Из воспоминаний старейшего сотрудника управления кадров ГШ ВМФ полковника Ю.В. Федотова: «В 1940 году не хватало численности должностей офицеров на проведение оргмероприятий, крайне необходимых для обеспечения мобилизационного плана. Нарком (имеется в виду Н.Г. Кузнецов – В.Ш.) вызвал Хомича Б.М. (начальник организационно-строевого отдела ГМШ ВМФ – В.Ш.) и сказал: где хотите сократите должности, но найдите требуемое количество. В числе других сократили должность штурмана в штатах торпедных катеров некоторых проектов, посчитав, что один командир катера справится и с обязанностями штурмана, тем более, что в дальнее плавание катера не ходят. Началась Великая Отечественная война. Должности восстановили, но офицеров на них уже не было. На Балтийском флоте завязался бой наших катеров с немецкими кораблями. Бой был жестоким, приборы на одном из катеров разбило, небо затянуло тучами, рации вышли из строя. Стемнело, командир начал выводить поврежденный катер из боя и повел его в базу. Оказалось, что он вышел к шведским берегам, где катер интернировали. Немцы на следующий день раструбили на весь мир в прессе и по радио, что первый советский корабль добровольно сдался в плен. Отдел НКВД по Балтфлоту донес на Лубянку, что виноваты вредители в Москве, сократившие перед войной должность штурмана, в связи с чем они ушли в резерв и на фронт и назначать некого. Хомича Б.М. вызвали в НКВД. Все доводы отметались. Хомич Б.М., будучи проницательным и хитрым человеком, попросил прийти завтра с соответствующими документами. Ему разрешили. Хомич Б.М. сразу пошел к наркому и рассказал обо всем, в том числе и о том, что завтра его скорее всего оставят на Лубянке. Кузнецов Н.Г. походил по кабинету, потом решительно подошел к телефону и попросил Поскребышева соединить его со Сталиным. Нарком доложил, что начальника ОМУ Хомича Б.М. вызывал заместитель наркома КГБ и предъявил претензии по катеру, ошибочно ушедшему в Швецию.
– Товарищ Сталин, – сказал нарком, – в этом случае виноват я, а не Хомич, т. к. вынужден был сократить ряд должностей на малых старых кораблях для обеспечения оргмероприятий по мобплану. Сейчас мы это поправили, должности восстановили.
Сталин сказал:
– Хорошо. Пусть Хомич работает.
После Н.Г. Кузнецов позвонил в НКВД и передал, что доложил товарищу Сталину И.В. вопрос, по которому вызывали Хомича Б.М., он его закрыл».
А ведь укомплектованность РККФ в 1935 году, была почти стопроцентной! Одной из важных причин возникшей проблемы явились, разумеется, репрессии. Кроме этого, именно начиная с 1935 год флот начал стремительно увеличиваться, к 1940 году же увеличение его штатов (в связи с программой Большого флота) стало огромным и учебная база за этим ростом просто не поспевала. Это касалось не только военно-морских училищ, но и военно-морской академии, в которой в лучший 1939 год число выпускников не достигало пятидесяти человек, а в другие и сорока. Для стремительно растущего флота это был просто мизер!
Когда в 1939 году стало понятно, что количество военно-морских училищ не будет удовлетворять потребностям будущего Большого флота, Сталин немедленно санкционировал их увеличение. Кроме этого Сталин приказал наркому Кузнецову начать преобразование средних военно-морских училищ в высшие. Сталин считал, что среднего специального образования будущим командирам будет уже недостаточно, чтобы командовать новейшими кораблями, оснащенными сложной техникой. Что тут сказать, опять прав был товарищ Сталин!
К 1941 году в Военно-Морском Флоте уже функционировала целая система учебных заведений, рассчитанных на будущий океанский флот: Военно-морская академия, Высшие специальные офицерские классы, шесть высших училищ: ВВМУ им. М.В. Фрунзе, Тихоокеанское ВВМУ, Каспийское ВВМУ, Черноморское ВВМУ, ВВМИУ им. Ф.Э. Дзержинского, Высшее инженерно-техническое училище ВМФ и два средних: Училище береговой обороны и Хозяйственное училище.
В 1939 году было создано Высшее инженерно-техническое Краснознаменное училище ВМФ, задуманное как Высшее военно-морское инженерно-строительное училище. По замыслу Сталина и Кузнецова, оно должно было стать не только серьезным учебным заведением, но и мощным научным центром. О последнем говорит уровень преподавательского состава – 2 академика и 2 член-корреспондента Академии наук СССР, 2 члена-корреспондента Академии строительства и архитектуры. Кроме этого все начальники кафедр и их заместители являлись исключительно профессорами и докторами технических наук. Однако флоту для создания береговой инфраструктуры требовалось еще большое количество специалистов поэтому в добавок к ВИТКУ ВМФ были созданы Строительное училище ВМС (г. Пушкин), Специальный военно-морской факультет Дальневосточного Политехнического института (г. Владивосток), а также Специальный военно-морской факультет Ленинградского инженерно-строительного института.
