Как он это делал?

Думая о Тане.

О ее стихах.

О стеклянной баночке, сквозь которую виднелись ее нищенские накопления.

И стоя перед зеркалом.

Так он спасал себя.

И в такой последовательности: он выбрил щеки, выскреб шею по фарватеру кадыка, формально выщипал лишние волоски, ножницами подравнял военно-морские виски, наловчился выстригать скрученные нитки будущих усов из спортивно раздутых ноздрей; все в точности так, как делал его отец.

Владислав любил наблюдать за его утренними процедурами, и чувствовал удовлетворение оттого, что не забыл прихватить их в нынешнюю жизнь.

«Только посмотрите, как разрослось со дня моего приезда. Теперь похоже на кавалерийскую ботфорту», – подумал Владислав, глядя на отраженный в зеркале пятнистый потолок, на симптоматическое пятно духовной плесени, расползающееся над его лысеющей головой.

В причудливых, гипнотически меняющихся плесневых арабесках норовило проступить чье-то лицо, – вот ухо, вот вывернутая верхняя губа, хрящ, рифы скул, брутальные надбровные дуги.

Но все как-то расплывчато, итоговая сумма неправдоподобных очертаний не приближалась, но отдалялась благодаря усилию Владислава, – словно это не человеческое лицо из пространства лезло к нему, но безрадостный запах такого лица просачивается из пристающих к Владиславу стен, из потолка, закапанного ему в нос, в глаза.

Тихонько он постучал лезвием бритвы о раковину, – получился мелодичный, хрустальный, специфический звук. Касанием большого пальца аккуратно, как когда-то делал его отец, Владислав Витальевич счистил въедливую пену под свистящей струей воды, мурлыча что-то себе под нос.

Стихотворную строчку, которая никак не могла оформиться.

Затем он ополоснул руки, тяжелобольное лицо, ощипанный подбородок.

Следом: подготовил азбучный инструментарий для надзора за тюремной камерой рта, где с недавних пор содержался под усиленной охраной его язык, осужденный за пацифистские высказывания и антимилитаристический запах изо рта.

«Пушкин так не чистил мушкет перед дуэлью, как ты свой рот, – сказала родственница Владиславу, – целоваться, по-видимому, готовишься».

«К пристрастному допросу свободомыслящего зуба готовлюсь», – огрызнулся Владислав Витальевич и через несколько минут, демонстративно пошумев, побряцав зубными щетками, гневно раздувая огнедышащие ноздри, – наконец-то вышел.

О чем-то задумавшаяся Тамара Петровна, стоя под закрытой форточкой, исследовала взглядом подоконник, бегло пересчитывая ссохшиеся трупы изумрудно-мохнатых мух, скончавшихся от скуки в объятьях своих лап; жирненький паук, чуть меньше горошины, как глобус, крутясь, спускался на незримой нити.

«Владислав Витальевич, – произнесла родственница, – если хотите меня простудить до костей, то лучше купите путевку в Швейцарию».

Но Владислав Витальевич был слишком занят сборами, чтобы вовлекаться во второстепенный разговор.