Но так ли Сталин в действительности дистанцировался от дел ВМФ? Вот отрывок из мемуаров вице-адмирала П.В. Уварова «На ходовом мостике», где он описывает свою службу в предвоенные годы на лидера «Харьков»: «Личный состав души не чаял в своем командире (речь идет о П.А. Мельникове – В.Ш.). На корабле жила вера, что он сумеет найти выход из самой сложной ситуации, что экипажу по плечу самые дерзкие боевые операции. Мельников относился к команде с таким же доверием и отцовской заботливостью. Наш старший писарь Дмитрий Руднев как-то рассказал мне довольно характерный случай. Произошло это в марте сорокового года, сразу после заключения мирного договора с Финляндией, когда с кораблей стали более свободно увольнять матросов на берег. «Строевой», как называли краснофлотцев из боцманской команды, Володя Смирнов вернулся с берега чем-то расстроенный. У друзей возникали различные догадки о причине его плохого настроения, но Володя упорно отмалчивался. Все же на следующий день, во время построения, когда бывший комиссар лидера Герман Фомин спросил: «Вопросы есть?», все еще хмурый Смирнов откликнулся: «Есть!» И продолжал: «Почему в прошлом году нам выдавали хорошие ботинки, а сейчас выдали со свиным верхом? В таких по городу стыдно ходить». Комиссару ничего не оставалось, как объяснить, что какие есть, такие и выдали. Однако Мельников сразу после построения затребовал к себе начальника службы снабжения и запретил выдавать «стыдные» ботинки. И тут же написал письмо на имя командира военно-морской базы о своем решении. В ответе командира базы значилось: «Приказываю выдавать». Тогда Мельников написал рапорт начальнику штаба флота, но ответ пришел прежний – выдавать. Мельников пишет рапорта все выше и выше по команде и отовсюду получает один и тот же ответ: выдавать. Такой же ответ он получил и из главного штаба военно-морского флота СССР. Несколько суток Мельников раздумывал, затем изложил всю «эпопею» со смирновскими ботинками и направил письмо на имя И.В. Сталина. Ничего не было около месяца. Наконец пришло типографским способом изданное циркулярное письмо, в котором содержалось строчек двадцать с выводами:
«1. Командир Мельников – единственно до конца требовательный командир, прошедший все нижестоящие инстанции.
2. Приказываю: ботинки со свиным верхом с довольствия снять.
3. Объявить Мельникову благодарность.
4. Приказ объявить на всех кораблях ЧФ, отдельных частях и т. д.»
Разумеется, кто-то скажет, что это единичный пример, т. н. «ручного управления», которое больше рассчитано на внешний эффект. Что ж, скорее всего, перед нами действительно пример сталинского «ручного управления» ВМФ. Однако Сталин реально прореагировал на письмо командира корабля, причем, решил вопрос с ботинками не на одном этом корабле, а сразу на всем ВМФ. Да, решение Сталина имело безусловный пропагандистский эффект (недаром о нем вспомнил вице-адмирал Уваров спустя столько лет), но ведь вопрос был решен! К тому же у нас нет статистики сколько раз Сталин с помощью такого «ручного управления» вообще решал те или иные флотские вопросы. Уверен, что таких случаев было немало. Кстати, вопрос о замене «свиных ботинок» было вполне в компетенции наркома Кузнецова. Если же решать столь ерундовый вопрос пришлось главе государства, значит перед нами прямая недоработка наркома.
В своих посмертных воспоминаниях «Крутые повороты» Н.Г. Кузнецов пишет: «…Сталин сковывал их (наркома Тимошенко и начальника Генштаба Жукова – В.Ш.) инициативу, ни разу не собрал нас всех вместе по оперативным вопросам, чтобы выяснить, как вдет подготовка к войне, и дать нужные указания. Я однажды затронул такой вопрос, но Сталин ответил, что «когда будет нужно, вы получите указания». Это говорит о том, что, по-видимому, он боялся раскрыть свои секреты и не ждал скорой войны. Мне думается, по этой же причине не пересматривались и оперативные планы до последнего времени».
Однако факты говорят об обратном. В мае 1940 года Сталин поддержал инициативу Кузнецова о налаживании более тесного взаимодействия с РККА, в результате чего наркомом было разработано «Положение о взаимодействии Красной Армии и Военно-Морского Флота», которое Сталин и утвердил. В мае 1940 года Кузнецов предложил Сталину перевести Главную базу Балтийского флота ближе к устью Финского залива – в Таллин, т. к. нахождение штаба флота в Кронштадте, после присоединения прибалтийских государств, усложняло управление флотом. И Сталин с доводами Кузнецова согласился.
