Не успела Алиса включить зажигание, как услыхала, что в дверь кто-то скребется. Выглянула в окно и увидела рядом с фургоном сидящего на ракушечнике Марли. Лапа умоляюще поднята, на морде улыбка, как у полного надежд автостопщика.

– Ой, ради бога, – сказала она. – Все думают, что если бедная девушка из деревни, с ней можно делать что угодно. – Тем не менее она вышла из машины и под тявканье и проказы щенка помогла старому псу забраться через заднюю дверь внутрь.

На этот раз она покатила не по боковой дороге, а через город. Прошла всего неделя с тех пор, как она проезжала этим же маршрутом, но следы бурной деятельности голливудской машины грез были теперь повсюду. Конфетная лавочка Лидии Глав рекламировала в своем окне не сливочные тянучки «Мышка», а сливочные тянучки «Лисичка». Вывеска на жидких кристаллах, мигавшая над шатром «Крабб-Потте», предлагала новый напиток под названием «Шипучая Шула». А двигаясь мимо мощенного булыжником проезда, что вел от дороги к Национальному банку Аляски, Алиса отметила, что старый Эрни Патч в очередной раз вырвался из кокона каждодневных мыльных опер и шнапса с апельсиновым соком ради возобновления работы над заброшенным тотемным столбом. Под холщовым навесом он колол закрепленное на козлах кедровое полено. Эрни забрасывал работу и брался за нее снова вот уже три или четыре года, неторопливо долбя и обстругивая свой столб снизу вверх. Алиса следила за его трудами. Столбы Эрни были по-прежнему лучшими в округе, во многих фигурах чувствовалась искра. Особенно в нижнем медведе. Что-то многострадальное и трогательно героическое было в его стилизованной деревянной морде: например, взгляд кедровых глаз – чуть-чуть наверх, на колонну резных существ, которых ему наказано держать на своей широкой медвежьей спине. Бобр над ним был не хуже – скошенные зубы под идеально выверенным углом складывались в страдальчески изогнутые брови медведя. Четкие, ясные, стремительные углы. Но чем ближе Эрни подбирался к вершине, тем меньше в нем оставалось стремительности. Вот уже несколько лет банк «Морской ворон» изводил старика, чтобы тот завершил наконец свой шедевр, пока кедр или резчик – или тот и другой – не рассыпались от возраста. Эрни отбрехивался тем, что Дух пока не сообщил ему, что делать с вершиной.

– До вершины работа идет сама собой, но вершина – она-то уж точно должна сама собой прийти.

И вот теперь Эрни, согбенный и окутанный метелью из табачного сока и кедровых опилок, яростно трудился над самой верхней фигурой. Притормозив у бордюра, Алиса потянулась через сиденье и открыла боковое стекло.

– Что же вы в конце концов решили, мистер Патч? Что пришло само собой? – Еще не договорив, она поняла, что вопрос звучит по-дурацки. – Ворон? Буревестник?

– Нет, Алиса, – отозвался через плечо резчик, усмехнувшись и выплюнув древесную пыль. – Морской лев, чертов морской лев. От Белла-Кулы до Нома я не видал ни одного столба с морским львом. Может, тебе попадался?

Алиса призналась, что нет. Она ехала дальше и думала почему. С восемнадцатого века, когда появились в их краях первые круглоглазые историки тотемного искусства, на эти несчастные столбы пересажали половину всех тварей, местных и пришлых. Алиса видела старые фотографии столба с арой на верхушке – возможно, любимой птичкой какого-нибудь моряка. На бессчетное число знаменитых столбов водрузили Эйба Линкольна – в цилиндре, все дела, он сидел там, как рассудительный и обаятельный дядюшка. Но никаких морских львов. Наверное, потому, что в морских львах нет ни капли обаяния. Однажды, перегоняя из Сан-Диего свой старый «фолькс», Алиса остановилась у знаменитых на весь мир пещер с морскими львами – на Орегонском побережье недалеко от Флоренс – и была абсолютно поражена как самой сценой, так и собственной необъяснимой на нее реакцией. Было уже поздно, моросил мрачный февральский дождь. Алиса выпила четыре с половиной бутылки «Юкон-Джека», и ей нужно было прочистить голову. Почти пустая парковка для туристов показалась неплохим поводом сделать остановку. Все ее предыдущие прибрежные блуждания приходились на разгар туристского сезона. Теперь же две юные блондинки в сувенирной лавочке уже готовились к закрытию. В разрисованных морскими львами рубашках и юбочках эти раскосые полушкольницы казались цацами-близняшками, не считая того, что у одной торчали вперед зубы, а у другой была плоская грудь.

