... не утрачивая при этом вид "живущего" в мире. Это воспитанный человек, женатый, отец семейства. деятель будущего, почтенный отец, приятный в обхождении, весьма нежный с женою, крайне чуткий к детям. И к тому же христианин? Ну да, на свой манер, хотя он предпочитает не говорить об этом. ... Его не часто видят в храме, ему кажется, что большая часть священников, по сути, не знает, о чем толкует. Он признается, что есть лишь один, который это знает, но иная причина мешает ему пойти послушать его — боязнь, чтобы тот не увлек его слишком далеко.35
«Слишком далеко», поскольку в действительности он не хочет доводить проблему своей уникальности до настоящего противостояния:
И из него получается столь нежный муж и столь внимательный отец как раз потому, что, несмотря на всю его снисходительность и чувство долга, в самой глубине души он признался себе в своей слабости.36
И поэтому он живёт в некоем состоянии «инкогнито», довольствующийся игрой - занимающей его в периодических уединениях - в идею того, кем он действительно может быть; довольствующийся своими настояниями на «небольшой разнице», позволяющей ему гордиться смутно ощущаемым превосходством над другими людьми.
Но в таком состоянии непросто сохранять самообладание. Весьма редко, говорит Кьеркегор, когда кому-то долго удаётся держаться такого курса. Как только вы ставите вопрос о том, что же значит быть человеком, даже глупым, слабым или с показной гордостью за воображаемое отличие от других, у вас могут возникнуть трудности. Герметическое отчаяние - это импотенция, которая уже в некоторой степени осознана и теперь может стать проблемой. Это может привести к озлобленности на собственную зависимость от семьи и работы, к изъязвляющим угрызениям как реакции на собственную приземлённость, на ощущение рабства внутри безопасности. Для сильного человека это может стать невыносимым, и он может попытаться вырваться из этого состояния, иногда с помощью самоубийства, иногда отчаянно топя себя в мирском, в потоке опыта.
И это подводит нас к нашему последнему человеческому типажу: тому, который утверждает себя из неповиновения своей собственной слабости, кто пытается быть богом самому себе, хозяином своей судьбы, человеком, который сам создал себя. Он не будет просто пешкой других, общества; он не будет пассивным страдальцем и тайным мечтателем, убаюкивающим своё собственное внутреннее пламя в забвении. Он ворвётся в жизнь,
в увлекательность грандиозных предприятий, станет одной из тех беспокойных душ ... всегда взыскующих забвения ... Возможно, он станет искать забвения в чувствах, может быть, в разгуле ... 37
В крайнем случае дерзкое самотворение может стать демонической сущностью, страстью, которую Кьеркегор называет «демонической яростью», атакой на всю жизнь целиком за всё то, что она осмелилась сделать с человеком, восстанием против самого существования.
В наше время у нас не возникло бы трудностей с распознаванием этих форм непокорного самотворения. Мы можем ясно видеть его влияние как на личном, так и на социальном уровнях. Мы являемся свидетелями нового культа сладострастия, который, кажется, повторяет сексуальный натурализм древнеримского мира. Эта жизнь одним днём, с пренебрежением к завтра; погружение в тело и его непосредственные переживания и ощущения, в интенсивность прикосновения, набухшую плоть, вкус и запах. Его цель - отрицать недостаток реального контроля над происходящим, собственное бессилие, расплывчатость личности в механическом мире, вращающегося вокруг разложения и смерти. Я не хочу сказать, что это плохо, это повторное открытие и подтверждение базовой животной составляющей человека. В конце концов, современный мир хотел отказать человеку даже в его собственном теле, даже в его эманации от животного центра; мир хотел сделать его полностью обезличенной абстракцией. Но человек сохранил свое обезьяноподобное тело и обнаружил, что может использовать его в качестве основы для телесного, волосатого самоутверждения - и к черту бюрократов. Единственное, что может быть недостойным в нём, - это его отчаянная рефлексивность, неповиновение, которое не является рефлексивным и поэтому не совсем отражающим владение собой.
