490 Безошибочным признаком невроза выступает тот факт, что в его основе лежит некая психическая причина; следовательно, исцеление здесь полностью зависит от психических методов лечения. Попытки разграничить и изучить эту специфическую область исследований — как со стороны психиатрии, так и со стороны неврологии — привели к открытию, которого медицинская наука откровенно испугалась: я имею в виду открытие психического как этиологического или каузального фактора болезней. На протяжении девятнадцатого столетия медицина примкнула, посредством своих методов и теорий, к дисциплинам естествознания, а потому постепенно приучилась разделять присущее этим дисциплинам философское допущение о материальной причинности всего на свете. Для медицины психическое как душевная «субстанция» попросту не существует, а экспериментальная психология вдобавок делала все возможное, чтобы показать себя психологией без психического.
491 Впрочем, дальнейшие исследования позволили однозначно установить, что в основании психоневрозов скрыт психический фактор, который и порождает, собственно, патологическое состояние; как следствие, его надлежит изучать отдельно, наряду с прочими, уже признанными патогенными факторами, такими как наследственность, предрасположенность, бактериальное заражение и т. д. Все попытки объяснить психический фактор в рамках взаимодействия элементарных физических факторов попросту обречены на провал. Куда полезнее казалось стремление свести его к влечению, или к инстинкту, то есть к представлению, заимствованному из биологии. Хорошо известно, что влечения суть непосредственно наблюдаемые физиологические побуждения, обусловленные функционированием желез; как учит опыт, они подталкивают или иным образом определяют соответствующие психические процессы. Поэтому будет вполне обоснованным искать причину конкретного психоневроза не в мистической «душе», а в нарушении функционирования влечения, каковое в конечном счете, думается, возможно вылечить при помощи медицинских средств.
492 Фрейдовская теория неврозов отталкивалась от этой точки зрения и объясняла душевные хвори расстройствами полового влечения. Адлер тоже использовал понятие влечения, но истолковывал неврозы как расстройства стремления к власти; его концепция, приходится признать, куда более психическая по своей сути, нежели физиологическая концепция сексуального влечения.
493 Термин «влечение» не имеет четкого научного определения. Им обозначают биологическое явление неимоверной сложности; фактически, это пограничное понятие совершенно неопределенного содержания, характеризующее неизвестную величину. Но я отнюдь не намерен вдаваться в критическое обсуждение влечений. Вместо этого я хотел бы рассмотреть возможность того, что психический фактор представляет собой всего-навсего комбинацию влечений, которые при желании можно, опять-таки, свести к функционированию желез. Можно даже допустить, что все «психическое» есть сумма влечений и что сама психика, следовательно, может считаться одним широким влечением (или конгломератом влечений —
494 У нас нет никаких доказательств правоты этого утверждения, и пока не найден какой-либо экстракт желез, способный исцелять от неврозов. С другой стороны, обилие допущенных ошибок привело к пониманию того, что органическая терапия никуда не годится при лечении неврозов, тогда как чисто психические методы оказываются действенными. Эти психические методы столь же полезны, как пресловутые экстракты желез. Значит, исходя из нынешнего объема знаний, неврозы следует лечить или воздействовать на них не напрямую, то есть для исправления функционирования желез, не проксимально, а дистально, то есть посредством работы с психическим, как если бы само психическое было субстанциальным. Например, подходящее объяснение или утешительное слово может принести пациенту подобие исцеления — и сказаться даже на внутренней секреции. Конечно, слова врача будут не более чем сотрясением воздуха, однако их специфические качества обусловливаются определенным психическим состоянием терапевта. Его слова целительны постольку, поскольку они обладают смыслом или значением. Вот почему они действуют на пациента. Но «смысл» есть нечто психическое — или духовное. Если угодно, это выдумка, однако она позволяет куда успешнее справляться с лечением, чем при назначении каких-либо химических препаратов. Более того, таким образом мы получаем возможность влиять на биохимические процессы в человеческом теле. Пусть эта выдумка возникает во мне спонтанно или навязывается извне, через человеческую речь, она способна внушить болезнь — или вылечить меня. Вымыслы, иллюзии и мнения суть, пожалуй, самые неосязаемые и нереальные факты, какие только можно вообразить; тем не менее они наиболее полезны в царстве психического и даже в психофизической области.
495 Именно после вынужденного признания этой реальности медицина открыла для себя психическое. Впредь она уже не сможет, не лукавя, честно отрицать реальность психики. Было доказано, что влечения суть условия психической деятельности, а сами психические процессы, по-видимому, обусловливают работу влечений.