Зубастая посоветовала Алисе прийти в другой раз. Потому что уже почти темно, а в гроте нет освещения. Свет попадает в пещеру только со стороны моря. Алиса сказала, что все понимает, что в ее гроте тоже нет искусственного освещения, и протянула десять долларов. Девочки вручили ей бумажку и указали на лестницу вниз, ни слова не сказав насчет бутылки «Юкон-Джека», хотя табличка на стене ясно предупреждала: «Еду и напитки проносить в пещеру запрещается». Цацы-блондинки не любили спорить со старыми черноволосыми пра, даже обладая численным преимуществом.

Алиса в одиночестве проехала в лифте двести восемьдесят футов, мягко опустилась на уровень грота и в одиночестве прошла по туннелю. Звук и запах ударили ее одновременно, точно слаженный взрыв, – зловонный рев из сперменной, влагалищной, солено-слизистой промежности преисподней. Сила этого взрыва отбросила Алису назад, она закашлялась. Наблюдательная площадка, с которой открывался вид на грот, быстро погружалась в темноту. Алиса не могла рассмотреть всех существ, что копошились на тусклых камнях, но уши и нос сказали ей более чем достаточно, и она могла дорисовать недоступную взгляду картину. Запах и звук были – как ни старалась, она не могла придумать другого сравнения – словно в самом аду.

– Ад и есть, – сказала она, и в этот миг где-то далеко у горизонта зимнее солнце пробило облачную крышку – оно часто так дразнится в конце самых безотрадных орегонских дней – и, словно кегельный шар на пенных волнах, вкатилось в морские ворота пещеры. Оно осветило огромный грот, как фосфорная бомба. И тут Алиса увидела, что и выглядит он тоже адски. Большая, как футбольное поле, заваленная корягами и обломками бурых водорослей пещера походила на арену, стигийский амфитеатр для демонстраций звериной жестокости во всей ее красе и смрадности. Арена была разделена на дюжину боевых зон – иногда ими служили большие скальные острова, иногда каменные сваи, иногда углубления в стенах грота. В этих зонах царствовали быки-чемпионы. Когда глаза привыкли к свету, Алиса увидела, насколько воистину отвратительны эти создания – больше ее «фольксвагена» и намного уродливее: от массивной шеи до плавников хвоста их покрывали шрамы, оставленные годами побоищ с самцами поменьше. У подножия хозяйского трона кишели коровьи гаремы, словно кучи коричневых червей. Ниже коров – детеныши. На самом дне пирамиды шевелилась молодежь, сообщая ревом о своих заслугах и претензиях, однако с безопасного расстояния.

Пока Алиса смотрела, железы одного из этих юных бычков, очевидно, взяли верх над здравым смыслом, и их хозяин от бахвальства перешел к делу. Он пробрался сквозь кольцо детенышей, расшвыряв их по пути во все стороны, и ввалился в гарем. И уже почти взгромоздился на ближайшую молодую самку. Большой бык даже не потрудился сойти с трона. Его голова откинулась назад с ревом такой силы, что из гнездовых отверстий по всей длине грота попа́дали утки-каменушки. Этот рев, должно быть, служил чем-то вроде царского приказа, потому что в тот же миг дюжина других быков сползла со своих пирамид и не торопясь приступила к делу. Они навалились на нарушителя прежде, чем тот получил смутное представление о прелестях ленивой коровы, – точно лос-анджелесские спецназовцы на фанатика Четвертого Мира. От порывистого хвастунишки осталась куча разодранного меха и ласты, которые валялись среди коряг на дне острова, сочась кровью и слизью.