В социальном плане мы также видели вызывающее прометианство, которое в основном безобидно: самоуверенная сила, способная забросить человека на Луну и освободить его в некоторой степени от его полной зависимости и заключения на земле - по крайней мере, в его воображении. Уродливая сторона этого прометианства состоит в том, что оно также является бездумным, пустым погружением в очарование техники без мысли о целях и смысле; так человек выступает на луне, бьет по мячам для гольфа, которые не отклоняются в траектории полёта из-за отсутствия атмосферы. Технологический триумф талантливой обезьяны, который так пугающе передали нам создатели фильма 2001 года. На более зловещих уровнях, как мы увидим позже, вызов современного человека случайностям, злу и смерти принимает форму стремительного роста производства потребительских и военных товаров. Достигнув своей демонической крайности, это неповиновение дало нам Гитлера и Вьетнам: гнев против нашего бессилия, вызов нашему животному состоянию, нашей жалкой животной ограниченности. Если у нас нет всемогущества богов, мы, по крайней мере, можем уничтожать словно боги.
Кьеркегору не нужно было жить в наше время, чтобы понимать эти вещи. Как и Буркхардт, он уже видел их прообраз в своё время, так как понимал цену лжи самому себе. Все личности, которые он к этому моменту обрисовал, олицетворяют разные степени лжи о себе относительно действительности человеческого состояния. Кьеркегор участвовал в этом чрезвычайно трудном и невероятно тонком упражнении по одной и только одной причине: чтобы окончательно определить, каким был бы человек,
В конце концов, Кьеркегор вряд ли был равнодушным учёным. Он дал свои психологические описания, потому что видел проблеск свободы для человека. Он был теоретиком открытой личности, человеческих возможностей. В этом стремлении современная психиатрия сильно отстаёт от него. Кьеркегору было нелегко представить, чем является «здоровье». Но он точно знал, чем оно не является: это не было нормальным приспособлением - всё кроме этого, как он показал нам, приложив такие титанические аналитические усилия. Быть «нормальным человеком с точки зрения культуры» для Кьеркегора значит быть больным - независимо от того, знает человек об этом или нет: «существует такая вещь, как мнимое здоровье»38. Позднее Ницше высказал эту же мысль: «Вопрос для психиатров: существуют ли неврозы здоровья?». Однако Кьеркегор не только поставил вопрос, но и ответил на него. Если здоровье – это не «культурная норма», то оно должно относиться к чему-то другому, должно указывать на то, что выходит за рамки обычного состояния человека, его привычных представлений. Одним словом, психическое здоровье не типично, а идеально типично. Это что-то далеко за пределами человека, что-то, чего нужно достичь, к чему нужно стремиться, что-то, что ведёт человека за пределы себя. «Здоровый» человек, истинная личность, осознавшая себя душа, «настоящий» человек - это тот, кто
Как человек переступает предел самого себя? Как он открывает себя новым возможностям? Осознавая правду своего положения, развеивая ложь своей личности, вырывая свой дух из стандартизированной тюрьмы. Врагом для Кьеркегора, как и для Фрейда, является Эдипов комплекс. Ребёнок выстраивает стратегии и методы для поддержания самооценки перед лицом ужаса своего положения. Эти техники становятся доспехами, которые удерживают его в плену. Эта самая защита, в которой он так нуждается, чтобы идти по жизни с уверенностью в себе и чувством собственного достоинства, становится его пожизненной ловушкой. Чтобы превзойти себя, он должен разрушить то, что ему жизненно необходимо. Как и Лир, он должен сбросить все свои «культурные заимствования» и встать обнажённым перед штормом жизни. У Кьеркегора не было иллюзий относительно стремления человека к свободе. Он знал, насколько комфортно людям в тюрьме их личностной защиты. Как и многие заключённые, они чувствуют себя комфортно в своей ограничивающей и защищаяющей рутине, и мысль об условно-досрочном освобождении в огромный мир случайностей, происшествий и выбора их пугает. Нам остается только оглянуться назад на признание Кьеркегора в эпиграфе к этой главе, чтобы понять почему. В тюрьме своей личности человек может притвориться и почувствовать, что он что-то значит, что миром можно управлять, что есть причина для жизни, готовое оправдание для действия. Жить автоматически и некритически - значит быть уверенным, по крайней мере, в минимальной доле запрограммированного культурного героизма - то, что мы можем назвать «тюремным героизмом»: самодовольство хорошо осведомлённых людей, которые «знают».
