«Ни в коем случае не возитесь после еды, — упреждает мальчиков Софья. — Может быть заворот кишок. Если сразу приедут — спасут. Опоздают... — Старуха роняет голову. — Один мальчонка...» Ребят не смущает рассказ о скоротечной смерти мальчонки, и они безудержно резвятся, пока Сережа не схватывается вдруг за живот: «Мама, что-то не то». Встревоженная, Осталова отрывается от машинки: «Очень больно?» — «Не знаю. Режет». — «Да он врет!» — ударяет брата по животу Дима. «Вот так да! Брат — брата!» — голосом как бы восторженным, но призванным углубить укор, — Софья. «Тетя Соня, они — шутят», — поясняет Анна. И Диме: «Перестань. Сейчас не до шуток. Сереженька, может быть, вызвать неотложку?»
Дима: «Скорую ему, а то загнется».
Сережа: «Молчи, свинья!»
Анна: «Прекратите! Это же — серьезно!»
Софья: «Есть один рассказ. Брат вызвау брата на дуэль. Драться на пистолетах. Шутка?!»
Дима: «Да я его без пистолета отделаю!»
Сережа: «Попробуй».
Анна: «А я не стану тебе никого вызывать, если ты будешь скандалить».
Дима: «Чего ж ты развалился? Иди сюда, я тебе врежу».
Старший брат вскакивает. Дима наваливается на него, и они катаются по полу. Бессильная разнять, Анна барабанит в стенку. Призывает: «Лева! Помоги мне! Они опять дерутся!» За дверью — движение. В комнате Лев Петрович. Молча он растаскивает мальчиков в стороны. «Помиритесь! — глаголет Софья. — Дайте друг другу руки. Вы же — братья. Самые близкие люди».
Мама принесла мандаринов. Пять килограммов — говорит, на неделю хватит. По телевизору — фильм. Рабочие, крестьяне, моряки, большевики — штурмуют дворец. Пальба и дым. Крики. В голубых отсветах экрана по очереди подбегаем к буфету, схватываем из блюда на нижней полке плод и — к дивану, где, шлепнувшись на пол, расправляемся с цитрусом. Кино кончается — на исходе и фрукты. Обнаружив пустую емкость, мама плачет: «Вы совсем не думаете о других. И о себе даже. Нам бы хватило на неделю».
Братья не знают не только того, что значит не поесть, но и того, что значит плохо поесть. Наедаются от пуза! Из «центра» Осталова привозит пищи по нескольку сумок. Котлеты из «Меркурия». Пирожные из «Залива».
Джипке, а потом Фреду покупаются пельмени, или ливерная за шестьдесят четыре, или кровяная по сорок девять, которую собаки едят без интереса. Студень по сорок пять — тем более. Мальчикам не приходит в голову мысль о дегустации предназначенной собакам пищи, столь она от них далека. Вредна. И уже будто собакой едена.
Не имея времени закупать собачью провизию, Осталова сваливает в миску все, что осталось после трапезы. «С братского стола», — улыбается Анна, счищая вилкой объедки. И псина сама уже привередливо чавкает в алюминиевой кормушке.
Мальчики запутываются в очередности приема пищи. Что после чего можно. Что — нельзя? Массу запретов создает Осталова, обнаруживая смертельные для сыновей сочетания: горячее мясо — молоко, крем — холодная вода. Если продукт находился «между дверей» день — он выкидывается. И неважно, что это: майонез или колбаса, ряженка или суп. Существует перечень продуктов нерекомендуемых, следствие употребления которых если не смерть, то неизлечимая болезнь. Так, сало ведет к язве желудка. Чеснок — к пороку сердца. Варенье, конфеты (в большом количестве) — к диабету.
Братья любят заходить в магазины и магазинчики, запрудившие Безжалостный остров. На углу Девятой Кривой и Бывшего проспекта — булочная, где мальчики пьют газированную воду и покупают леденцы у пожилой, внешностью не меняющейся армянки. Подойдя к прилавку, ребята прикидывают: пить воду с сиропом или просто «газ», чтобы хватило на конфеты. Продавщица умудряется обсчитать их, а ребята удивленно смотрят на нее: простая торговка, а вся в золоте.
Минуя подворотню, Осталовы попадают в кондитерскую, где приготовляют пышки, и через запотевшее стекло видно, как формуются они из теста. В витрине магазина перед Новым годом устанавливают якобы снежную гору, с которой спускаются дети, навечно приклеенные к своим санкам, а у горы высится Дед Мороз с мешком. Когда гирлянды не мерцают, а сани не двигаются, братья подолгу ждут, что витрина все-таки оживет.
На пересечении Лишнего и Бывшего находится рыбный магазин. Внутри стоит аквариум, облицованный белым кафелем. В него часто выпускают рыбу. Осталовым больно смотреть, как молодые тяжелые сомы, трогательно шевеля усами, переворачиваются пузом кверху. Ребята видят, что если покупатели не берут сомов живыми, то продавцы убивают их. Тут же. На деревянной надолбе. После хлесткого удара прикасаясь почему-то рукой к носу. Напротив рыбного поместился магазин канцтоваров и игрушек. Он не хранит той сказочности, которую надеются братья в нем обнаружить, но при входе в мальчиках все замирает, неизвестно только, больше или меньше, чем перед попаданием в рыбный, чтобы посмотреть на живую рыбу.
Осталова тратит деньги на самые лучшие продукты для своей семьи, на самые лучшие учебники. И самых лучших репетиторов для своих детей, на самого лучшего ветеринара для «семейных» животных, на самые хорошие краски для сыновей, на самую добросовестную поломойку, на самую черную ленту для пишущих машинок, но только сейчас, в тетради-черновике, автор пытается понять, возможно ли было Анне Петровне содержать троих детей и тетку, и даже не только их, а еще каких-то родственников, друзей, просто случайных заблудших человечков. Непонятно!
В Академии ПАУК заработок Осталовой определен в пятьсот рублей (донехлопьевских), так что приработку ей приходится отдавать себя — всю. Заработанные деньги Анна тратит безоглядно, утверждая себя и свою семью с той же энергией, с которой ради них трудится. Поэтому-то Осталова периодически и заводит скромного вида тетради, блокноты, записные книжки и еженедельники, в которые записывает долги: 1500 рублей — Невенчанной, 2000 рублей — Магдалине Георгиевне, 700 рублей — Медовалову и т. д., долги, с которыми только недавно было покончено. А впрочем, так ли это? Сейчас уже 0.47, а с утра почему бы автору не позвонить Анне Петровне (Анне Петровне?), не поздравить бы ее с праздником (сегодня — праздник) и не спросить: «Мама, мы кому-нибудь должны?» — (как будто это его когда-нибудь касалось!).