12

688 Иисус появляется прежде всего как иудейский реформатор и пророк какого-то исключительно доброго божества. Тем самым он спасает грозящую разрушиться религиозную цельность и в этом смысле фактически выступает как σωτήρ, Спаситель. Он уберегает человечество от утраты общности с богом и от погружения в сугубое сознание с его «разумностью». Это схоже в известной мере с диссоциацией сознания и бессознательного и, следовательно, с неестественным, патологическим состоянием так называемой «бездушности», каковая постоянно грозила человеку с древнейших времен. Снова и снова он все упорнее пренебрегает иррациональными данностями и потребностями своей психики, воображая, будто воля и разум позволяют всем управлять и, так сказать, твердо стоять на ногах. Отчетливее всего это устремление проявляется в таких великих социально-политических движениях, как национал-социализм и коммунизм: при одном страдает государство, а при другом — человек.

689 Очевидно, что Иисус преобразил существовавшую традицию в собственную действительность и возвестил благую весть: «Бог благоволит человечеству. Он — любящий Отец и любит вас, как и я вас люблю. Он послал меня, своего сына, искупить вашу старую вину». Он сам предлагает себя в качестве искупительной жертвы, которая обеспечит примирение с Богом. А чем сильнее желание установить между Богом и человеком по-настоящему доверительные отношения, тем больше должны бросаться в глаза мстительность и непримиримость Яхве по отношению к своим творениям. От Бога, который выступает как добрый отец, как сама любовь, можно было бы ожидать понимания и всепрощения. Потому потрясает, что Высшее Благо принимает в качестве платы за милосердие человеческую жертву, а именно умерщвление собственного Сына. Христос, похоже, не обращал внимания на такой антиклимакс; во всяком случае, все последующие столетия принимали эту точку зрения без возражений. Поистине странно, что бог добра столь непримирим, и ублажить его возможно лишь человеческой жертвой! Подобное положение дел нестерпимо для современного человека, который отказывается принимать его безоговорочно, ведь разве только слепой не видит резкого противоречия в божественном характере Бога и лживости всех рассуждений о любви и Summum Bonum.

690 Христос оказывается посредником двояким образом: он помогает человеку выстоять перед лицом бога и утишает страх, вызываемый у человека божеством. Он занимает важное промежуточное положение между двумя плохо сочетающимися крайностями — богом и человеком. Фокус божественной драмы заметно смещается на посредничающего Богочеловека. В нем достаточно божественного и человеческого, а потому он издавна выражается символами целостности, поскольку в нем видели того, кто объемлет собой все и объединяет противоположности. Ему приписывали и четвертичность Сына человеческого, указание на развитое сознание (vide[721] крест и тетраморфность). Это в целом соответствует описанию Еноха, однако имеется и существенное расхождение: Иезекииль и Енох оба звались «сыном человеческим», но были обыкновенными людьми, а Христос по самому своему происхождению[722], зачатию и рождению — герой и полубог в античном смысле слова. Он девственно зачат Духом Святым, не сотворен как человек, и потому лишен предрасположенности ко греху. От заразы зла его оберегает божественная подготовка к воплощению. Значит, Христос занимает все же, скорее, божественную, а не человеческую позицию. Он воплощает добрую сторону Божьей воли, ее одну, и потому находится, получается, не точно посредине, ибо существенная черта тварного человека, греховность, его не затрагивает. Грех изначально был привнесен на землю из небесного двора Сатаной, и это событие вызвало у Яхве такой гнев, что потребовалось в конце концов принести в жертву собственного сына бога. Как ни удивительно, бог не удалил от себя Сатану сразу. У Еноха против сатанинских поползновений поставлен особый архангел — Фануил, и лишь в конце времен Сатана обречен пасть в бездну в виде взятой в оковы звезды[723] и быть уничтоженным (не так в Откровении Иоанна, где дьявол навечно остается в своей стихии).

691 Хотя в целом принято считать, что жертвоприношение Христа, состоявшееся один-единственный раз, сняло проклятье первородного греха и окончательно примирило Бога с людьми, все-таки кажется, что Христос испытывал в этом отношении кое-какие опасения. Что будет с людьми, в особенности с его последователями, когда паства лишится пастыря и увидит, что с ними нет того, кто был им вместо отца? Он заверял учеников, что всегда будет с ними, мало того, будет в них самих. Однако этого было как будто недостаточно, и он пообещал, помимо всего прочего, что на его место будет послан от Отца другой παράκλητος (заступник, «утешитель»), который будет помогать им словом и делом и навек останется с ними. Исходя из этого можно предположить, что «правовой статус» еще не выяснен окончательно и что, соответственно, имеется фактор сомнения.

