Так шли дни. Ночью мы с Николаем дежурили на
«Полиция меня считает гражданином России, мол, дом мой теперь на российской территории, – говорил он мне, – хотя я и не получал гражданство, и от украинского не отказывался. На суде, когда арестовывали, заявил, чтоб переводчика предоставили. Отказали. Адвоката только один раз видел. Бесплатного выделили».
После ареста он стал «путешествовать» по этапам от СИЗО к СИЗО. Судя по тому, как он доказывал свою правоту по «украинскому вопросу», только в нашем СИЗО он впервые столкнулся с реалиями арестантской жизни.
Как ни крути, но моё положение было куда завиднее, чем у Бандеры. Расследование моего дела подходило к концу, меня постоянно вызывал адвокат: то для ознакомления с чем-нибудь, то просто поговорить и накормить нормальной едой. К моему делу проявляли интерес журналисты и правозащитники, поэтому я хоть и не был неприкасаемым, но всё же чувствовал некоторый иммунитет от произвола, какой творили блатные и администрация. На очередной встрече с Алексеем я рассказал ему про Бандеру. К тому моменту тот ещё успел поиграть со смотрящим в нарды «на просто так». Никто ему не объяснил, что это означает. Когда он проиграл, смотрящий при свидетелях объявил, что Бандера проиграл ему «своё очко» и заставил Николая написать расписку об этом. Это означало, что в любое время смотрящий был вправе изнасиловать Бандеру.
«Очень похоже но то, что полицейским выгодно, если этот Бандера «пропадет». Надо попробовать вмешаться. Но ты не суйся и будь осторожен. За тобой тоже следят и ждут, когда ты оступишься».
В тот день после отбоя в камере проводили
«Покемон, ты у нас на хорошем счету, – начал он. – Вроде правильный ты пацан. Зачем же тебе сдался этот Бандера, помогать ему?»
Я смотрел в бесцветные и безжалостные глаза напротив с видом, будто не могу понять, о чем идет речь. Но ни слова промолвить не мог.
«Он ведь у нас нужным человеком был: на прогоне стоял, еду готовил, в камере порядок наводил. А ты пожалел его. Теперь его работу придётся делать тебе, – смотрящий говорил спокойно, сверля меня своим взглядом. – А если вспомнить, как ты уважаемых людей лишил
В голове пронеслись картинки: охранники с телевизором, оставленное ими на столе моё смятое письмо, психолог, Бандера с верёвкой…
Позже от кого-то я случайно услышал, что на Бандеру оформили ещё одно дело по другой статье – за применение насилия в отношении сотрудника ФСИН. Уполномоченный по правам человека в СИЗО всё же пришёл, но как это помогло моему украинскому товарищу по несчастью, я так и не узнал.
29. Свидетели
Незаметно пролетело больше трех месяцев, был выпит чифирь за Новый год и Рождество, а я и подумать не мог, что столько времени буду находиться в заключении. С самого начала, как только меня задержали, и даже потом, когда после домашнего ареста я вновь оказался в СИЗО, я продолжал надеяться, что моя шалость и дурость не будут основанием для лишения свободы. Уж как-то это не вязалось с тем, какая общественная опасность исходила от моих безобидных и глупых роликов. Нет, конечно, я теперь не пытаюсь дать задний ход и отказаться от своих слов, но всё же ни в одном моём видео не было и намека на разжигание ненависти к кому-либо. Всё это по-прежнему не укладывается в моей голове.
Меня стали часто вызывать для ознакомления с делом, потом начались судебные заседания, поэтому в своей привычной общей камере я стал находиться всё реже – меня подолгу держали во временных «боксиках», в которых содержались те, кто ожидал своей дальнейшей участи. С кем мне только не довелось сидеть в этих «боксиках». Как-то в соседях у меня был высоченный и здоровенный мужик, бывший тренер какого-то клуба Высшей баскетбольной лиги. Попался он за какие-то старые коммерческие делишки, что проворачивал в 90-е. Рассказывал, что долго за границей тренировал, а потом на Родину пригласили. Так вот, собственники клуба даже мячи не хотели покупать для тренировок. Жалеет, конечно, что вообще вернулся. В 90-е, говорит, хоть и был беспредел, но не в таких масштабах. А однажды мне пришлось находиться с ребятами, которых замели за мошенничество. Оказались они довольно адекватными и приличными, если такое определение допустимо по отношению к жуликам. С ними было весело, и чувство опасности, что не покидало меня в обычной камере, ненадолго исчезло. Мы даже подумали, что было бы здорово организоваться в отдельную камеру, где все эти дикие тюремные законы не действовали бы. Но, к сожалению, всякий раз мне всё же приходилось возвращаться в свою «родную» и ненавистную камеру, в ту агрессивную среду, в которой не было места добру.
Как-то раз меня завели в «боксик», где уже сидел мужик с интеллигентным лицом. Я тогда ещё подумал, что в обычной тюремной массе такие люди растворяются и совсем не заметны среди уголовников, считающих зону сакральным местом. Но таких людей всё же можно вычислить по выражению лица и взгляду: у них морщинки в особых местах расположены, от чего взгляд особенным становится, просветленным что ли. Я коротко поздоровался и разместился на свободной кровати.
«Меня Анатолием звать», – развернулся ко мне мужик.
«А я Руслан. И я экстремист», – грустно ответил я.
«Да мы тут слышали о тебе, – мужик отложил истрепанную книжку в сторону, встал с табурета и прошёл к бачку с водой, зачерпнул кружкой теплую жидкость, выпил до дна, затем вернулся на место. – Смутные времена нынче настали. Раньше безбожников на кострах сжигали, затем в застенках гнили те, кто в бога верил. А теперь и те, и другие в одной камере сидят».
«Контингент тут, похоже, образованный», – подумал я. Общаться мне не очень хотелось, но я всё же решил сделать мало-мальски заинтересованный вид, чтобы не обидеть своим равнодушием старшего по возрасту.
«А вы, значит, верите?» – спросил я.