Алиса подумала было побежать к лифту и рассказать девочкам об убийстве молодого морского льва – может, надо позвать рейнджера или еще кого, – но невидимое солнце уже нырнуло за горизонт, и пещера опять превратилась в тусклое месиво зловонного рева.

Она допила «Юкон-Джек» и направилась обратно к туннелю. Будучи по природе чистюлей, она положила пустую бутылку в мусоросборник у дверей лифта. «Зло живет в этом мире под любым меридианом, – вспомнила она слова Квикега[52], пока ждала лифта, – уж лучше я умру язычником. Но можно быть хотя бы аккуратным». Столько лет прошло…

«Самурай» обогнул небольшой пригорок перед мотелем, и тут изумленному взгляду Алисы предстали три студийных серо-белых фургона, запаркованные среди кипрея на пустом участке. Новейшие турбометановые «мерседесы», работавшие, как она слышала, на дерьме и дрожжах и стоившие каждый по сто тысяч. Итак, триста тысяч баксов высокорентабельных железяк, подумала она с кривой усмешкой, стоят в тех же сорняках, где всего несколько часов назад ползал наш низкорентабельный Папа-папа. Это было выше ее понимания. Как может какое угодно предприятие тратить столько денег и одновременно рассчитывать на прибыль, особенно с этой дурацкой детской киношкой о никогда не существовавших людях в никогда не бывшие времена? Компьютерный мультик – может быть, но не настоящий фильм с настоящими актерами. Весь шарм истории о Шуле в том, что это фантазия, не реальность. Потому ничего и не вышло из римейка диснеевского «Маугли» с настоящими зверями: никому они не нужны, настоящие медведи, пантеры и змеи, как бы храбро, мудро или заковыристо они ни разговаривали. От настоящих зверей слишком много бардака, которого в наше время всем и без того хватает. И потом, где директор по кастингу собирается искать девицу столь же ясноглазую, невинную и красивую, как Шула из книжки? Или калеку-храбреца, маленького Имука, или добрую нелепую бабушку? Мультяшки – да, но не живые актеры. Взять хотя бы духа морского льва: кому ни поручи эту роль, он обречен стать обычным накачанным рэмбоидом, столь же реальным, как мясной «Макнаггетс».

Тем не менее, когда она объехала крайний коттедж, направляясь во двор своей конторы, все они были здесь, словно спрыгнули со страниц только прочитанной книги, пробежали вперед и теперь ждали, когда же она приедет. Здесь был и старый вождь в настоящей эскимосской парке и сапогах из оленьей кожи, и его жены, что стояли с покорными лицами по обе его руки, не спуская глаз с выводков детей, цеплявшихся за их юбки. Здесь же герой-калека, мальчик лет пятнадцати в инвалидном кресле, – читал газету сквозь очки в роговой оправе, – а при нем старая остроглазая бабушка с большим животом, выпиравшим из незастегнутой парки. А это, конечно, Шула… сидит на деревянном порожке перед номером 5, в юбке из оленьей кожи и такой же блузке, волосы заплетены в две косы, как у Покахонтас на старых литографиях, когда она встречает Джона Смита. Только эта девушка красивее, и лицо аутентичнее – широкое и открытое, скулы как лесная роза или как небо на рассвете и монгольские миндалевидные глаза. Инупиатка, подумала Алиса. Или юпичка. Все настоящие, с какого-то севера, и далеко, очень далеко отсюда.

Алиса заглушила мотор и вышла из машины – в руке щенок, старый пес хромает позади. Толпа незнакомцев наблюдала, как она идет к ним через весь двор, но не пыталась заговорить. И только ее сын Ник вышел из прачечной ей навстречу:

– Мама. Я обзвонил весь город. Мы уже собирались бить стекла.

– Простите, – сказала Алиса. – Мне надо было съездить к Салласу в трейлер проведать этого старого дурня. Простите все. Нужно было просто ломать дверь и входить.

Никто не ответил. Судя по виду, ожидание не слишком их утомило или разозлило. Кажется, они не поняли ни слова из того, что она сказала.