692 Впрочем, приход Параклета наделяется и иным значением. Этот «дух истины» и познания есть Святой Дух, зачавший Христа. Это дух физического и духовного зачатия, который отныне должен обосноваться в тварном человеке. А поскольку он представляет третью ипостась Божества, все перечисленные качества равнозначны зачатию Бога в тварном человеке. Отсюда вытекает чрезвычайно сильное изменение положения человека: в известном смысле человек возвышается до положения Сына и до Богочеловечества. Тем самым сбывается предвоображенное Иезекиилем и Енохом, у которых, как мы видели, «сыном человеческим» именовался уже тварный человек. Правда, человек, вопреки присущей ему греховности, оказывается тем самым и в положении посредника, примирителя Бога и творения. Христос, по-видимому, учитывал эту неожиданную возможность, когда говорил: «…Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит…»; ссылаясь же на псалом, где сказано: «Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы» (81:6), он добавлял: «…Не может нарушиться Писание…».

693 Грядущее наитие Духа Святого на человека знаменует поступательное воплощение Бога. Христос как законнорожденный Сын Божий и от века сущий посредник служит первенцем и божественной парадигмой, за которой последуют дальнейшие воплощения Духа Святого в эмпирическом человеке. Но такой человек причастен темной стороне мира, а значит, по смерти Христа складывается критическая ситуация, которая, очевидно, может быть поводом для опасений. Ведь при вочеловечении все темное и злое тщательно отсеивалось. Преображение Еноха в сына человеческого состоялось целиком на светлой стороне, а вочеловечение Бога в Христе — и подавно. Совершенно немыслимо, чтобы связь между Богом и человеком прервалась со смертью Христа; напротив, непрерывность этой связи постоянно подчеркивается и снова подтверждается появлением Параклета. Но чем теснее становится такая связь, тем сильнее угроза столкновения со злом. На основе уже давно возникшего подозрения развивается ожидание того, что за светлым проявлением божества придет темное, а на смену Христу явится Антихрист. Вообще-то ничего подобного не ждешь от метафизической картины, поскольку власть и могущество зла вроде бы преодолены, и вряд ли представимо, что любящий Отец после всеобщего спасения во Христе, после примирения и человеколюбивой декларации, окажется, невзирая на все, что было, готов вновь спустить на своих детей злую сторожевую собаку. Почему он так покровительствует Сатане? Откуда это упорное проецирование зла на людей — ведь бог создал их настолько слабыми, уязвимыми и глупыми, что они, естественно, не в состоянии сравняться с его злыми сынами? Почему бы не вырвать зло с корнем?

694 Преисполненный добрых намерений, Бог производит на свет доброго и отзывчивого Сына, тем самым запечатлевая образ благого Отца; к сожалению, надо признать, он вновь пренебрегает некоей, ведомой ему и совсем другой истиной. Дай он только себе отчет в собственных действиях, Бог непременно увидел бы, в какой диссоциации оказался благодаря вочеловечению. Куда подевалась его темная сторона, например, посредством которой Сатана исправно ускользает от заслуженной кары? Неужели он думает, будто совершенно переменился и избавился от былой аморальности? Даже его светлый Сын не доверяет ему в этом отношении целиком и полностью. А теперь он посылает людям еще и «духа истины», и люди с его помощью очень скоро обнаружат, какая участь их ожидает, если Бог воплотился только в своем светлом проявлении, мня быть благом, — или желает, чтобы его хотя бы принимали за благо. Тут следует быть готовым к широкой энантиодромии. Может, именно таково значение веры в приход Антихриста, которой мы обязаны, видимо, прежде всего деятельностью «духа истины».

695 С метафизической точки зрения Параклет имеет первостепенное значение, но для организации церкви он крайне нежелателен, поскольку, как беспрекословно утверждается в Священном Писании, Святой Дух никому не подчиняется. В интересах непрерывности и церкви сохранение уникальности вочеловечения и искупительного подвига, каковые надлежит настоятельно подчеркивать, а поступательное наитие Духа Святого столь же последовательно должно отвергаться и по возможности игнорироваться. Ведь нельзя потерпеть никаких дальнейших индивидуалистических отклонений. Тот, кто ощутит, например, исходящее от Духа Святого побуждение к особому мнению, наверняка сделается еретиком, чье ниспровержение и искоренение будут действиями по наущению Сатаны. Конечно, следует принять во внимание и то обстоятельство, что, пожелай кто-либо навязать другим интуиции «своего» Святого Духа в целях исправления общепринятого учения, тогдашнее христианство в кратчайшие сроки подверглось бы вавилонскому смешению языков — такая участь, к слову, грозила ему непосредственно.

696 Задача Параклета, этого «духа истины», состоит в том, чтобы обитать и действовать в человеческих существах, напоминать им о том, чему учил Христос, и вести их к божественному свету. Хороший образец такого рода деятельности Духа Святого — апостол Павел, который не знал Господа и воспринял Его благую весть не от других апостолов, а через откровение. Павел принадлежал к тем людям, чье бессознательное в возбужденном состоянии вызывало экстатические переживания, ведущие к откровениям. Жизнь Духа Святого проявляется именно в том, что он деятелен, и его действия не просто укрепляют бытие, но и выводят за его пределы. Уже в высказываниях Христа обнаруживаются наметки идей, выходящих за рамки традиционной «христианской» морали — скажем, притча о неверном домоправителе, мораль которой согласуется с изречением из «Кодекса Безы»[724] и позволяет обнаружить некую этическую норму, принципиально отличную от той, какой следовало бы ожидать. Моральным критерием здесь выступает сознательность, а не закон и соглашение. Можно также вспомнить тот любопытный факт, что Христос хочет сделать скалой и основанием своей церкви именно Петра, человека несдержанного и нерешительного. На мой взгляд, эти черты указывают на привнесение зла в дифференцированную моральную позицию. Например, хорошо, когда зло разумно подавляется; плохо, когда поступок совершается бессознательно. Надо полагать, что к тому времени уже сложились некие воззрения на добро и зло, причем последнее перестали отметать с порога на основании сомнительного предположения, будто всякий раз точно известно, что такое зло.

