Валерка резко отпрянул, очевидно решив, что мое помешательство перешло в буйную стадию. Но кулак медленно разжимался, и он понял, что ошибся. К тому же там явно лежало что-то золотое с чем-то красным. Я поднес ладонь поближе к глазам друга, чтобы тому удобнее было рассматривать, и терпеливо ждал.
Валерка смотрел долго. Очень долго. Он то отводил мою руку подальше, то вновь приближал ее, потом очень бережно сдвинул ладонь влево, спустя полминуты вправо, после чего шепотом спросил:
— Потрогать можно?
— Трогай,— великодушно разрешил я.— Теперь все можно. Уже не исчезнет.— И устало улыбнулся.— Знаешь, с тех пор как я почувствовал его в своей руке, я больше всего боялся, что он в какой-то момент возьмет и выберется из нее. Сам вылезет или просто растает. Потому и не разжимал кулак. Вот только сейчас первый раз и рискнул.
— Ты хочешь сказать, что это...
— Точно. Она подарила,— ответил я, пояснив: — Лал это. Камень любви.— И вздохнул.— Может, поможешь отдать, а?
Глава 4
ПРЕДПОЛЕТНАЯ ПОДГОТОВКА
Иду я вдоль дороги по обочине, потому что по тем двум узким колеям с плюхающейся внизу грязью идти может только идиот, и припоминаю извечное. Да-да, про дураков и наш отечественный автодор, который пока еще не изобрели и который, как выясняется, все-таки что-то делал. Это только теперь мне понятно, чем плохая дорога лучше, нежели ее полное отсутствие.
«Первым делом определись с датой и местом, а отсюда уже пляши»,— припомнилось мне одно из последних наставлений Валерки.
Легко сказать — определись. Лес на Руси — он повсюду лес. По нему вычислять, где ты спикировал, все равно что положить раскрытую пятерню на карту мира и орать: «Туточки мы!»
О дате и говорить нечего. День и год не узнаешь, пока не встретишь прохожего, а месяц, судя по погоде, мне выпал не очень удачный — явно осенний, с низкой серой пеленой насквозь мокрых облаков, капало из которых заунывно и тоскливо, словно из невыжатого белья, развешенного на просушку.
Вот температуру воздуха я определил чуть ли не сразу, в первые минуты своего попадания сюда: холодно. Если и есть градусов пять выше нуля, то это предел, а то и вовсе два-три, не больше. Сырой ветер оптимизма тоже не добавлял.
Правда, уже спустя полчаса я понял, что с осенью дал маху. Скорее уж ранняя весна, судя по маленьким кучкам грязного, ноздреватого снега, который сиротливо жался к деревьям поодаль дороги. Учитывая его остатки, я сделал смелый вывод, что не сегодня завтра эта холодрыга закончится, отчего мое настроение резко улучшилось, и я зашагал гораздо бодрее, хотя по-прежнему в неизвестном для себя направлении.
Радовало и то, что одежда на мне сохранилась целиком, начиная от шнурков на берцах и заканчивая бушлатом и шапкой. Если в тот первый раз кто-то неведомый быстренько разодрал на мне все, что мог, то сейчас он безучастно пропустил меня и трогать не стал. Очевидно, на правах старожила я уже получил определенные льготы, не иначе. А может, и перстенек помог. Нет, речь не о магии и прочем — просто он взят мною отсюда, ну и...
Даже вещи, распиханные по карманам, и те оставались целы, то есть мой минимум не превратился в ничто. Их я проверил в первую очередь — и перочинный нож, и коробок спичек — одноразовую зажигалку Валерка забраковал,— а также не поленился слазить в потайное место, ощупав перстень, медальон и небольшой запас настоящих серебряных монет.
Сейчас ведь с этим проблем, как вы понимаете, нет, и юбилейных в нашем Сбербанке пруд пруди. Пришлось, конечно, немного их изуродовать — лица, даты и прочие привязки нам ни к чему,— после чего получились абсолютно нейтральные и весьма увесистые монеты. Содрать намалеванные на них монастыри и прочие памятники архитектуры оказалось проще простого, поскольку все они были изготовлены качеством «прудо», то есть имели идеально ровное зеркальное поле и матированное изображение, из-за чего нам их выдали запакованными в специальные пластиковые капсулы — чтоб не повредить. Хватило несколько раз провести по ним наждачкой, чтобы довести «до ума».
Занимался их выбором Валерка и сделал все с умом, подобрав монеты, которые весили как раз одну унцию, чтобы они равнялись по весу средневековому талеру. Почти равнялись, поскольку мои первоначально весили на два-три грамма больше, а наждачка содрала с них не больше нескольких десятых грамма — да здравствует качество «прудо».
Я еще удивился — почему талеру, а не рублю, но Валерка пояснил, что в шестнадцатом веке он существовал только как счетная единица, а монеты как таковой не было. Да что рубль, когда не было даже алтына, то есть трех копеек. Самой дорогой по номиналу была новгородка, где изображался всадник с копьем, то есть современная копейка. Их в условном рубле насчитывалось сотня. Московка, или сабляница, где ратник сжимал в руках саблю, весила вдвое меньше. Соответственно, в рубль их входило двести штук. Кроме того, была еще полушка, или полденьги. Вот и все разнообразие монет Российского государства.
Я-то поначалу думал, мне этого серебра хватит на неделю, от силы — на две, но Валерка заверил, что в эти времена деньги стоили гораздо дороже и чтоб я не продешевил. А листок с перечнем примерных цен приятно шуршал во внутреннем кармане моей телогрейки, и я был уверен, что уж тут нипочем не прогадаю.