В августе того же года, после посещения Либавы, Кузнецов доложил Сталину о неготовности ее, как военно-морской базы, и о необходимости перевода части базировавшихся на Либаву кораблей в Ригу. Сталин немедленно дал на это согласие. В ноябре 1940 года, после доклада Сталину и получив от него «добро», Кузнецов утверждает и свою первую инструкцию по оперативным готовностям с целью предотвращения внезапного нападения, обязавшую иметь силы в положении предварительного развертывания и в состоянии боевой готовности к отражению нападения и проведению первых операций. Отметим, что одна из первых инициатив Кузнецова – по восстановлению кают-компании, как места встреч командного состава, также была с пониманием воспринята Сталиным. Думаю, ему понравилось, что молодой нарком начал свою деятельность именно с возрождения старых флотских традиций.
О каком «сковывании инициативы» военноначальников со стороны Сталина в данном случае вообще может идти речь! Факты говорят совершенно обратное – если инициативы были толковыми и способствовали улучшению положения дел, Сталин их только приветствовал, а вот с дурацкими, видимо, действительно заворачивал авторов обратно…
В любом историческом исследовании, даже таком беллетризованном, как наше, всегда лучше руководствоваться конкретными фактами из конкретных документов, чем пользоваться воспоминаниями, т. к. даже самые честные мемуары являются источником субъективным. Недавно московский историк В.Н. Киселев выпустил в свет крайне интересную книгу «Встречи Сталина. В кабинете Верховного». В этой книге он проанализировал журналы посещения Сталина (которые вел его секретарь А.Н. Поскребышев) на протяжении, что позволило сделать весьма интересные, важные, а порой и совершенно неожиданные выводы. Книга В.Н. Киселева весьма информативна в отношении многих известных исторических личностей. Нас же в данном случае интересуют лишь те, кто имел отношение к флоту и флотским вопросам и, в первую очередь, нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов.
В своей книге В.Н. Киселев приводит в качестве примера рейтинг посещения кабинета Сталина в январе 1940 года. Это, как мы помним, время становления Н.Г. Кузнецова, как наркома. Поэтому весьма любопытно оценить уровень его общения со Сталиным в это время. Итак, в январе 1940 года В.Н. Киселев ставит Н.Г. Кузнецова на седьмую позицию из 56 посещавших его в этом месяце лиц. Больше Кузнецова в кабинете Сталина в январе 1940 года по времени пробыли (порядке убывания) лишь: нарком обороны К.Е. Ворошилов, председатель Совнаркома В.М. Молотов, начальник оперативного управления Генерального штаба А.М. Василевский, начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников, заместитель наркома обороны Г.И. Кулик и сотрудник ЦК ВКП(б) Савченко. Отметим, что такие деятели, как Л.П. Берия, А.И. Микоян, А.А. Жданов, С.К. Тимошенко, Л.М. Каганович и другие, общались со Сталиным в этот период времени значительно меньше, чем Кузнецов.
Всего только в январе 1940 года Н.Г. Кузнецов пробыл у Сталина 1805 минут, т. е. более 30 часов (фактически четыре полных рабочих дня!). Согласитесь, для того чтобы получить очередной приказ, а затем доложить о его исполнении такого времени пребывания в кабинете Сталина вовсе не требуется. Приказ вообще можно получить по телефону и по тому же телефону отчитаться об исполнении. Многочасовое пребывание в январе 1940 года в кабинете Сталина говорит о другом. Прежде всего, о том, что Кузнецов в это время участвовал в обсуждении определенных вопросов. Отметим, что в той же таблице посещений Сталина имеются данные по тогдашнему наркому судостроения И.Ф. Тевосяну. В январе 1940 года Тевосян был у Сталина всего один раз и находился е в его кабинете 15 минут. Фактически он прибыл к Сталину, о чем-то доложил, получил какие-то указания и отбыл. Программа Большого флота была к этому времени уже запущена, Сталин в рабочем порядке получал доклады и отчеты о ходе ее выполнения и. судя по всему, корректировал возникающие рабочие моменты оперативно в телефонном режиме. Поэтому долгие разговоры с И.Ф. Тевосяном ему были уже ни к чему.
