– Ну, вот тогда, – запела она, – большая цапля, что хватает саламандру. Клюв – кремниевая стрела, шея – натянутая тетива. Вниз бросается и… раз, раз…
Клюв теневой птицы задрался кверху, чтобы вонзиться в ящерицу, но та мгновенно превратилась в большую тень с длинными зубами, острыми ушами и выгнутым хвостом.
– Тогда это лис Каджорток, – сказал незнакомец довольно приятным голосом, – он свернет тонкую бедную цаплину шейку, ка-а-рик!
Что и было сделано.
– А тогда, – прошипела старуха, – это Скри, рысь, что вспорет лису брюхо…
Что и было сделано.
– А тогда, – возразил человек, – это Аморок, волк, что переломит рыси хребет.
И это тоже было сделано.
– Очень хорошо, – сказала старуха. – А вот тогда великая медведица… великая
Она произнесла эти слова торжествующе, ибо знала, что никому на земле не справиться с великой северной белой медведицей.
Человек лишь улыбнулся.
– Ну а тогда, – сказал он, – это Коутулу, Дракон Большой Волны с дальнего берега огненного моря!..
Он соорудил из темноты громадное и ужасное нечто, тварь, которую никто из племени никогда не видел, даже в самом страшном грибном сне. У нее были длинные изогнутые когти, рога вдоль всей спины и неровная зияющая зубастая пасть. Эта пасть и открылась сейчас, чтобы проглотить тень медведицы.
– Коутулу, Поднимающий Волну, что приходит, когда морская пена краснеет от крови новорожденной девочки, и выедает внутренности всех медведиц, черных, бурых и белых, оставляя лишь пустые шкуры.
Ужасная пасть смяла медвежью тень.
– А вот, – продолжал он, не давая старухе прийти в себя от потрясения, – это Ах-хару, двухголовый Водяной Омп, что ходит по дну океана вертикально, как человек, и никогда не спит, одна его голова бодрствует днем, другая – ночью. И вот Тсагаглалал, Та, Кто Смотрит Из-за Угла, у нее глаза на стеблях и яд в ногах, как у сороконожки. А это Пайу, Водяной Червь, чье лицо – гниющие кишки, каждый его выдох плодит опарышей, а вдох высасывает насмешливые сердца из мальчиков, что стали бы мужчинами, но не имеют силы…
И почудилось Имуку, что эти последние слова предназначались ему и лишь ему одному. И отвернулся он от барабанной кожи, и посмотрел в лицо человеку: зеленые глаза его были как два водоворота, скручивали мальчику живот, кружили голову, засасывали внутрь… внутрь, в глубокий зеленый холод. Когда же вращение остановилось, Имук очутился в лесу качающихся водорослей. Вода была плотной и тоскливой. Медленно проплывали темные фигуры, туда-сюда вокруг большого белого трона. Трон был в форме раковины.
И понял тогда Имук, что странный гость был не человеком, а бого-духом в человеческом обличье. Это холодное безмолвие служило ему обиталищем, а скорбные фигуры – подручными при его дворе. Знал Имук также и то, что одному ему предназначалась эта жуткая картина, – все остальное племя видело лишь тени на лосиной коже. Почему незнакомец открыл свою тайну ему одному? Потому ли, что Имук дразнил духов своими играми? И зачем странному гостю скрывать от других свою сущность? Тут Имук увидал, что колонны из морских водорослей расступились и к трону подплыл громадный мохнатый зверь. Он был огромен, как Ума, Кит-Убийца. Зверь подплыл поближе, и, к своему ужасу, Имук заметил, что кто-то сидит у него на спине. Это была Шула! Ее длинные волосы медленно колыхались на голых плечах. Она словно смеялась в каком-то сонном ступоре, беззвучно.
– Нет! – закричал Имук. – Стоп! – Видение исчезло. Он снова был в длинном доме, у теневой кожи. Все смотрели на него. – Он не то, чем кажется!
Имук выхватил свою камышовую трость, но незнакомец со смехом отступил в сторону. Имук подпрыгнул, чтобы взмахнуть ею снова. На этот раз он повалился на пол, ударившись так сильно, что не мог дышать. Он так и лежал, перекатываясь и хватая ртом воздух.