«Кооператив Игнаца Флорио» был плохо управляемым, и он почувствовал на себе всю силу рецессии. Цены и на землю, и на недвижимость резко упали, вследствие чего Люпо и Морелло понесли большие убытки в нескольких проектах. К лету 1908 года ассоциация исчерпала оставшиеся средства и потеряла возможность выполнять свои обязательства. По меньшей мере три поставщика подали иски против компании в попытке возместить свои убытки. Морелло удалось уладить одно дело выплатой долга – 895 долларов. Разбирательство по другому делу – иску, который подала строительная фирма «Джон Филбрик энд Бразер» на гораздо бо́льшую сумму, 5 тысяч долларов, – длилось почти три года, свидетельствуя о том, что неоперившаяся Мафия еще не могла бросить вызов или запугать компании, принадлежавшие американцам, и что она практически не имела влияния за пределами итальянской общины. Работа над новыми проектами остановилась. Сам кооператив, несмотря на трудности, просуществовал до 1913 года, но ему так и не удалось ни возместить потери, ни вернуть свое прежнее положение хотя бы частично.
Рецессия ударила и по другим сферам деловой империи первой семьи. Среди наиболее заметных жертв была сеть продуктовых магазинов Люпо. Все меньше итальянцев могли позволить себе высокие цены, назначенные Волком, и что еще хуже, он, подобно боссу, приобрел привычку вытягивать всю наличность, чтобы поддерживать свой высокий стиль жизни. Экономические условия продолжали ухудшаться, и даже флагманский магазин на Мотт-стрит к осени 1908 года балансировал на грани закрытия. Как писала
Проблемы Люпо, как и Морелло, главным образом были связаны с неуплатой за товар поставщикам. Самым важным требованием к любому продуктовому бизнесу являлась непрерывность потока денег. Кредиторы обычно требовали оплаты в течение тридцати дней, и неспособность перераспределить основной капитал за это время быстро приводила к пропущенным платежам и приостановке счетов. Похоже, Люпо нашел решение данной проблемы в продаже оптом любому, кого можно было запугать или склонить к компенсации хотя бы части стоимости «зависших» товаров. К тому времени, когда аудиторы, нанятые несколькими кредиторами из числа самых серьезных, прибыли на Мотт-стрит для проверки счетов, сеть магазинов в целом имела активы, включая запасы, на 1500 долларов, сумма же долгов превышала 100 тысяч долларов.
Унижение Люпо достигло кульминации в октябре того же года, когда ему нанес публичный визит Джо Петрозино. До полиции дошли сведения о том, что Люпо, отчаянно нуждавшийся в деньгах, снова начал прибегать к грубому вымогательству, подкрепленному чередой леденящих кровь угроз. То, что случилось дальше, вскоре вошло в фольклор итальянского квартала. «По словам очевидцев происшедшего, – через некоторое время сообщала
Представая во множестве различных пересказов, эта история не утратила своей сути. Неприглядное положение Волка не смогли приукрасить даже откровенно утрированные версии изложения событий, которые вскоре получили распространение. Самым зловещим и наводящим на размышления в этих рассказах был детектив, бросивший избитое и бессознательное тело Люпо в бочке посреди улицы.
Следующими, кто увидел, что их деньги улетучиваются, были новые инвесторы в «Кооперативе Игнаца Флорио». Поток судебных решений, вынесенных не в пользу ассоциации, превращался в потоп: 125 долларов в марте 1908 года, 529 в апреле, еще 123 в июне, и все это отдано индивидуальным подрядчикам. Еще 474 доллара были востребованы компанией «Нью-Йорк Корнис энд Скайлайт Уоркс», 700 долларов – компанией «Эрикссон Энджин Кампани». Затем последовали слушания в Верховном суде Нью-Йорка, инициированные более крупными и более недовольными кредиторами, одно в сентябре, другое – в мае следующего года. Последнее завершилось решением суда в пользу истца о возмещении в размере 8032 долларов.
Потребность в дополнительных средствах стала настоятельной, а затем неизбывной. Перед тем как Игнацио Люпо исчез из Нью-Йорка, спасаясь от преследования кредиторов, его последним актом демонстративного неповиновения стал заказ продуктов на сумму 50 тысяч долларов в кредит и отправка товаров на портовый склад в Хобокене, штат Нью-Джерси, откуда они должны были быть отправлены на Сицилию для продажи старыми товарищами в Палермо. Однако Петрозино проследил по документам пропавшие партии и арестовал их, перекрыв еще один канал поступления незаконной наличности, на который преступники возлагали большие надежды.