Ну, а что же Кузнецов? Вне всяких сомнений, что Сталин обсуждал с ним вопросы боеготовности ВМФ, перебазирования Балтийского флота в порты Прибалтийских республик, но только ли это? Думается, что четыре полноценных рабочих дня в месяц для наркома в кабинете руководителя государства все же многовато. Большую часть вопросов связанных с боеготовностью ВМФ и расширением системы базирования в Прибалтики все равно можно было решать по телефону или в режиме: прибыл – доложил – выслушал указание- отправился выполнять. Перед нами же совсем другая картина. Так что же все это время делал у Сталина Кузнецов? Ответ на этот вопрос может быть только один – он учился. Понимая, что его молодой нарком, при всех своих положительных качествах, еще весьма и весьма неопытен, Сталин терпеливо учил его искусству управления. Возможно, именно об этом особым периоде (т. н. «медовых месяцах») и говорил Н.Г. Кузнецову, знавший методику работы Сталина с молодыми руководителями адмирал Л.М. Галлер.
Отметим, что, если судить по таблицам В.Н. Киселева, к концу 1940 года, Кузнецов уже закончил «сталинские университеты» и вождь отправил его в «самостоятельное плавание». Так в журнале посещений за декабрь 1940 года Кузнецов отметился у Сталина всего один раз в течение 30 минут. Он прибыл, о чем-то доложил, получил указания и убыл. Обычная рабочая ситуация и обычные рабочие взаимоотношения начальника и подчиненного. «Медовые месяцы» для молодого наркома закончились, теперь никаких снисхождений к его деятельности быть уже не могло.
В своих воспоминаниях писатель К.М. Симонов писал о том, как работал с подчиненными И.В. Сталин: «Говорил он (Сталин – В.Ш.) ясно, просто, последовательно; мысли, которые хотел вдолбить в головы, вдалбливал прочно, и, в нашем представлении, никогда не обещал того, что не делал бы впоследствии…» Судя по всему, молодому наркому, на этапе его становления, Сталин так же «вдалбливал» азы управленческого дела.
В своих мемуарах Н.Г. Кузнецов сетует, что в предвоенные годы, несмотря на предпринятые им попытки, в виде ряда директив по совместной подготовке округов и флотов к боевым действиям на приморских направлениях, в реальности не оказалось разработанных положений о том, как будет осуществляться управление боевыми действиями из центра и какие взаимоотношения устанавливаются между фронтами и флотами на месте. «Произошло это потому, – писал Н.Г. Кузнецов, – что армейское командование, с одной стороны, не хотело подчинять флоту ни одной крупной части, а с другой, не хотело брать на себя ответственность за оборону того или иного приморского объекта или военно-морской базы. В результате этот и все другие вопросы, которые требовали уточнения еще в мирное время, были оставлены на начальный период войны. Впоследствии это привело к тяжелым последствиям, особенно в Прибалтике.
И снова из посмертных воспоминаний Н.Г. Кузнецова: «Вся беда в том, что два наркомата (обороны и ВМФ) опирались в работе не на четкую организацию, а на указания Сталина. А он в своем аппарате не имел даже советников, которые докладывали бы ему особо срочные письма… Когда я командовал флотом, мне казалось, что где-то в тайниках штабов всё-таки есть разработки и планы, в которых мы нуждались, и только на местах в силу особой секретности о них не знают. Но когда пришёл на работу в Москву, обнаружил: никаких тайников нет. Есть только «указания товарища Сталина», но они не сформулированы на бумаге, и руководствоваться ими нет возможности. Более того, на некоторые вопросы я не получал ответов даже у Сталина. А когда был настойчив, ловил на себе косые взгляды окружения Генсека: дескать, зачем лезешь в сферы тебе недоступные? А официально получал всегда один и тот же ответ: «Когда будет нужно, узнаете…». Словом, накануне войны у нас не было четко сформулированной военной доктрины, а поэтому не могло быть и четко сформулированных задач флоту, не была определена и его роль в системе Вооруженных Сил. Без этого нельзя было приступить к разработкам конкретных задач флотам».
В доказательство своих слов Н.Г. Кузнецов писал, что даже накануне войны он «не присутствовал ни на одном совещании, где бы рассматривался вопрос готовности Вооруженных Сил и флотов в целом к войне». «Мне, – рассказывал флотоводец, – были известны многочисленные мероприятия распорядительного порядка по Советской Армии, но до Наркомата ВМФ не доходили указания о повышении готовности или поступках на случай войны».
«Мне могут возразить, что это, возможно, и делалось – рассказывал Н.Г. Кузнецов, – но только без ведома и учета точки зрения Военно-Морского Флота. Но какие могли быть секретные разговоры на эту тему без учета целого вида Вооруженных Сил? Руководство Красной Армии не могло иметь полноценных планов обороны без учета действий Военно-Морского Флота».