496 Недостаток теорий Фрейда и Адлера заключается не в том, что эти теории опираются на влечения, а в их односторонности. Это снова психология без психики, которая подходит людям, считающим, что у них нет духовных потребностей и духовных устремлений. На мой взгляд, здесь в равной степени обманываются и врач, и пациент. Хотя теории Фрейда и Адлера приблизились к постижению сути неврозов гораздо сильнее, чем все ранние медицинские предположения, исключительная сосредоточенность на влечениях не может удовлетворить более глубокие духовные потребности пациента. Эти теории чрезмерно привязаны к научным предпосылкам девятнадцатого столетия, они слишком уж материальны и фактически игнорируют процессы вымысла и воображения. Одним словом, они не склонны придавать жизни достаточный смысл. Но ведь только смысл освобождает.
497 Обыкновенная рассудительность, здравое человеческое суждение, наука как накопление здравого смысла — все это, безусловно, помогает преодолеть значительную часть пути к себе, но все-таки не позволяет выйти за пределы обыденных жизненных реалий, за границы общепринятого и нормального. Мы не находим во всем перечисленном ответа на вопрос о причинах душевных страданий и глубоком их значении. Психоневроз следует трактовать, если вдуматься, как страдание души, не сумевшей найти смысл. При этом всякое творчество в области духовного, как и психическое развитие человека вообще, проистекает из страданий души, а причиной страданий служат духовный застой и психическое бесплодие.
498 Осознавший эту истину врач ступает на почву, перемещаться по которой следует с величайшей осторожностью. Ему ведь предстоит как-то передать пациенту ту самую исцеляющую выдумку, тот смысл, который оживляет жизнь, ибо именно этого страстно жаждет больной, отчаявшийся обрести утешение в разуме и науке. Он жаждет чего-то такого, что овладеет им и придаст смысл и форму смятению невротической души.
499 Способен ли врач справиться с подобной задачей? Полагаю, исходно он предпочтет передать своего пациента в руки священника или философа — а то и вовсе бросит его в одиночестве посреди той общей растерянности, что является особой приметой наших дней. От врача не требуется внушать пациенту какое-либо мировоззрение, его профессиональная совесть к этому не понуждает. Но как он поступит, когда станет предельно ясно, в чем состоит заболевание; когда он увидит, что у пациента вместо любви голое сексуальное влечение, что у него нет веры, потому что пациент боится блуждать в темноте; нет надежды, потому что он разочаровался в жизни и в мире вокруг; что у него нет понимания, потому что пациент не постигает смысла собственного существования?
500 Немало образованных пациентов наотрез отказываются обращаться за советом к священнослужителям. Еще меньше они склонны прислушиваться к философам, ибо история философии оставляет их равнодушными, а интеллектуальные задачи для них выглядят бесплоднее иссушенной солнцем пустыни. Где же те великие мудрецы, которые не просто рассуждают о смысле человеческой жизни, но действительно сумели этот смысл постичь? Нельзя взять и просто придумать некую систему истин, которая дала бы пациенту ровно то, что ему нужно для жизни, а именно — веру, надежду, любовь и понимание.
501 Эти четыре высочайших достижения человеческих усилий суть благодатные дары, им невозможно научить, они не подлежат усвоению и удержанию, к ним не приобщиться заслугами; они приходят к нам через опыт, через иррациональное состояние, неподвластное человеческой воле и прихотям. Опыт невозможно «сотворить», его только получают и набирают, но, к счастью, его независимость от человеческой деятельности не абсолютна, а относительна. Мы можем приблизиться к нему, уж это движение находится в пределах нашей досягаемости. Существуют способы приближения к живому опыту, но не нужно спешить и называть эти способы «методами». Само слово «метод» обладает омертвляющим воздействием. Более того, способ восприятия опыта отнюдь не является каким-то хитрым трюком; скорее, это действие, требующее от нас предаться ему всем своим существом.
502 Итак, пытаясь соответствовать предъявляемым к нему терапевтическим требованиям, врач сталкивается с вопросом, который видится непреодолимым затруднением. Как помочь страждущему обрести опыт освобождения, наделяющий четырьмя великими благодатными дарами и несущий исцеление? Конечно, мы вправе, исходя из наилучших намерений, посоветовать пациенту искать настоящую любовь, настоящую веру или подлинную надежду; еще мы можем утешать его расхожей фразой: «Познай самого себя». Но как пациенту заблаговременно получить то, что способен принести один только опыт?
503 Обращение Савла[668] состоялось не по истинной любви, не по истинной вере, не по какой-либо другой истине. Лишь искренняя ненависть к христианам побудила его отправиться в Дамаск, она послужила причиной того решающего опыта, который в дальнейшем изменил всю его жизнь. Он обрел этот опыт, твердо следуя собственным заблуждениям и упорствуя в ошибочных взглядах.
