединиться и быть маленькой, но силой, даже на чужой земле.
Встретить в камере такого же «политического», как ты, – словно повстречать земляка на чужбине. Я и не предполагал, что кругом было столько
«Ты бы видел, что сейчас везде творится!» – эмоционально рассказывал мне Никита.
Был он немногим постарше меня: глаза горят, мысли ясные. И почему мы с ним раньше нигде не пересеклись?
«Это же бомба!» – не верил я своим ушам. Все эти новости про расследования, митинги, аресты дурманили воображение, как, наверное, сто лет назад мысли о приближающейся революции кружили головы студентам и интеллигенции.
Никита уже закончил истфак, но рассуждал как настоящий философ. Я так истосковался по нормальному общению, без
«Да что вы всё про эту
Приходилось говорить немного тише.
«Мы верим в свою исключительность, уникальность, – говорил Никита. – Расположились на полконтинента, нахапали территорий, подчинили себе маленькие и гордые народы, а теперь сами мучаемся, как всё это многообразие объединить и удержать».