1

Служебное время

Выдвинутый еще в середине прошлого века теоретиками Франкфуртской школы диагноз, согласно которому мы живем в эпоху тотального администрирования, сегодня, когда практически любая форма существования описывается по модели делового предприятия и подчиняется принципам «эффективного менеджмента», выглядит как никогда точным. Производство эффектов «деятельного отношения» ко всем аспектам жизни возрастает в той мере, в какой становится проблематичным смысл той или иной конкретной деятельности, место которого занимают «развитие», «безопасность» и им подобные «бесконечные задачи». И было бы заблуждением считать, что дело ограничивается лишь формой, не затрагивая при этом содержание; что это всего-навсего «риторика», пусть даже чрезмерно навязчивая, – нет, изменение в характере дискурса[253] выражает то, что происходит на уровне реального положения дел.

Opus Dei Джорджо Агамбена фокусируется как раз на этом событии онтологической трансформации. Тема книги – генезис принципа императивности, выявление условий, при которых стало возможным принятие долженствования (приказного характера, необходимой нацеленности на некий эффект) в качестве приоритетной модальности бытия. «Реально только то, что действительно и в таком качестве является управляемым и действенным»[254], – такова формула, которая с некоторых пор определяет господствующую парадигму как первой философии, так и этики, но в наши дни, как полагает автор, она становится еще и знаком кризиса этой парадигмы, которая «утрачивает свою притягательную силу именно в тот момент, когда она достигла своего максимального распространения»[255]. Когда всё без исключения должно быть тем или иным образом задействовано – например, в сфере производства прибавочной стоимости, или безопасности, или наслаждения и т. д., притом что сами эти цели, в свою очередь, служат лишь стимуляторами дальнейшей деятельности, – тогда слишком многое оказывается задействованным как раз в качестве исключенного из процесса (в качестве «отстающего», «устаревшего», «нерентабельного», но также и «опасного», «тревожного» и т. п.; от подобного рода определений бегут как от чумы, но тем неизбежней под них подпадают).

Opus Dei. Археология службы входит во вторую часть цикла Homo sacer, в целом посвященного генеалогии современных принципов управления жизнью людей. Стоит напомнить, что исходной операцией, которую обнаруживает Агамбен за фасадом политических институтов, является включение в их работу жизни в ее биологическом, то есть дополитическом измерении, притом что включение это парадоксальным образом производится посредством ее, жизни, исключения, сакрализации. Если в своей «собственно человеческой», то есть политической, жизни (по Аристотелю, человек есть политическое животное) мы призваны существовать в открытом горизонте истории, то это кажется возможным лишь в той мере, в какой дочеловеческое измерение нашего существования (человек есть политическое животное) непрерывно изымается из обращения и размещается в некоем обособленном пространстве, которое при этом никоим образом не тождественно природному естеству – оно, скорее, вдвойне искусственно (человек есть (вне-)политическое «животное» – homo sacer). А это, в свою очередь, означает, что экономика и политика, противопоставление которых восходит к греческому различению двух аспектов жизни, bíos и zoé, на более глубинном уровне формируют своеобразную «зону неразличимости»: изъятие экономики играет роль дополитического условия возможности политики, а значит, действия, направленные на производство и воспроизводство жизни как zoé, неотъемлемы от произведения жизни как bíos. Поэтому на известное утверждение Ханны Арендт о том, что грекам словосочетание «политическая экономия» показалось бы абсурдом, Агамбен мог бы ответить, что это, безусловно, так, но абсурд здесь является знаком вытеснения истинного смысла исходной ситуации: экономика изначально имеет политическое значение[256]. Можно поэтому предположить, что если сознательным делом политики изначально было максимальное дистанцирование от экономики, взгляд на нее свысока, то собственное стремление экономики, напротив, имело целью включение себя в политику, а в пределе – включение политики в себя. И разве не выступает тогда экономизация политики ее, политики, собственным бессознательным желанием?

Как отмечает сам Агамбен, Opus Dei наиболее тесно связан с Царством и славой (работой, также входящей в Homo sacer II): оба тома посвящены генеалогическому и критико-герменевтическому исследованию церковной литургии в той мере, в какой она в ходе двухтысячелетнего развития сформировала парадигму управления существованием человека и тем самым стала основой современной политики. Но если в Царстве и славе было показано, что объективным источником действенности «управленческой машины» послужило отождествление mysterium и ministerium[257], благодаря чему тайна Спасения превратилась в «таинство» непрерывно возобновляемой практики церковного богослужения, заместившего собой акт исполнения спасительного действия («экономика тайны» превратилась в «тайну экономики»), то в Opus Dei симметричным открытием стало обнаружение слияния officium и effectus, знаменующего постепенное превращение служебной обязанности священника в субъективный образ действия любого человека (при этом содержательное определение службы может в какой-то момент оказаться менее значимым, чем форма – или долг – «эффективности» как таковой). В этом пункте Агамбен ссылается на Амвросия, который предложил следующую версию происхождения слова officium: «Мы полагаем, что officium произошло от efficiendum, как будто efficium; но ради красоты речи слово благодаря замене одной буквы стало произноситься как officium». «Таким образом, – комментирует Агамбен, – благодаря выдумыванию несуществующего слова (efficium) термин уверенным жестом переносится в сферу действительности и effectus…»[258].

Что и говорить, отсутствующее означающее («несуществующее слово») оказалось способным выразить тот характер сущего в целом, который оно приобретет лишь впоследствии: нечто есть в той мере, в какой оно должно без остатка совпадать со своим служебным предназначением, со своей функцией в рамках некоего необходимого «дела» («спецоперации», как сказали бы нам сегодня).

Подобное понимание бытия как службы (а сущего как служебного) было впервые критически осмыслено Хайдеггером, линию мысли которого Агамбен продолжает, а в каких-то аспектах – и уточняет, полемически реализуя потенциал того живого общения, которое состоялось между ними на семинаре в Ле-Торе в 1966 году. Собственный онтологический проект («фундаментальная онтология») Хайдеггера, как отмечается в Opus Dei, в своей основе имеет парадоксальное единство бытия и долженствования, бытия и службы:

Но если в дальнейшем сам Хайдеггер связал господство техники в Новое время с подчинением западного мировоззрения иудео-христианскому креационизму[260], благодаря чему «смог помыслить сущность техники как производство и распоряжение, а Gestell – как обеспечение действительного в модусе доступности», то, как пишет Агамбен, «именно по этой же причине он не смог увидеть то, что стало совершенно очевидным сегодня, то есть то, что мы не поймем метафизическую сущность техники, пока будем мыслить ее исключительно в форме производства», поскольку в «равной мере и в первую очередь она есть управление и oikonomia, которые в предельном случае могут даже на время выносить причиняющее производство за скобки ради более утонченных и диффузных форм управления людьми и вещами»[261]. Поскольку производство в радикальном смысле слова – как творение ex nihilo, – есть акт в прямом смысле слова анархический (не подчиняющийся никакому естественному началу), он требует вмешательства управленческих процедур, которые сглаживали бы возможные чрезвычайные последствия этой «безначальности», в то же время обосновывая ссылкой на них свою собственную необходимость; при этом забота об этом сглаживании («спасении») должна предварять само производство. Именно в этом, по мысли Агамбена, и состоит смысл «ойкономии», как она учреждается в начале христианской эпохи для разрешения тринитарной проблемы: в качестве Сына Христос следует за Отцом (Творцом), но в качестве Бога он не имеет в Отце своего начала, а выступает сам от себя в качестве главного «эконома», «эффективного менеджера», призванного «спасти предприятие» человеческой жизни[262].