504 Тут обнажается задача, к решению которой нужно подходить со всей серьезностью. Она ставит психотерапевта перед вопросом, который заставляет встать плечом к плечу со священником: это вопрос о добре и зле.
505 На самом деле именно священник или священнослужитель, а не врач, должен в первую очередь заботиться об избавлении пациента от душевных страданий. Но в большинстве случаев больной обращается к врачу, а не к кому-либо еще, поскольку считает себя нездоровым физически и поскольку отдельные невротические симптомы можно хотя бы облегчить с помощью лекарств. Но если, с другой стороны, он все же идет к священнику, тот вряд ли сможет убедить больного, что его беды обусловлены психикой. Как правило, священнику недостает специальных знаний, которые позволили бы выделить в заболевании психический фактор, так что его суждения лишены авторитетности.
506 Правда, встречаются люди, которые, хорошо осознавая психическую природу своих жалоб, все равно отказываются обращаться к священнослужителю. Они не верят, что тот действительно сможет помочь. По той же причине такие люди не доверяют врачам, и это правильно: ведь врач и священник стоят перед ними с пустыми руками, а то и с пустыми словами, что еще хуже. Вряд ли стоит ожидать от врача каких-то содержательных ответов на главные духовные вопросы. На подобную помощь пациент вправе рассчитывать от священнослужителя, а не от врача. Но протестантский священнослужитель часто оказывается с почти невыполнимой задачей, поскольку он вынужден как-то преодолевать те практические трудности, от которых избавлен католический священник. За последним стоит авторитет католической церкви, а его экономическое положение — надежное и вполне независимое. Этого не скажешь о протестантском священнослужителе, который, не исключено, женат и обременен, следовательно, необходимостью печься о семье; он также не может уповать, если все остальное будет против него, на поддержку прихода или на уход в монастырь. Вдобавок священник, будучи иезуитом, осведомлен относительно новейших достижений психологии. Например, мне достоверно известно, что мои собственные сочинения тщательно изучались в Риме задолго до того, как какой-либо протестантский богослов счел их достойными внимания.
507 Время требует решительных мер. Исход из немецкой протестантской церкви — лишь один из множества симптомов, которые должны в совокупности раскрыть глаза духовенству: обычные призывы верить и не чураться благотворительности уже не дают современному человеку душевного спокойствия. То обстоятельство, что многие священнослужители обращаются за поддержкой и практической помощью к фрейдовской теории сексуальности или к теории власти Адлера, не может не вызывать удивления, ибо обе теории по своей сути враждебны духовным ценностям — как я уже сказал, они относятся к психологии без психики. Это рационалистические методы лечения, которые на самом деле препятствуют осознанию значимого опыта. Среди психотерапевтов последователи Фрейда и Адлера преобладают. В результате подавляющее большинство пациентов неизбежно отчуждается от духовной точки зрения, что не должно оставлять равнодушным того, кого заботит участь психического. Волна интереса к психологии, ныне захлестнувшая протестантские страны Европы, не думает отступать, а ее приход совпал с массовым исходом из церкви. Цитируя протестантского священника, я могу сказать так: «В наши дни люди идут к психотерапевту, а не к священнослужителю».
508 Я убежден в том, что это утверждение верно только для относительно образованных людей, а не для человечества в целом. Однако мы не должны забывать, что обычным людям нужно около двадцати лет на усвоение образа мышления образованных людей нашего времени. К примеру, работа Бюхнера «Сила и материя» стала одной из самых востребованных книг в публичных библиотеках Германии спустя приблизительно двадцать лет после того, как образованные люди о ней забыли. Я уверен, что психологические потребности образованных людей станут завтра интересами широких масс.
509 Позвольте обратить внимание на следующий факт. За последние тридцать лет ко мне обращались за консультацией жители всех цивилизованных стран планеты. Многие сотни пациентов прошли через мои руки, и большинство среди них составляли протестанты; иудеев было заметно меньше, а католиков — не более пяти или шести человек. Из всего множества моих пациентов в возрасте второй половины жизни — то есть старше тридцати пяти лет — не нашлось ни одного такого, чья проблема в конечном счете не сводилась бы к поискам религиозного взгляда на жизнь. Можно с уверенностью утверждать, что все они заболели душевно, утратив то ощущение, которое живые религии всех эпох даруют своим приверженцам; ни один из них не сумел обрести исцеление, не восстановив прежде свое религиозное мировоззрение. Разумеется, данный факт не имеет ничего общего с конкретным вероучением или с принадлежностью к конкретной церкви.