697 Ожидание Антихриста тоже представляется неким далеко идущим откровением или открытием — равно как и примечательное утверждение, что дьявол, несмотря на низвержение и изгнание, до сих пор остается «князем мира сего» и получает обитель во всеобъемлющем воздухе. Вопреки своим злодеяниям и искупительной жертве Бога в пользу человечества дьявол все еще обладает значительной властью и повелевает в подлунном мире всем сотворенным. Подобную ситуацию нужно признать критической; во всяком случае, она никак не соответствует тому, чего логично было бы ожидать, имея в виду содержание Благовестия. Зло вовсе не обуздано, пусть дни его господства сочтены. Всевышний колеблется, решая, применять ли к Сатане силу. Быть может, он все еще не выяснил, насколько его собственная темная сторона покровительствует ангелу зла. А от «духа истины», вселившегося в человека, такое положение дел не может, естественно, оставаться скрытым надолго. Поэтому возникает возбуждение в человеческом бессознательном — и уже в эпоху первоначального христианства появляется другое великое откровение, которое благодаря своей загадочности становится причиной множества толкований и кривотолков в последующие столетия. Это, разумеется, Откровение Иоанна Богослова.

13

698 Для Иоанна как составителя Откровения вряд ли можно было найти более подходящую кандидатуру, чем автор посланий Иоанна: ведь он исповедует, что Бог есть свет, и «нет в Нем никакой тьмы». (А кто говорил, что в Боге есть хоть что-нибудь темное?) Тем не менее он знает, что мы, греша, нуждаемся в заступнике перед Богом, а именно в Христе, искупительной жертве, хотя грехи нам уже отпущены — ради Него. (Зачем же нам тогда адвокат?) Отец даровал людям свою великую любовь (которая все же подлежит выкупу человеческой жертвой), а мы — чада Божьи. Кто рожден Богом, не творит греха. (А кто не творит греха никогда?) Далее Иоанн проповедует послание любви. Бог сам есть любовь, совершенная любовь изгоняет страх. Однако он вынужден предостерегать насчет лжепророков и лжеучителей, а также возвещает о пришествии Антихриста. Его сознательная установка ортодоксальна, но он обуян дурными предчувствиями. Быть может, ему снились скверные сны, о чем нельзя догадаться по сознательному изложению. Его речь звучит так, будто он познал не только греховное состояние, но и совершенную любовь — в противоположность Павлу, у которого в достатке наблюдается необходимая саморефлексия. Иоанн чересчур уверен, а потому рискует впасть в диссоциацию. Именно при таких обстоятельствах и возникает контрапозиция в бессознательном, которая может внезапно прорваться в сознание в виде какого-нибудь откровения. Такое откровение принимает форму более или менее субъективного мифа, поскольку оно среди прочего восполняет односторонность индивидуального сознания. Обратным примером являются видения Иезекииля или Еноха, где сознательное состояние отмечено главным образом неосведомленностью (в чем трудно их винить) и потому восполняется архетипическим материалом, оформленным более или менее объективным и общепринятым образом.

699 Этим условиям, насколько можно судить, Откровение вполне удовлетворяет. Уже в начальном видении возникает внушающий ужас образ, сочетание Христа и «Ветхого днями», подобие человека и Сына человеческого. Из его уст исходит «острый с обеих сторон меч», который кажется более пригодным для битвы и пролития крови, чем для возвещения братской любви. Христос говорит Иоанну: «Не бойся» — и мы должны, видимо, предположить, что тот, когда пал «как мертвый», был охвачен не любовью, а страхом. (Куда делась та совершенная любовь, что изгоняет всякий страх?)

700 Христос возлагает на Иоанна задачу написать семь посланий общинам в провинции Азия. Эфесскую общину увещевают покаяться, не то ей грозит лишение света. Из этого послания мы также узнаем, что Христос «ненавидит» николаитов[725]. (Как соотнести с этим любовь к ближнему?)

701 Община Смирны отделывается менее суровыми карами. Ее мнимые враги — иудеи, являющие собой, однако, «синагогу сатанинскую»[726], что звучит не слишком дружелюбно.

702 Пергам порицают за то, что там появился лжеучитель и что там тоже в изобилии встречаются николаиты. Потому община должна покаяться, «а если не так, то скоро найду на тебя», что, видимо, надо расценивать как угрозу.