Рецессия и неудача уловки Люпо поставили первую семью перед серьезными финансовыми трудностями. К осени 1908 года Морелло был вынужден смиренно вернуться к своим акционерам, объяснить им, что они не получат дивидендов от своих инвестиций, и попросить их рассмотреть возможность спасти «Кооператив» посредством дополнительного вливания средств. Как и следовало ожидать, обращение было принято плохо, не в последнюю очередь среди боссов Мафии, которых Клешня в свое время уговорил выкупить акции, выпущенные в 1906 году. «Некоторые участники, потерявшие свои деньги, начали осаждать Морелло, – рассказывал Флинну один из главных лейтенантов босса несколько лет спустя. – [Они] угрожали убить его».
Клешня понимал, что эти люди шутить не будут, и отнесся к их угрозам серьезно – достаточно серьезно, чтобы вновь обратиться к единственно верному способу быстро сделать большие деньги. Заканчивался 1908 год. Семья Морелло вернулась к выпуску фальшивых денег.
8. Зеленый товар
Антонио Комито решил для себя, что ненавидит Нью-Йорк. Комито был худощавым мужчиной лет тридцати с небольшим – ростом пять футов четыре дюйма[75], черноволосый, гладко выбритый. Родился он в Катандзаро в Калабрии, крайне бедном районе на южной оконечности полуострова. Он был амбициозен и умен и говорил на четырех языках, два из которых, испанский и португальский, освоил за семь лет, проведенных в Южной Америке, где работал в качестве учителя, печатника и помощника итальянского консула в Рио-де-Жанейро. Однако с тех пор как он вернулся из Бразилии, дела у него пошли из рук вон плохо. В Катандзаро не было работы, а когда он, отчаявшись, летом 1907 года перебрался в Нью-Йорк, оказалось, что работы нет и там.
Находясь на Манхэттене один и почти без друзей, Комито снял жилье вместе с семьей своего брата и получил краткосрочную работу в двух типографиях. К весне 1908 года его невзгоды достигли низшей точки. Дома, где брат становился все более властным, он был несчастлив, а американская экономика, скатывавшаяся в пропасть, затрудняла поиски заработка. Свою первую работу, которая приносила десять долларов в неделю, он потерял в марте 1908 года; чтобы найти другую, потребовалось два месяца, и платили там меньше. К августу он снова оказался без работы, и на этот раз не светило никаких вакансий с каким бы то ни было заработком.
На Манхэттене той осенью было не место людям без друзей и сбережений, и Комито остался бы вовсе без средств к существованию, если бы не два радостных события. Он ухитрился сохранить членство в двух братствах, «Лесники» и «Сыны Италии», и они предложили ему социально насыщенную жизнь и шанс заработать несколько долларов комиссионных, расхваливая перед другими членами братства типографские услуги и передавая заказы бывшему работодателю. Еще он встретил итальянку лет тридцати, у которой в Соединенных Штатах никого не было и которая искала мужчину для «защиты». Катрина Паскуццо не была красавицей, но отличалась трудолюбием и здравомыслием и зарабатывала уборкой несколько долларов в неделю. К октябрю Комито съехал с квартиры своего брата и заселился вместе с ней в съемную квартирку на Джеймс-стрит. Как вспоминал калабриец, пара «жила в согласии», разделяя заработанное поровну. Тот факт, что Комито уже был женат и оставил жену в Италии, похоже, нисколько его не беспокоил.
Даже со скромным заработком Катрины деньги оставались проблемой, а найти работу было по-прежнему невозможно. Шанс представился неожиданно, на собрании «Сынов Италии», состоявшемся 5 ноября 1908 года, в виде высокого рыжеволосого незнакомца, который отвел Комито в сторону, когда тот собирался домой. Во время прогулки по улице незнакомец сделал предложение, которое казалось – тогда в большей степени, нежели по прошествии времени, – слишком хорошим, чтобы быть правдой. «В Нью-Йорке работы не найти, – констатировал мужчина на итальянском языке с сицилийским акцентом. – Вам нужно ехать в Филадельфию. Там у меня есть друзья, которые сделают вас хозяином собственной типографии. Вам будут платить двадцать долларов в неделю за необременительную работу. Поезжайте в Филадельфию, и вашим заботам придет конец».