В том же 1939 году в Выборге было образовано Военно-морское хозяйственное училище и Высшее военно-морское гидрографическое училище им. Орджоникидзе. В 1938–1939 годах было значительно было расширенно действующее с 1931 года в Севастополе Училище береговой обороны Военно-Морских Сил РККА, образованы училища для подготовки специалистов ВВС ВМФ – Ейское Военно-морское авиационное училище им. И.В. Сталина и Военно-морское минно-торпедное авиационное училище имени С.А. Леваневского в Николаеве.
Помимо этого, тогда же были созданы Военно-морское авиационное училище связи и Высшее военно-морское училище инженеров оружия. В 1940 году был дополнительно создан Военно-морской факультет Ленинградской консерватории.
В дополнение ко всем этим учебным заведениям, в 1940 году Н.Г. Кузнецов, с разрешения Сталина, решил создать особо элитное военно-морской учебное заведение, нечто среднее между обычным вузом и академией. Официально новый вуз назывался – высшее училище ПВО ВМФ. По задумке наркома там должны были готовить техническую элиту для будущего флота. Поэтому в высшее училище ПВО ВМФ решено было набирать уже состоявшихся инженеров – выпускников технических гражданских вузов. Увы, судьба высшего училища ПВО ВМФ была трагической. Из-за каприза наркома (если не сказать хуже!) это сверхэлитное училище Н.Г. Кузнецов приказал разместить в… Либаве (Лиепае), т. е. на территории Латвийской СССР в 35 км от границы с Германией. По существу, училище так и не начало действовать. В Лиепаю прибыли лишь курсанты первого набора. Практически все они погибли со своими преподавателями и командирами в первые же дни войны. Для чего надо было размещать новое училище прямо на границе с Германией, Кузнецов в своих мемуарах так и не дал. В злом умысле его обвинять не стоит, а вот преступное головотяпство наркома налицо.
В целом, к 1941 году наркомат ВМФ выстроил достаточно стройную и продуманную систему вмузов, которую, впрочем, еще предстояло в дальнейшем расширять и совершенствовать, т. к. «командирский голод» в ВМФ не удалось преодолеть и к 1941 году.
Определенное внимание новый нарком стремился уделять и подготовке руководящих кадров ВМФ. Так в декабре 1940 года он впервые провел учебные сборы с командующим флотами и флотилиями. Подобные мероприятия проводились и дальнейшем. По приказу Кузнецова был увеличен и набор слушателей в военно-морскую академию. Восстановление кадров шло в ВМФ в 1939–1941 годах полным темпом. Но, увы, для того, чтобы вырастить хорошего командира корабля нужны годы и годы, не говоря уже о командирах соединений и объединений. И этого времени не хватило…
В целом по ВМФ в 1940–1941 годах некомплект достигал еще 30 %. В условиях приближающейся большой войны это была почти катастрофа. При этом следует все же оговориться, что боевые корабли были укомплектованы полностью, а некомплект приходился на береговые и тыловые части. Определенные попутки изменить ситуацию были – планировалось пополнить некомплект береговых частей за счет выпускников армейских училищ, но все проблема состояла в том, у армейцев были свои не менее серьезные проблемы с некомплектом, и они, в первую очередь, стремились решать свои вопросы.
Когда в 1940 году по приказу Кузнецова было проведено исследование образовательного уровня сотрудников Главного Морского штаба и штабов флотов, обнаружились вообще вопиющие факты. Так среди сотрудников данных штабов, окончивших военно-морские училища, значилось всего 66 %, а в выпускников военно-морской академии только 8 % (при этом в штабах Балтийского и Черноморского флотов последних было только 4 %. Более того 14 % из сотрудников штабов вообще не имели никакого образования. С такими кадрами ВМФ СССР и вступил в Великую Отечественную войну.
А как складывались личные взаимоотношения Сталина и молодого наркома Кузнецова? Думается, что они прошли несколько этапов. Так на первом этапе Сталин относился к Кузнецову, как к своему любимому воспитаннику – учил, поддерживал, объяснял и поправлял, т. е. помогал «встать на крыло». Что касается Кузнецова, то он был предельно послушен, исполнителен и беспрекословен. Спустя некоторое время Сталин, посчитав, что молодой нарком уже освоился с делами, перестал его опекать, став относиться также, как и ко всем другим наркомам – предельно требовательно, взыскивающе и сурово. Именно так, как рассказал только что назначенному Кузнецову адмирал Галлер.
