– Я вижу, ноги у лягушонка сформированы неправильно. – Незнакомец соорудил тень полулягушки. – Возможно, он до сих пор не научился правильно вставать на колени.

– Он ничему никогда не научится! – воскликнул вождь. – Это рабское отродье и увечный калека напрочь лишен почтительности!

И тень на барабане стала головастиком, что беспомощно пытается выбраться из воды.

Все в длинном доме аплодировали пьесе в театре теней. Дети радостно визжали и передразнивали, как Имук катается по полу. Мужчины фыркали и кивали, а женщины смеялись, показывали пальцами и хлопали себя по бокам. Даже Шула.

К этому времени похлебка в котелке для вождя была готова. Вождь зачерпнул варево так, чтобы туда попал самый большой кусок мяса, и протянул миску Шуле.

– Дай это нашему гостю, – сказал он девочке. – Ибо ясно мне теперь, что он не просто великий вождь, но и могущественный шаман. Это большая честь для нашего длинного дома.

Шула протянула миску с едой высокому незнакомцу, и тот улыбнулся ей в лицо. Увидев, как она улыбается незнакомцу в ответ, Имук почувствовал, что корзина его жизни пустеет.

С разбитым сердцем хромой ложечник пополз на четвереньках в дальний угол. Там за экраном для теней он нашел свою бабушку. Она качалась взад-вперед с носка на пятку и что-то бормотала. То была Песня Медленного Пути, которую поют старые люди, готовые в последний раз выйти на тропу, ведущую к обрыву.

– Почему Песню Последнего Пути поёшь ты, бабушка? – горько спросил мальчик. – Это у меня выели все внутренности, не у тебя. Мои сезоны пусты, не твои. Почему ты хочешь закончить свою жизнь?

Старуха медленно подняла взгляд. Глаза ее больше не блестели, они были тусклыми и грязными, как само поражение.

– Когда в доме пахнет гарью и забита труба, – сказала она, – обычно пора уходить из дому.

Буря прошла, и в длинном доме стало тихо. Было уже поздно. Огонь в костре горел очень низко, тени вытянулись. После суматохи все крепко уснули. В длинном доме было так тихо, что он казался наполовину пустым.

Имук не вылезал из угла, в который заполз, лишь натягивал на голову кедровое одеяло. Он не спал всю ночь, настолько измучило его отчаяние. Так вот как исполняются желания – все становится только хуже! Он теперь знал точно, что старый напыщенный вождь никогда не признает его одним из Людей. И его подружка по играм никогда не станет для него настоящей подругой, как его хромые ноги никогда не станут настоящими. Он чувствовал, что впереди у него лишь одна дорога. Бабушка напела ему этот путь перед тем, как провалиться в бормочущий сон. Пора.

Осторожно, чтобы не разбудить старуху, он выскользнул из-под одеяла. Отвязал засовы на задней двери возле их темного угла. Выполз, волоча за собой корзинку. Он ковылял сквозь туман, пока не нащупал в темноте тропу к утесам.

Он слышал впереди море, мягко похрапывавшее между приливами. Полная луна с трудом пробилась сквозь остатки грозовых туч, показались даже несколько звезд. Над самой его головой прошмыгнула сова и, взгромоздившись на сосну, прокричала:

– Куда? Туда?..

Имук понимал, что она хочет этим сказать.

– Да, добрая ночная птица, – ответил он. – Это мой Медленный Путь, а ты можешь спеть для меня песню. У меня недостанет мужества сделать это самому.

Сова еще пела, когда Имук добрался до большого утеса.

Мальчик закрыл глаза и обхватил руками корзинку с инструментами и резными ложками, дожидаясь, пока сова допоет. Внизу под скалами мурлыкало море. Он шагнул к обрыву. И лишь тогда он услыхал другой звук, доносившийся тоже снизу, но сзади, со стороны его маленького берега. Странный приглушенный рев, голос не зверя, не человека и не духа, но того, кто мучительно мечется между всеми тремя. Имук пробрался сквозь траву к самому обрыву, и ему открылось страшное зрелище.