Комито никогда не делал тайны из своей профессии – о том, что он был печатником, знали все «Сыны Италии», – поэтому он не был особенно удивлен, что человек, которого он доселе не встречал, знает о нем так много. Мелькнувшей перед ним возможности получить постоянную работу с приличной зарплатой было достаточно, чтобы он не заметил двух предупреждающих знаков. Рыжеволосый, как он вспоминал позже, пристально смотрел, «ища в моих глазах что-то, чего он ожидал, но не видел», и «часто говорил так, будто был на грани того, чтобы сказать больше… [и] как только он явно собирался это сказать, тут же сдерживался и отстраненно улыбался с безразличным видом». Тогда все это не имело значения, и хотя у Комито было весьма смутное представление о том, где находится Филадельфия, он даже не удосужился спросить у нового знакомого, как того звали. «По правде говоря, в целом я счел его хорошим человеком», – писал он. Комито с готовностью согласился встретиться снова через несколько дней, чтобы познакомиться с товарищами сицилийца. Его беспокоило только то, что у него недостанет опыта обращения с незнакомым оборудованием и вследствие этого он может потерять шанс на хорошую работу.
Друзья и семья Комито взывали к осторожности. Дядя предупредил его о Черной руке и призвал племянника «быть осторожным, чтобы не нажить плохих привычек или друзей. Он сказал, что любезные незнакомцы могут расставить ловушки на мою погибель и что я всегда должен быть начеку». Катрина недвусмысленно заметила, что у них нет денег на поездку в Филадельфию. Однако она все же позволила убедить себя, и двумя днями позже в десять часов пасмурного воскресного утра на пороге материализовался, как и обещал, новый знакомый Комито. За ним маячил второй незнакомец – поменьше ростом, помощнее и повнушительнее. Лицо этого человека с редеющими волосами, покрытое морщинами, перечеркивала прямая, как лезвие бритвы, линия рта, уголки которого были загнуты вниз. Выглядел он лет на сорок. «Мистер Комито, – произнес человек из “Сынов Италии”. – Представляю вам моего друга, джентльмена, о котором я говорил, хозяина типографии в Филадельфии. Его зовут Антонио Чекала».
Комито ничего не знал ни о Джузеппе Морелло, ни о том, что Клешня решил снова начать подделывать деньги, ни о том, что семье Морелло было необходимо найти сведущего итальянского печатника для выполнения этой работы, ни об особом опыте Антонио Чекалы в области мошенничества со страхованием – ничего о Мафии, если верить его словам. Но он чувствовал, что с Чекалой опасно иметь дело. Невысокий сицилиец был свиреп с виду и саркастичен, а его зубы – желтые и покрытые пятнами – превращали улыбку в злобную ухмылку. Кроме того, он был склонен к приступам необузданной ярости, как обнаружил Комито во время их поездки по городу, в которую они пустились, чтобы купить подержанный печатный станок с ножным приводом: тогда у Чекалы с продавцом дело дошло до драки. После этого они зашли в фотомастерскую в тени Бруклинского моста, где Чекала купил фотоаппарат и реактивы. Когда Комито задал вопрос, зачем нужна камера, его спутник отмахнулся от вопроса, сердито дернув плечом. На вопрос о типографии в Филадельфии он ответил не менее уклончиво. Главной заботой Чекалы было вывезти Комито как можно скорее и убедиться, что Катрина уедет вместе с ним. Услышав об этом, Катрина стала нервничать и говорить Комито, что «здесь что-то нечисто, все не так, как они говорят». Тем не менее предвкушение стабильного заработка и склонность принимать желаемое за действительное заставили его закрыть глаза на ее подозрения.
На следующее утро, 11 ноября, Чекала снова появился в десять утра с двумя сопровождающими. Первого он представил как Ника Сильвестра. Это был худощавый американец итальянского происхождения, почти мальчишка, в чьи задачи входило паковать вещи и грузить их на повозку. Второй, как выразился Чекала, был его «крестным отцом» – мужчина за тридцать по имени Сальваторе Чина. Более высокий и более худой, лысеющий и небрежно одетый, с сокрушительным рукопожатием и сильным сицилийским акцентом, Чина, как объяснял Чекала, «очень богат, имеет собственный бизнес в Филадельфии». Заметив оценивающий взгляд печатника, он добавил: «Не думайте, что его бедная одежда говорит о его достатке. Быть одним из нас – его выбор».
Комито показалось странным это замечание.
– Что значит быть одним из нас? – спросил он.