То есть, ему не хватает надежно объединенных самости и тела, сосредоточенных на собственных контролирующих энергиях эго, реалистично смотрящего на своё положение и природу своих ограничений и возможностей в мире. Но это, как мы увидим, идея Кьеркегора о совершенной жизнеспособности, которой нелегко достичь.
Если шизофренический психоз располагается внутри континуума своего рода нормальной инфляции внутреннего воображения, символической возможности, то нечто подобное должно быть справедливо и для депрессивного психоза. Так дело и обстоит на пейзаже, который рисует Кьеркегор. Депрессивный психоз - это крайность на континууме излишней необходимости, то есть избытка конечности, слишком больших ограничений со стороны тела и поведения человека в реальном мире и недостаточной свободы внутреннего “Я”, внутренней символической возможности. Таким образом мы сегодня понимаем депрессивный психоз: как увязание в требованиях и ожиданиях других - семьи, работы, узком горизонте повседневных обязанностей. В таком топком болоте человек не чувствует или не видит, что у него есть альтернативы, не может представить себе какой-либо выбор или иной образ жизни, не может освободиться от сети обязательств. Хоть эти обязательства и больше не дают ему чувства самоуважения, первостепенной ценности, чувства героического вклада в мировую жизнь, даже при выполнении своих повседневных семейных и рабочих обязанностей. Как я когда-то предположил,28 шизофреник недостаточно встроен в окружающий его мир - то, что Кьеркегор назвал болезнью бесконечности; депрессия, с другой стороны, случается, когда человек встроен в свой мир слишком прочно, даже подавляющим. Кьеркегор писал:
Однако помимо того отчаяния, которое вслепую углубляется в бесконечное, вплоть до потери Я, существует и другой вид отчаяния, который позволяет как бы незаконно лишать себя своего Я другим. Увидев вокруг себя столько людей, взвалив на свои плечи столько человеческих забот, попытавшись уяснить, каким образом идет мирская жизнь, такой отчаявшийся забывает о себе самом, ... не осмеливается в себя верить и считает слишком дерзким быть собою, а потому полагает, что проще и надежнее походить на других, быть воплощенным обезьянничаньем, одним из номеров, поглощенных стадом.29
Это превосходная характеристика «культурно адекватного» человека, того, кто не осмеливается отстаивать свои собственные интересы, поскольку это означает слишком большую опасность, выводит на чистую воду. Лучше не быть собой, лучше жить в слиянии с другими, быть встроенным в безопасные рамки социальных и культурных обязательств и ролей.
Опять же, эту характеристику следует понимать как находящуюся на континууме, на самом конце которого мы находим депрессивный психоз. Человек, находящийся в состоянии депрессии, боится быть собой, и потому не может приложить усилия, чтобы проявить свою индивидуальность, настоять на том, что может быть его собственным смыслом, его собственным условием жизни, - боится настолько, что буквально видится глупцом. Кажется, что он не может понять, в какой ситуации находится, не может увидеть ничего за пределами своих собственных страхов, не может уловить причины, почему же он во всём этом увяз. Кьеркегор очень красиво говорит:
Предположим, что заблудиться в возможном — это всё равно что младенцу лепетать нечто бессвязное, — тогда недостаток возможного равен немоте. ... ибо без возможного как бы и дышать нельзя.30
Это как раз то депрессивное состояние, при котором трудно дышать и двигаться. Одна из бессознательных тактик, к которым прибегает человек в депрессии, чтобы осмыслить ситуацию, в которой он находится, заключается в том, чтобы считать себя совершенно никудышным и виноватым. Это действительно чудесное “изобретение”, поскольку с его помощью человек может хоть как-то выйти из состояния неопределенности и вывести какую-то концептуализацию своего положения, какой-то смысл из него - даже если он должен полностью принять вину, словно подсудимый, который причиняет бесчисленное множество ненужных страданий другим людям. Мог ли Кьеркегор иметь в виду именно такую творческую тактику, когда мимоходом заметил:
Порой довольно и изобретательности людей, чтобы обнаружить нечто [возможность, possibility - прим. перевод.]...31
В любом случае, состояние депрессии может допускать изобретательность, которая создает иллюзию перспективы, смысла, действия, но она не имеет под собой ничего реального. Как подводит итог Кьеркегор:
Недостаток возможного означает, что всё стало для нас необходимостью или банальностью.32
На самом деле в крайней степени депрессивного психоза мы, кажется, видим слияние этих двух состояний: все становится необходимым и банальным одновременно, что ведёт к полному отчаянию. Необходимость с иллюзией смысла была бы высшим достижением для человека; но когда она становится банальной, нет смысла в жизни.