Мучение Кьеркегора было прямым результатом видения мира таким, какой он есть на самом деле, по отношению его положения как существа, находящегося в нём. Темница личности человека тщательно продумана, чтобы отрицать одно и только одно: свою тварность. Тварность ужасает. Признайте однажды, что вы – всего лишь испражняющееся создание, и первобытный океан животного беспокойства грозит захлестнуть вас. Но это больше, чем животное беспокойство, это также человеческое беспокойство, беспокойство, которое возникает в результате человеческого парадокса: человек - это животное, которое осознаёт свои животные ограничения. Тревога - это результат восприятия истины своего состояния. Что значит быть самоосознанным животным? Эта идея нелепа, если не чудовищна. Это значит осознавать, что ты - пища для червей. Это ужасает: быть рождённым из ничего, иметь имя, осознание самого себя, глубокие внутренние чувства, мучительную внутреннюю тягу к жизни и самовыражению - и со всем этим быть обречённым на смерть. Это похоже на розыгрыш, именно поэтому один из типов культурного человека открыто восстаёт против идеи Бога. Какое божество создало бы такую сложную и причудливую пищу для червей? Циничные божества, говорили греки, которые упиваются муками человека для собственного развлечения.
Но теперь Кьеркегор, похоже, завел нас в тупик, в невозможную ситуацию. Он сказал, что, осознавая истину нашего положения, мы можем превзойти себя. А с другой стороны, он говорит, что истина нашего состояния - это наша полная и жалкая тварность, которая, кажется, отталкивает нас ещё дальше от перспективы самореализации, дальше от любых возможностей превзойти себя. Но это только кажущееся противоречие. Прилив тревог - это не конец для человека. Это, скорее, «школа», которая даёт человеку высшее образование, окончательную зрелость. По словам Кьеркегора, это лучший учитель, чем сама реальность40, потому что реальность можно обмануть, исказить и приручить с помощью уловок культурного восприятия и подавления. Но о тревоге нельзя солгать. Как только вы сталкиваетесь с ней, она раскрывает истину вашего положения; и только увидев эту истину, вы сможете открыть для себя новые возможности.
Тот, кто воспитывается страхом, — воспитывается возможностью... Так что, когда выпускник школы возможности выходит в мир, он знает лучше, чем ребенок знает свою азбуку, что абсолютно ничего не может требовать от жизни и что ужасное, гибель, уничтожение живут поблизости от каждого человека, и когда он целиком и полностью постиг, что всякий страх, перед которым он так страшился, может уже в следующее мгновение обрушиться на него самого, у него появится иное объяснение для действительности....41
Не заблуждайтесь: учебная программа в «школе» тревоги – это потеря навыков подавления, всего того, что ребёнок научил себя отрицать, чтобы он мог идти по жизни с минимальным животным самообладанием. Таким образом, Кьеркегор существует непосредственно по неписаным законам августовства-лютеранства. Воспитание для человека означает борьбу с его естественным бессилием и смертью.42 Как убеждал нас Лютер: «Я говорю «умереть», то есть почувствовать вкус смерти, как если бы она была». Только «вкусив» смерть устами своего живого тела, только таким образом вы можете ощутить, что вы существо, которое умрёт.
Иными словами, Кьеркегор говорит, что школа тревоги ведёт к возможностям, только разрушая жизненно необходимую ложь личности. Это похоже на окончательное саморазрушение - единственное, чего не следует делать, потому что тогда у человека в действительности ничего не остается. Но будьте уверены, говорит Кьеркегор: «это должно произойти… человек должен быть сломлен, чтобы стать собой…»43. Уильям Джеймс красиво подытожил это лютеранское предание следующими словами:
Это - спасение посредством само-отчаяния, смерть с целью истинного перерождения, по лютеранскому богословию, переход в ничто, о котором пишет Я́коб Бёме. Чтобы добраться до этого, критическая точка обычно должна быть пройдена, человек должен вывернуть своё видение наизнанку. Что-то должно уступить, родная твёрдость должна сломаться и расплавиться… .44