Валерка мирно похрапывал, когда я решительно ста­щил с него одеяло и растолкал мирно похрапывавшего друга.

—  Сейчас-сейчас,— сонно пробормотал он.— Еще чу­точку полежу и встаю. А сколько уже времени?

— Пошли на кухню, покурим,— предложил я.— А вре­мени пять утра.

Пауза длилась секунд пятнадцать. Очевидно, Валерка, прежде чем ответить, все-таки сумел сосчитать до десяти, иначе его тон был бы более резким.

— Костя, я понимаю, что ты у нас на голову раненный, но ты же еще не контуженый,— деликатно заметил он.— В пять часов, если приспичило, надо курить в гордом оди­ночестве.

—  Курить — да,— согласился я.— А если надо погово­рить?

— До утра отложить не судьба? — осведомился тот.— Или у тебя с головой поплохело?

— Точно,— кивнул я.— Об этом и хочу поговорить.

— Болит? — встревожено спросил Валерка.

—  Болит,— вздохнул я.— Только не голова, а душа. И... боюсь я откладывать. Вдруг утром проснусь, а у меня уже ничего нет. Короче говоря, пошли.

Я и вправду боялся именно этого. Конечно, глупо было бы думать, что зажатое в кулаке выпорхнет и улетит в не­известном направлении — не журавлик, не воробей и не синичка. Никуда оно не денется, коли уж попалось. Одна­ко страхи все равно терзали душу. А если оно попросту ис­парится? Возьмет и каким-то образом переместится об­ратно, туда, где разбойники, карета, и... синь-марево глаз, в бездонном омуте которых оно и утонет — ищи-свищи.

Чудес не бывает? Хо-хо. Я и сам так всегда считал... до недавнего времени. Только теперь почему-то не считаю. Как же не бывает, когда одно из этих чудес сейчас крепко зажато в моей руке? Против фактов не попрешь, какими бы диковинными они ни казались,— бывают, родимые, еще как бывают.

Вообще-то, поглядеть со стороны, наверное, потешное зрелище — два здоровых тридцатилетних мужика в широ­ких семейных трусах мирно хлещут в пятом часу утра чай. Но мне было не до потехи — я рассказывал, стараясь пере­дать каждую подробность своего сказочного путешествия, каждый незначительный нюанс, вплоть до того, как пахло кислой овчиной от мужика, который на меня напал, как выглядела карета, или как там она обзывается. Даже при­помнил узор на подоле платья чернявой, видневшемся из-под ее полушубка.

Словом, получилось, что был я там от силы полчаса, пусть минут сорок, а мой рассказ занят вдвое больше вре­мени. Хорошо, что Валерка продолжал терпеливо меня слушать и даже почти не перебивал, хотя и чувствова­лось — человек явно недоумевает. Видно было, что ему очень хотелось задать этот вопрос: «А зачем мне ты сейчас излагаешь весь свой глюк, да еще в таких подробностях?», но всякий раз он терпеливо сдерживал себя и в конце даже кое-что деликатно уточнил, после чего, лукаво покосив­шись на меня, осведомился:

— А ты не обидишься, Костя, если я тебя теперь спро­шу о самом главном?

— Валяй,— вздохнул я.

— Ты мне рассказал это во всех подробностях в надеж­де на то, что я соглашусь, будто случившееся произошло с тобой на самом деле, так?

Я еще раз вздохнул, глубоко и протяжно. Отвечать не стал — он и так все прекрасно понял. А Валерка меж тем продолжал:

— Я, конечно, не медик, но поверь, что любой психи­атр скажет то же самое — глюки бывают всякие, в том чис­ле не просто цветные, но и с таким обилием подробно­стей, будто они и впрямь наяву. Только это еще ни о чем не говорит. К тому же ты ударился обо что-то головой — вот тебе и объяснение увиденному.

—  Начнем с того, что я не ударился. Мне звезданули по голове в этом, как ты выразился, видении. И саданул один из якобы привидений. Или это тоже ни о чем не гово­рит? — перебил я.— Кстати, тут и доказывать нечего — факт налицо. Сам я так удариться не мог. Слышал же, что Андрей сказал — пол там земляной. Пускай твердый, но острых краев у него нет. И люди, которые в этой дыре ис­чезают бесследно,— это как, не доказательство?