Перемена в отношении Сталина Кузнецову не понравилось. Видимо, он полагал, что особое отношение вождя к нему сохраниться навсегда. Поэтому в ответ молодой нарком начал фрондировать – порой излишне дерзко отстаивая свою позицию по вопросам, в которых считал себя правым. Иногда это ему удавалось, иногда нет. Прямой (и даже дерзкий) характер Кузнецова Сталину, судя по всему, в целом импонировал, но, когда тот переходил границу дозволенного, вождь своего выдвиженца осаживал, причем порой весьма резко. Думаю, что к 1941 году изначальные взаимоотношения учитель-ученик между Сталиным и Кузнецовым, сменились на сугубо деловые – начальник-подчиненный, какими, в принципе, и должны быть отношения между главой государства и руководителем одного из ведомств. Что касается взаимоотношений Сталина и Кузнецова во время войны и после нее, то об этом мы поговорим в дальнейшем.
Впоследствии о своих взаимоотношениях со Сталиным в начальный период своего наркомства, Н.Г. Кузнецов в своих посмертных мемуарах напишет так: «…Когда в апреле 1939 года я был утвержден в должности наркома ВМФ, Сталин уже не переносил возражении. Вокруг него образовалась своего рода плотная оболочка из подхалимов и угодников, которые мешали проникнуть к нему нужным людям. Нам, молодым, поднятым волнами «неспокойного» периода 1937–1938 годов и пытавшимся по неопытности «свое суждение иметь», приходилось быстро убеждаться, что наша участь – больше слушать и меньше говорить. Авторитет, созданный Сталину в предвоенные годы в годы первых пятилеток, рост могущества нашей страны и выход ее на мировую арену заслоняли от нас все отрицательное. Что касается лично меня, то я тогда преклонялся перед авторитетом Сталина, не подвергая сомнению что-либо исходящее от него. Но уже в начале работы в Москве я, разбираясь с военно-морскими вопросами, обнаружил, что меня стали озадачивать некоторые его решения. Так, выслушав мой доклад, в котором я убедительно доказывал большое значение зенитного вооружения для современных кораблей (так меня учили и в училище, и в академии), Сталин заявил, что «драться возле Америки мы не собираемся», и отверг мои предложения. Зная, что от самолетов можно потонуть и в 1000 км от своих берегов, и в каких-нибудь 50 км, и в базах, я не мог признать правильными рассуждения «великого вождя». К сожалению, по нашим вопросам подобных примеров было много (о чем я еще скажу), больше, чем по армии, которую Сталин знал лучше флота. Сталин проявлял непонимание и в вопросах организации и боевой подготовки флота. Но здесь он больше прислушивался или, вернее, не вмешивался и разрешал нередко проводить мероприятия, о которых ему было достаточно устно доложить и спросить разрешения. Выдерживая основную линию, которую он давал, как правило, удавалось внести нужные коррективы с учетом флотской специфики, хотя не всегда удачно и полноценно. Так, например, уже непосредственно перед войной кто-то предложил обмундирование солдат и матросов не считать их собственностью и требовать сдачи его при увольнении. При 5-летнем сроке службы на флоте это приводило бы только к менее бережному отношению матросов к своему обмундированию. Безусловно, было выгоднее передавать его в собственность матросов после известной выслуги сроков. Но когда я упорно настаивал на этом, доказывая, что применять положение армии к флоту неправильно с государственной точки зрения, Сталин, соглашаясь со мной, все-таки не захотел уступить и приказал мне дать предложение, сколько следует выплачивать матросам для покупки ими штатского платья. Такое решение было принято, и для государства получился прямой убыток, ибо ничего ценного матросы, уходя со службы, все равно не сдавали, да еще получали деньги, а главное – были лишены стимула к бережливости.
Разрешения Сталина зависели не от твоего убеждения и даже очевидной правильности предложения, а от его неподдающегося учету настроения, от возникших в данный момент его мыслей. Поэтому, докладывая, я никогда не был уверен, что мое предложение будет принято и с его стороны не возникнет какого-нибудь совсем противоположного предложения. При этом, естественно, как я уже сказал, весьма отрицательно влияли «дружные» голоса его соратников, сливавшиеся в хор и поддерживавшие любое предложение Сталина. По флотским вопросам это выглядело просто смешно, ибо не только мало кто вникал в них, но не всегда даже был знаком с их существом. Часто я выходил из его кабинета с самым тяжелым настроением и чувством безнадежности добиться разумного решения.