Почему человек предпочтёт обвинения в греховности, никчёмности, глупости - даже бесчестии и предательстве - реальной возможности? Может показаться, что это не вопрос выбора, но это именно он: полное самозабвение, подчинение «другим», отречение от всякого личного достоинства или свободы - с одной стороны; свобода и независимость, отступление от других, освобождение от сдерживающих связей семейных и социальных обязательств - с другой стороны. Это выбор, с которым сталкивается человек в депрессии, и то, чего он частично избегает своим виноватым самобичеванием. Ответ не за горами: депрессивный человек избегает возможности независимости и большей жизни именно потому, что они-то и угрожают ему разрушением и смертью. Он держится за людей, которые поработили его в сетях сокрушительных обязательств. Он уменьшает значимость этого взаимодействия, именно потому, что эти люди - его приют, его сила, его защита от мира. Как и большинство, депрессивный человек - трус, который не будет одиноко опираться только на свой внутренний стержень, который не сможет извлечь из себя необходимую силу, чтобы противостоять жизни. Поэтому он пристраивается к другим; он защищён необходимостью и охотно принимает её. Но теперь его трагедия очевидна: его необходимость становится банальной, и поэтому его рабская, зависимая, обезличенная жизнь теряет смысл. Страшно быть в таких путах. Человек выбирает рабство, потому что оно безопасно и понятно; потом он теряет смысл, но боится из него выйти. Человек буквально умирает во время своей жизни, но, тем не менее, вынужден оставаться физически в этом мире. Отсюда и пытка депрессивного психоза: оставаться погружённым в свою неудачу и всё же оправдывать её, продолжать извлекать из нее чувство собственной значимости. ‡
Большинство людей, конечно, избегают психотических тупиков экзистенциальной дилеммы. Они достаточно удачливы, чтобы оставаться на мели «обывательства». Расстройство происходит из-за избытка либо недостатка возможности; мещанство, как мы выяснили ранее, знает своего реального врага и старается вести со свободой безопасную игру. Вот как Кьеркегор резюмирует три альтернативы, доступные человеку; первые две соответствуют психотическим синдромам - шизофрении и депрессии:
И в то время как тот, кто заблудился в возможном, приносит туда дерзость своего отчаяния, а тот, кто верит лишь в необходимость, в отчаянии корчится и бьётся в судорогах реального, один лишь обыватель торжествует в своей глупости. ... считает себя её хозяином, не подозревая о том, что он тем самым пойман сам, стал рабом глупости и последним из париев.33
Другими словами, обывательство - это то, что мы бы называли «нормальным неврозом». Большинству людей удаётся выяснить, как можно безопасно жить в пределах возможностей определенного набора социальных правил. Обыватель верит, что, оставаясь на низком уровне личностной активности, оно избежит потери равновесия, которой грозит ему опыт; обывательство живёт, как сказал Кьеркегор, «за счёт утешения банальностью». Его анализ был написан почти за столетие до того, как Фрейд заговорил о возможности «социальных неврозов», «патологии целых культурных сообществ» 34.
Трёхмерная типология Кьеркегора не исчерпывает истинную сущность человека. Он знает, что не все люди так «непосредственны» или поверхностны, так непринужденно встраиваются в свою культуру, так надёжно встраиваются в материю и других людей, так доверчиво отражают их мир. Кроме того, сравнительно малое количество людей оказываются в состоянии психотической крайности, некоторые достигают определённой степени самореализации, не впадая в полную бездуховность или рабство. И здесь анализ Кьеркегора становится наиболее показательным: он выгнать людей из их собственной лживой жизни, которая выглядит как настоящая, в которой они сами выглядят словно успешные, полноценные, подлинные люди.
Есть тип человека, который очень презирает «непосредственность», который пытается развивать свою внутреннюю сущность, основывать свою гордость на чём-то более глубоком и внутреннем, создавать дистанцию между собой и средним человеком. Кьеркегор называет такой тип человека «герметически отчаявшимся». Он немного больше озабочен тем, что же значит быть человеком с индивидуальностью и уникальностью. Он наслаждается уединением и периодически удаляется, дабы поразмышлять, возможно, чтобы лелеять идеи своего внутреннего «я» о том, каким он могло бы быть. Это, в конце концов, на словах и на деле, единственная настоящая проблема в жизни, единственная стоящая озабоченность человека: каков его истинный талант, его тайный дар, его подлинное призвание? В каком смысле человек может быть подлинно уникальным, и как он может выразить эту уникальность, придать ей форму, посвятить её чему-то вне себя? Как человек может взять свое личное внутреннее существо, великую тайну, которую он чувствует в своём сердце, свои эмоции, свои стремления и использовать их, чтобы жить исключительно, чтобы обогатить особым качеством своего таланта как самого себя, так и всё человечество? По юности большинство из нас мучается этой дилеммой, выражая её словами или мыслями или же простой оцепеневшей болью и тоской. Но обычно жизнь засасывает нас в стандартные занятия. Социальная система героев, в которой мы рождены, чертит пути нашего героизма. Пути, которым мы подчиняемся, которыми мы формируем себя, чтобы угодить другим, стать теми, кем они ожидают нас видеть. И вместо того, чтобы работать над нашей внутренней загадкой, мы постепенно отступаемся от неё и забываем о ней, становясь поверхностными людьми, которые вполне успешно играют в стандартную героическую игру, в которую мы попадаем случайно через семейные связи, с помощью рефлекторного патриотизма или простого стремления к потреблению и желания размножаться.
Я не утверждаю, что «герметически отчаявшаяся» личность Кьеркегора сохраняет этот внутренний поиск полностью живым и сознательным, я отмечаю только то, что она пускай всё ещё смутно, но осознаёт проблему несколько более, нежели чисто непосредственный человек. “Герметик”, по Кьеркегору, ощущает себя чем-то отличным от этого мира, имеет в себе что-то такое, что мир не может отразить, не может оценить в связи со своей непосредственностью и поверхностностью; и поэтому он сторониться этого мира. Но не слишком явно, не полностью. Было бы так приятно быть тем, кем он так хочет быть, осознать своё призвание, свой подлинный талант - однако, это опасно, ведь это может совершенно разрушить его мир. В конце концов, он в основе своей слаб и находится в компромиссной позиции: не непосредственный, но и не подлинный человек, хотя он и может им казаться. Кьеркегор описывает его так: