Сначала я пытался все недоразумения приписывать своей неопытности докладывать. Стал применять различные приемы. Но и этим я не добился желаемых результатов. С огорчением приходил к выводу, что Сталин не желает вникать во флотские вопросы и поэтому принимает неправильные решения. Такие выводы я сделал только по своему военно-морскому ведомству. «Непонимание» морского дела происходило на фоне хорошего отношения к флоту в целом. Я болезненно переживал это.
Тогда еще Сталин с полной энергией руководил партией и государством. Мне довелось наблюдать его старение и превращение в «непререкаемый авторитет», который перерос во вредный «культ личности».
В те годы, когда Сталин много работал сам, я выработал определенную систему проталкивания вопросов. По требующим решения правительства вопросам писал доклад на имя Сталина и копию тому заместителю, который ведал в данный момент флотом. Как правило, ответа не получал. Без указания Сталина никто не хотел дать докладу то или иное направление. Отправив документ, я обычно копию брал себе, держал ее в своем портфеле на тот случай, если попаду к Сталину и обстановка будет благоприятной, чтобы доложить устно. Бывало, накопится таких копий пять-шесть, а то и больше. Я располагал их по степени важности, восстанавливал в памяти справочные данные и, когда был вызов в Кремль по какому-нибудь стороннему вопросу, брал их с собой. Обычно в кабинете Сталина находилось несколько человек из его окружения, всегда торопивших тебя, а как только вопрос решался, делавших знак «уходи, не задерживайся». А я выбирал момент и просил разрешения обратиться по другим «срочным и важным» вопросам.
Сталин обычно соглашался выслушать. Сидевшие же рядом с ним начинали коситься на меня, дескать, что лезешь с какими-то маловажными морскими делами. Но я, достав копии, начинал: вот, мол, «крайне желательно решить такой-то вопрос, по которому я вас, товарищ Сталин, уже просил такого-то числа». Кратко я докладывал содержание. Сталин выслушивал и тут же на копии накладывал свою визу-резолюцию. И тогда все шло без задержки. Хуже, если он поручал кому-нибудь разобраться. Это означало: предстоит длинный путь согласований, утрясок… Иного пути не было.
Настойчиво добиваться приема у Молотова и Жданова не было смысла. Обычно кончалось тем, что я получал указание написать в ЦК, что означало – Сталину, и снова переходил на свою систему «проталкивания». Это заставляло меня пробиваться к Сталину и просить так или иначе решить наболевшие вопросы. Но добиваться приема становилось все труднее и труднее. Сталин поручал кому-нибудь разобрать поднимаемые мною вопросы, тот отвечал, что все будет сделано, и сказка про белого бычка начиналась сначала… И еще одно обстоятельство следует отметить. Только что созданный Наркомат ВМФ, да еще с молодым наркомом во главе, требовал особой осмотрительности в поведении. Я же был неопытен. Казалось бы, по совести и как коммунист я должен был отстаивать интересы флота, но они часто входили в противоречие с интересами других видов Вооруженных Сил. Получался заколдованный круг… Следовало не идти напролом, а как-то сманеврировать, отступить, затем наступить снова. Однако это было не в моем характере. Высокий руководитель должен не считаться со своими собственными интересами и опасностью быть снятым с поста, если дело касается принципиальных вопросов».
В другом месте своих воспоминаний он пишет: «По мере знакомства со Сталиным и его системой руководства наркоматами меня удивляло отсутствие четкой организации. Мне всегда казалось, что у Сталина не было системы в деле руководства, что помогало бы ему все охватывать и как бы равномерно следить за всем. В практической жизни приходилось наблюдать, как командир корабля или его старший помощник не справлялся с делом, если пытался все делать только сам, лишая инициативы подчиненных. Масштабы другие, но законы те же, когда речь идет о государственных делах. Именно это непонимание значения организации во всех звеньях государственного аппарата привело к излишним жертвам во время финской войны и тяжелому начальному периоду Великой Отечественной войны. Как мог политик, и государственный деятель не интересоваться, с какой военной организацией мы собираемся начать войну с финнами?..»
Следует понимать, что свои воспоминания Н.Г. Кузнецов писал (если действительно писал!) уже в глубокой отставке, будучи сильно обиженным не только на Сталина, и на его преемников Хрущева и Брежнева, а кроме того и на Жукова, и на Булганина. Короче говоря, он был обижен на всех. Поэтому описание взаимоотношений Кузнецова со Сталиным (как и со всеми остальными) следует воспринимать с серьезной поправкой на все его последующие «крутые повороты судьбы».
Претензии к Сталину со стороны Н.Г. Кузнецова интересно сравнить с воспоминаниями о стиле работы Сталина маршала авиации А.Е. Голованова: «У Сталина можно было столкнуться с любым вопросом, конечно, входящим в крут ваших обязанностей и вашей компетенции, и вы обязаны были дать исчерпывающий ответ. Если вы оказались не готовы к ответу, вам давали время уточнить необходимые цифры, факты, даты, детали по телефону прямо из приемной. Если же оказывалось, что вы затрудняетесь ответить по основным вопросам вашей деятельности, касающимся боевой работы подчиненных вам частей и соединений, материальной части, командного состава и так далее, которые вы обязаны знать по занимаемой должности, вам прямо говорили, что вы не занимаетесь своим делом, не знаете его и, если так пойдет дальше, делать вам на этом посту нечего… Контроль за исполнением даваемых поручений был абсолютен. Каждый знал, что его обязательно спросят, и не раз, о том, как выполняется полученное задание. Выполнение различных постановлений и решений начинали немедленно, не ожидая их оформления. Дорожили каждым часом, зная, что никаких скидок на всякие там обстоятельства не будет. Все вопросы обсуждались предварительно, исполнитель, как правило, присутствовал здесь же. На мой взгляд, характерной чертой Сталина была его поразительная требовательность к себе и к другим. Радуясь тому или иному успеху, назавтра он рассматривал этот успех уже как нечто само собой разумеющееся, а послезавтра «виновника» успеха спрашивал, что тот думает делать дальше.
Таким образом, почивать на лаврах любому, даже весьма авторитетному товарищу не удавалось. Сталин, воздав должное человеку, который совершил что-то важное, подталкивал его делать дальнейшие шаги. Эта характерная черта не позволяла людям самоуспокаиваться и топтаться на месте. Каждый также знал, что ответит сполна, несмотря ни на какие заслуги, если он мог что-либо сделать, но не сделал. Всяческие отговорки, которые у нас, к сожалению, всегда находятся, для Сталина не имели никакого значения.
Если же человек в чем-то ошибся, но пришел и сам сказал прямо обо всем, как бы тяжелы ни были последствия ошибки, никогда за этим не следовало наказание. Но горе было тому, кто брался что-то сделать и не делал, а пускался во всякого рода объяснения. Такой человек сразу лишался своего поста.
Болтунов Сталин не терпел. Не раз слышал я от него, что человек, который не держит своего слова, не имеет лица.
О таких людях он говорил с презрением. И наоборот, хозяева своего слова пользовались его уважением. Он заботился о них, заботился об их семьях, хотя никогда об этом не говорил и этого не подчеркивал. Он мог работать круглые сутки и требовал работы и от других. Кто выдерживал, тот работал. Кто не выдерживал, – уходил… Работоспособность Сталина… была феноменальная, а ведь он уже был не молодым человеком, ему было за шестьдесят. Память у него была редкостная, познания в любой области, с которой он соприкасался, удивительны. Я, летчик, во время войны считал себя вполне грамотным человеком во всем, что касалось авиации, и должен сказать, что, разговаривая со Сталиным по специальным авиационным вопросам, каждый раз видел перед собой собеседника, который хорошо разбирался в них, не хуже меня. Такое же чувство испытывали и другие товарищи, с которыми приходилось беседовать на эту тему – артиллеристы, танкисты, работники промышленности, конструкторы…
У Сталина была какая-то удивительная способность находить слабые места в любом деле. Слово… (Сталина) было нерушимо. Обсудив с ним тот или иной вопрос, вы смело выполняли порученное дело. Никому и в голову не могло прийти, что ему потом скажут: мол, ты не так понял. А решались, как известно, вопросы огромной важности. Словесно же, то есть в устной форме, отдавались распоряжения о боевых вылетах, объектах бомбометания, боевых порядках и так далее, которые потом оформлялись боевыми приказами. И я не помню случая, чтобы кто-то что-то перепутал или выполнил не так, как нужно. Ответственность за поручаемое дело была столь высока, что четкость и точность исполнения были обеспечены…
Я видел точность Сталина даже в мелочах. Если вы поставили перед ним те или иные вопросы, и он сказал, что подумает и позвонит вам, можете не сомневаться: пройдет час, день, неделя, но звонок последует, и вы получите ответ. Конечно, не обязательно положительный… Слово «я» в деловом лексиконе Сталина отсутствовало. Этим словом он пользовался, лишь рассказывая лично о себе. Таких выражений, как «я дал указание», «я решил» и тому подобное, вообще не существовало, хотя все мы знаем, какой вес имел Сталин и что именно он, а не кто другой, в те времена мог изъясняться от первого лица. Везде и всегда у него были «мы». … Я ни раз убеждался: сомневаясь в чем-то, Сталин искал ответ, и, если он находил этот ответ у людей, с мнением которых считался, вопрос решался мгновенно…. Сталин нередко говорил, что готов мириться со многими недостатками в человеке, лишь бы голова у него была на плечах… Всякое дело Сталин подчинял определенной, конкретной цели… Сталин очень не любил, чтобы товарищи, занимающие большие государственные посты, особенно политические, чем-то особенно выделялись среди окружающих… Непосредственное общение с людьми, умение устанавливать с ними контакт, заставить их говорить свободно, своими словами и мыслями, а не по трафарету, давало ему возможность вникать во все детали…»
Приведем еще одно высказывание о деловых качествах и стиле работы Сталина будущего министра обороны СССР Д.Ф. Устинов, бывшего в предвоенные годы директором Ленинградского металлургического и машиностроительного завода «Большевик» (бывший Обуховский), а с 9 июня 1941 года ставшего наркома вооружения СССР. Мнение Д.Ф. Устинова особенно интересно тем, что в 30-е годы он руководил монтажом и испытанием артиллерии на легком крейсере «Киров», а затем курировал вопросы создания артиллерийских систем для Большого флота. Именно тогда на перспективного молодого директора и обратил внимание Сталин. Поэтому свои первые впечатление о Сталине Устинов получил именно на совещаниях, посвященных вопросам создания океанского ВМФ, на которых, разумеется, присутствовал и Н.Г. Кузнецов. Как же описывает Устинов поведение Сталина на этих совещаниях? В своей книге «Во имя победы. Записки наркома» он пишет: «Сталин обладал уникальной работоспособностью, огромной силой воли, большим организаторским талантом. Понимая всю сложность и многогранность вопросов руководства войной, он многое доверял членам Политбюро ЦК, ГКО, руководителям наркоматов, сумел наладить безупречно четкую, согласованную, и четкую работу всех звеньев управления, добивался безусловного исполнения принятых решений. При всей своей властности, суровости, я бы сказал, жесткости он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений. Во всяком случае, насколько я помню, как правило, он не упреждал присутствующих своим выводом, оценкой, решением. Зная вес своего слова, Сталин старался до поры не обнаруживать отношения к обсуждаемой проблеме, чаще всего или сидел будто бы отрешенно, или прохаживался почти бесшумно по кабинету, так что казалось, что он весьма далек от предмета разговора, думает о чем-то своем. И вдруг раздавалась короткая реплика, порой поворачивавшая разговор в новое и, как потом зачастую оказывалось, единственно верное русло. Иногда Сталин прерывал доклад неожиданным вопросом, обращенным к кому-либо из присутствующих: «А что вы думаете по этому поводу? или А как вы относитесь к такому предложению?» Причем характерный акцент делался именно на слове «вы». Сталин смотрел на того, кого спрашивал, пристально и требовательно, никогда не торопил с ответом. Вместе с тем все знали, что чересчур медлить нельзя. Отвечать же нужно не только по существу, но и однозначно. Сталин уловок и дипломатических хитростей не терпел. Да и за самим вопросом всегда стояло нечто большее, чем просто ожидание того или иного ответа. Следует, видимо, упомянуть и о том, что на заседаниях и совещаниях, которые проводил И.В. Сталин, обсуждение вопросов и принятие по ним решений осуществлялись нередко без протокольных записей. А часто и без соответствующего оформления решений. Случалось, что кому-то из участников совещания или заседания поручалось подготовить предложения, переработанные с учетом состоявшегося обмена мнениями, и представить на подпись. Обладая богатейшей, чрезвычайно цепкой и емкой памятью, И.В. Сталин в деталях помнил всё, что было связано с обсуждением, и никаких отступлений от существа выработанных решений или оценок не допускал. Он поименно знал практически всех руководителей экономики и Вооруженных Сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, помнил наиболее существенные данные, характеризующие как их лично, так и положение дел на доверенных им участках. У него был аналитический ум, способный выкристаллизовывать из огромной массы данных, сведений, фактов самое главное, существенное. Свои мысли и решения Сталин формулировал ясно, четко, лаконично, с неумолимой логикой. Лишних слов не любил и не говорил их».
После прочтения воспоминаний А.Е. Голованова и Д.Ф. Устинова создается впечатление, что они и Н.Г. Кузнецов писали разных людях…
Прежде чем разобраться с претензиями Кузнецова к Сталину, взглянем на карту СССР. Перед нами гигантская страна с массой нерешенных проблем, среди которых проблема ВМФ являлась хоть и значимой, но далеко не первой. При всем своем желании, даже если бы в сутках было не 24 часа, а 124, Сталин все равно не мог объять все нерешенные государственные вопросы. Именно по этой причине он и создал мощные наркоматы, наделив своих народных комиссаров широчайшими полномочиями. Заметим, что полномочия наркомов в 1939 году намного превышали полномочия их будущих преемников – министров послевоенного времени. Именно наркомы были обязаны налаживать четкую организацию своих ведомств. Сталин же считал нужным вмешиваться в их деятельность лишь в том случае, когда необходимо было принять какое-то экстраординарное решение, выходящее за уровень наркомовских возможностей. Во всех остальных случаях наркомы должны были трудиться самостоятельно, в том числе и налаживать сотрудничество со смежными наркоматами. Согласитесь, что Сталин физически не мог сводить наркомов между собой, чтобы они что-то порешали и как-то пообщались. Это был не его уровень! Поэтому обвинения автора в адрес Сталина, что тот недостаточно занимался флотскими вопросами в 1939–1941 годах, мягко скажем, не совсем корректны. У Сталина хватало тогда других дел – от внешней политики и укрепления сухопутной обороны, до вопросов промышленности, науки, сельского хозяйства и т. д. и т. п.
К тому же, Сталин вполне сознательно приучал своих наркомов не только к ответственности, но и к самостоятельности. И эта широкая самостоятельность (при сохранении самой строгой личной ответственности за принятые решения!), судя по всему, на первых порах вызывала у Кузнецова чувство определенной растерянности. При этом, следует признать, что несмотря на жесткий лимит времени и отпущенные Сталиным вожжи, Н.Г. Кузнецову удалось сделать немало. Вряд ли кто-то другой в столь сложных условиях 1939–1941 годов сумел бы сделать больше него. Ну, а отдельные ошибки, разумеется, делал и Сталин, и Кузнецов, и многие другие. Согласитесь – в той лихорадочной предвоенной ситуации они были просто неизбежны.
Заметим, что, обвиняя Сталина в том, что тот, якобы, лишал инициативы своих подчиненных, Кузнецов не приводит никаких данных, из которых видно, как плохой Сталин регулярно губил инициативы хорошего Кузнецова. Не слишком корректно и сравнение Кузнецова Сталина с командиром корабля или старпомом. В данном случае разнятся не только масштабы (что признает Кузнецов!), но и законы управления (что Кузнецов не признает!). Разве можно сравнивать хотя бы уже упоминавшийся нами выше «горизонт планирования» командира корабля и «горизонт планирования» руководителем самого огромного мирового государства! И уж совсем непорядочно упрекать Сталина в том, что он не владел информацией об организации Вооруженных Сил! Неужели Сталин не знал, сколько в СССР военных округов и флотов? Неужели не знал, какие управления входят в Генеральный штаб? Сегодня уже доказано, что информативность Сталина о Вооруженных Силах не может идти ни в какое сравнении с информативностью о них всех других руководителей нашего государства от Ленина до Ельцина. Ну, а кроме всего прочего, Сталину и не нужно было знать все нюансы низовых структур РККА и РККФ. Его задача руководить государством и Вооруженными Силами в целом, а выстраивать вертикали в своих ведомствах и отрабатывать согласованность работы всех звеньев, повышать уровень профессионального мастерства в своих наркоматах должны были именно наркомы, и в т. ч. и сам Николай Герасимович Кузнецов. Если же в ВМФ к началу Великой Отечественной войны командная вертикаль была отработана плохо и буксовала, то это плохая работа не Сталина, а самого Кузнецова.
В другом месте тех же воспоминаний, относительно участия Сталина во флотских делах, Кузнецов пишет: «С огорчением приходил к выводу, что Сталин не желает вникать во флотские вопросы и поэтому принимает неправильное решение… Такое «непонимание» морского дела происходило на фоне хорошего отношения к флоту в целом». В данном случае совершенно ясно, что у Сталина при всем его хорошем отношении и к флоту, и к Кузнецову, просто не хватало на все времени.